Ночь на кордоне - Яков Кравченко

Колька ещё очень слаб. Немного посидит, и уже голова кружится. Голос у него тихий, тоненький, как у птички. Но жить ему уже радостно. Доктор Сергей Прокофьевич говорит, что на Первое мая Колька пойдёт на демонстрацию.

Скоро наступил самый радостный день. Мальчику принесли полосатую пижаму и разрешили ходить. Пижама висела на нём, как на вешалке, но это не беда.

Когда в воскресенье отец и Игнат Карпович пришли навестить Кольку, то в палате они не нашли его.

В это время он сидел во дворе с няней и, щурясь против солнца, улыбался не только лицом, но всем своим детским существом…

Потом, сидя у отца на коленях, угощал няню конфетами, которые ему принесли, и всё щебетал, щебетал.

— Игнат Карпыч, — опрашивал он председателя, — а ты зайца мне купишь?

— Какого зайца?

— Какого обещал… Живого.

— А… куплю обязательно. Как придёшь домой, так сейчас же и куплю.

Что-то вспомнив, Колька посмотрел на свои откушенные морозом пальцы и, обхватив отца за шею, прижался к его щеке.

— А за вьюнами мы больше не пойдём? — шёпотом спросил он.

— Нет, не пойдём, — опустив голову и пряча нахлынувшие слёзы, также шёпотом ответил Семён. — Мы с тобой за колхозным садом землю будем пахать. Игнат Карпыч даёт мне трактор, на котором я раньше работал. Ты будешь мне помогать и будешь у меня учиться.

Колька подумал и согласился. Помощником быть хорошо. Помощник тоже ездит на тракторе.

Надя

Рассказ

После охоты преподаватель Гранич и врач-пенсионер Зубёхин лежали в шалаше. Ночь спустилась тёмная. Ровный тёплый дождь шумел по камышовой крыше. Пахло свежестью дождя и сухим сеном. Справа в углу капало. У самого лица преподавателя звенел одинокий комар. Временами далекие беззвучные молнии освещали окрестность, и тогда, как днём, виднелись река и поникший под дождем камыш. На том берегу из темноты выныривали белые хатки села Средне-Каменского.

Зубёхин, поворачиваясь, зашуршал сеном.

— Григорий Петрович, вы не спите? — спросил он.

— Нет.

— Воробьиная ночь сегодня… Люблю такую погоду… Сейчас молния осветила село на той стороне, и я вспомнил одну историю… Хотите послушать?

— Ну что ж, давайте.

Старик повозился, вытащил из сена и выбросил сучок, давивший ему в спину, и, устроившись поудобнее, начал:

— Речь пойдёт об одной семье… Вернее, об одной девочке…

Как-то лет шесть назад я и мой товарищ по работе Мордовкин охотились около этого села. Мороз был страшный, мы озябли и зашли погреться в Средне-Камевское к знакомому счетоводу.

Хозяин дома, огромный детина в валенках с глубокими калошами, стоял посреди комнаты и совсем по-детски улыбался.

Мордовкин, большой шутник, схватился бороться с ним и вскоре повалил его на диванчик.

Я тем временем осмотрелся. Комната просторная. Чистый каменный пол, марлевые занавески на окнах. В одном углу кучей навалены огромные тыквы, а справа, у глухой стены… пианино. Скажете, анекдот? Можете, конечно, ж верить, дело ваше. Возможно, и я не поверил бы. Но представьте себе, что это так. Настоящее пианино коричневого полированного дерева.

Хозяин заметил моё удивление и пояснил:

— Брат привёз… Сам он не играет, да и жизнь у военных всегда на колёсах. Оставил его мне, вот оно и стоит.

— А вы разве играете?

— Да так, балуюсь немного. Больше на слух… Вот дочка моя, то — да. Она в музыкальную школу ходит. Ноты знает и всё как положено.

Мы попросили его сыграть. Мужчина засмущался, но мы настояли.

Представьте себе мужика за пианино. Колени в стёганых штанах выше клавиш, а сам инструмент казался детской игрушкой рядом с его фигурой. Толстенными корявыми пальцами открыл он крышку, потом погладил колени и засмеялся.

— Ну, что вам сыграть?

Мы попросили исполнить что-нибудь весёлое.

Он ударил по клавишам и пошёл, и пошёл… Что ж он выделывал! Вы бы послушали. Такое попурри закатил, что хоть на эстраду. И старинные напевы, и популярные песенки… Потом в темпе дал танцевальный мотив и при этом сам так ловко и в такт подёргивал плечами и всем туловищем, что и мы стали притопывать ногами.

Когда он кончил, мы захлопали, а Мордовкин бросился обнимать его.

— Ну, ты чудодей, ей-богу! И чего ты в деревне живёшь?

