Ядовитый сезон - Мара Резерфорд

Ярен не мог уснуть. Каждый раз, закрывая глаза, он видел призывную улыбку Люпин. Как только он пытался улечься поудобнее, как в голове звучала та самая мелодия, которую он услышал с Эндлы первой. Прежде с ним такого не случалось, и он решил, что песня немного сводит его с ума. Может, и причина странностей Люпин крылась в этом.

Или дело было в том, что он не знал песню целиком, только эту маленькую цепочку нот, и какая-то часть его мозга продолжала цепляться за них, пытаясь восполнить утерянное. Если бы у него была хоть какая-то музыкальная склонность, он мог бы сыграть ноты на каком-нибудь инструменте и попытаться закончить песню. Но он ничего не знал ни о гаммах, ни о мелодиях и уж точно не умел играть. Так что он попал в плен этих нескольких нот, повторяющихся у него в голове. Да, человек определенно мог бы сойти с ума от этого.

Около полуночи, когда сон так и не пришел, Ярен откинул одеяло, натянул брюки и как можно тише спустился по лестнице. Он на цыпочках прошел мимо отца, который обычно спал так крепко, что даже землетрясение не могло его разбудить, схватил ботинки с камина и выскользнул в ночь.

Прохладный воздух тут же прояснил его разум. Если немного прогуляться, то можно вовсе избавиться от песни. Гулять одному по ночному лесу было далеко не лучшей идеей, но все же лучше, чем потихоньку сходить с ума в постели.

К сожалению, у Ярена была привычка тщательно обдумывать каждую волнующую его тему. И если он не собирался думать о песне – а он не собирался, будь она проклята, – оставалось думать только о Люпин.

Люпин, с ее волосами цвета меда и зелеными, как луг, глазами. С невеселым смехом и безжалостным флиртом. С намеками на готовность к некоторым делам без замужества. Ярен знал, что если одна из его сестер сделает такое до брака, то ее репутации конец. Но с другой стороны, Люпин нечего было терять в глазах местных жителей.

Несмотря на то что он вырос в окружении девушек, Ярен считал их предсказуемыми только в одном – в их непредсказуемости. Стори могла смеяться и шутить, а через секунду она уже злилась не пойми на что. Но что еще хуже, если она отказывалась объяснять, из-за чего разозлилась. Увлечения Головастика были мимолетны, как летний шторм, и даже у Саммер, возможно, самой уравновешенной из трех сестер, иногда случались перемены настроения, приводившие в замешательство любого мужчину. И с ними тремя он вырос! Как можно ожидать, что он поймет мотивы едва знакомого человека?

Но с мамой все было по-другому. Он всегда ее понимал. Разумеется, она тоже злилась, но всегда было понятно почему: если он оставлял грязные ботинки у камина, или, замечтавшись, сжигал хлеб, или уходил на рынок за яблоками, а возвращался с картофелем. Когда она была чем-то расстроена, то уходила на прогулку или удалялась в спальню, которую они с отцом делили в их прежнем, более просторном доме, а вернувшись, снова становилась собой. Она даже объясняла причину грусти, если отец сам не понимал. А когда сестры были особенно вспыльчивы, мама отправляла мужчин по делам. К их приходу страсти, как дождь, утихали.

«Ты слишком накручиваешь себя, Ярен», – думал он, бредя по лесной тропе. Он так увлекся, что точно не знал, по какой тропе идет, но решил, что подумает об этом, когда придет время возвращаться домой.

Крадущееся приземистое существо пробежало по дороге, скорее всего лиса. Где-то вдалеке крикнула ночная птица, и время от времени он слышал, как кто-то шуршит в кустах. Обычные звуки ночной жизни леса, хотя и не такой бурной, как он ожидал.

Внезапно раздался скорбный вой, от которого волоски на затылке встали дыбом. Ярен тут же вспомнил рассказы об огромном волке и осознал, что у него нет с собой ножа. Он был совершенно беззащитен.

Вой доносился издалека, обратная дорога не сулила спасения, поскольку юноша не был уверен, с какой стороны доносился вой. Ярен продолжил идти, хотя теперь думал не о женских капризах. Вой повторился, на этот раз ближе. Ярен замер и прислушался. Где-то над головой ухнула сова, взлетая с ветки, очевидно в поисках собственной добычи. Ярен огляделся по сторонам и узнал расщепленное дерево слева от себя, круг поганок справа. И с замиранием сердца понял, что сделал это снова.

Он шел к Эндле.

Снова раздался вой, теперь еще ближе. Ярен завертелся, пытаясь определить, откуда тот доносился, пока не закружилась голова. Он запутался еще сильнее. Юноша истерично рассмеялся, подумав, что он действительно сходит с ума. Магия Эндлы повлияла на него как песня сирены. Как еще он мог объяснить, что ноги снова выбрали эту тропу? Как еще оправдать решение прогуляться в одиночестве посреди ночи?

Следующим звуком, донесшимся до него, был не вой. Это было низкое, рокочущее рычание хищника, прозвучавшее намного ближе. Ярен медленно повернулся, лихорадочно вглядываясь в темноту, пока не увидел два светящихся глаза, смотрящих в ответ. И они были слишком велики, чтобы принадлежать кому-либо, кроме огромного голодного волка.

Он бросился бежать. Ярен инстинктивно понимал, что существо не отступит, как бы громко Ярен ни кричал и ни размахивал палкой. Очевидно, этот зверь был вожаком леса, возможно, даже целой горы, и один жалкий беззащитный человек не сможет его напугать.

Каким-то чудом Ярен не споткнулся, пока несся по тропе. Кажется, его ноги знали дорогу. Он слышал волка за спиной, тот уже не рычал, а просто дышал на бегу. Ярен не понимал, почему существо не пытается схватить его, он был куда проворнее с четырьмя лапами и острым ночным зрением, чем юноша. Волк пытался его измотать? Или умышленно гнал в пасть поджидающей стаи?

Ярену не хватало воздуха, чтобы позвать на помощь, да и звать было некого. Он был здесь совершенно один, по собственной воле, и скоро умрет. Он надеялся, что семья сможет опознать его по останкам, хотя потеря все равно сломит их. Девочки только что потеряли любимую мать. Если он недостаточно ценил свою жизнь, чтобы держаться подальше от леса и проклятого острова, то следовало поставить на первое место спокойствие и безопасность сестер.

Пока его ноги касались тропы, эта бессмысленная, коварная песня вернулась в его обезумевший разум и в некотором смысле успокоила его. Он сосредоточился на мелодии, а не на горячем дыхании голодного зверя с когтями и клыками, следовавшего за ним по пятам.