В этот момент в сенях хлопнула дверь и в комнату вошла девочка лет двенадцати-тринадцати. Пока она обметала ноги веником, я рассмотрел её. Надя (так её звали) была мала ростом, худенькая, явно отставала в развитии от своего возраста. Из-под бровей испуганно смотрели большие карие глаза. Когда она вешала пальтишко, на спине под платьицем острыми крылышками выперлись лопатки. Пуховый платок она не сняла: в комнате было прохладно.

Отец сейчас же заставил её играть. Девочка сначала отказывалась, потом никак не могла найти ноты, но наконец нашла.

Я, как сейчас, вижу её. Сидит на табуретке, маленькая, еле ногой до педалей достаёт, красными от холода руками клавиши трогает. Лицо сосредоточено, правой рукой проворно ноты переворачивает.

Только я не могу сказать, что она играла. Неуч я в этих вопросах. Да и слухом природа обидела. Образование имею высшее, а в музыке — профан полнейший. Но, представьте себе, хоть ничего и не понимаю, а вот чувствовать могу. Серьёзно. Вот и в тот раз.

Худенькие ручки бегают по белым костяшкам, и слышится мне, будто тоненький ручеёк этак переливается, булькает, журчит между камней. То вдруг затренькает, словно дождевые капли в лесу с листьев сыплются… А то ещё как надавит она ногой педаль да ударит обеими руками по басовой части — так вся комната гудит и в душе всё сотрясается. И кажется, будто буря кругом, стихия, непогода.

Ах ты, шельма маленькая!

Слушаю её, а в груди что-то сжимается сладко. Сморкаться я начал, платком глаза вытираю… Надо сказать, дети на меня сильно действуют. Бывало, выйдут пионеры на сцену, окажут: «Дорогие мамы, поздравляем вас с днём 8 Марта…» — а у меня уже глаза на мокром месте. Так и в тот раз. Девочка играла, а я чуть не плакал… Но не в этом дело. Слушайте дальше.

После мне эту девочку не приходилось видеть года четыре, хотя я бывал у них раза два. Слышал, она выросла, хорошо учится, комсомолка, конечно. По-прежнему ходит в музыкальную школу (это километра два от села).

Случайно мне пришлось увидеть её в прошлом году, когда она была уже в девятом классе. Я ездил в июне в область на совещание. Сел в пригородный поезд. В вагоне почти пусто. Впереди слева несколько рабочих хлопают в домино. Ближе ко мне в их ряду два парня и три девушки лет по шестнадцать-семнадцать. Одна из девушек была Надя. Я её сразу узнал, хотя она уже не такая, какой запомнилась мне прежде. Как она выросла, как изменилась!

Простое платьице без рукавов, волосы, схваченные ленточкой, чуть вьются. Руки и плечи округлы, кожа на них тонкая, нежная, чуть загаром тронутая. А лицо… лицо не то чтоб очень красивое, такое, знаете, что на него смотреть приятно. Ну вот…

Компания вела себя шумно. Оба парня из кожи лезли друг перед другом. И Райкина представляли, и анекдоты разные, и шуточки. И всё это действительно остроумно. Я просто позавидовал их молодости.

Надя говорила мало. Больше слушала. Она имела манеру низко держать голову, смотрела немного исподлобья. Подружки её хохотали на весь вагон, она же сдерживалась. Губы её дрожали от смеха, расползались в стороны, и порою лицо вспыхивало такой улыбкой, что загляденье просто. И я туда же… Смотрю на неё, а у самого рот до ушей. Ах ты, боже мой… И что интересно… Хоть Надя молчала и слушала больше других, старалась быть незаметной, а вот чувствовалось, что она — центр компании. Бывает же так! Девчушка ещё, а поди ж ты… Григорий Петрович, вам не интересно, вы не слушаете?

— Нет, нет, — отозвался Гранин, — продолжайте, очень даже интересно.

— Ну, слушайте. На одной остановке Надя сошла, С её уходом вагон словно опустел. Всё вдруг разладилось. Компания распалась. Одна девушка открыла окно и стала в него смотреть. Другая взобралась на скамейку с ногами, поджала их под себя и стала читать. Ребята пошли смотреть, как играют в домино. В вагоне стало как-то сумрачно и тихо. Я тоже начал думать, что напрасно еду на совещание, что оно мне ни к чему… Одним словом, с Надей ушло что-то живое, связывавшее людей друг с другом.

Зубёхин замолчал и прислушался. В темноте раздавался плёск вёсел. Тихо разговаривая, мимо проплыли двое.

— Сети ставят, — сердито пробурчал Зубёхин. — Знают же, что запрещено, и всё-таки ставят… Так вот, — продолжал он прерванный рассказ, — в прошлом году с Надей произошёл такой случай… Вы помните, какое тогда лето было? Жара, сушь, дышать нечем. И вот раз вечером собрались тучи, душно, ждали грозу.

Я как раз в то время был в Средне-Каменском, осматривал детские ясли, ну и заночевал у знакомых.