Чудо-ребенок - Рой Якобсен

Возрастом и комплекцией он был настоящий дедушка ребячьей мечты: скорее невысокий, облаченный в наряд, словно бы сшитый на заказ специально для этого острова и времени года — очень длинные шорты, можно даже сказать, нечто среднее между купальными трусами и форменными брюками (в этих шортах он мог сойти и за туриста, и за полицейского), и еще на нем была маленькая шкиперская фуражка с белым пластмассовым якорем, глубоко натянутая на жесткие волосы стальной седины. Бородка у него была такая же седая, а его маленькие и блестящие, внимательные и дружелюбные глазки без устали оглядывали нас, особенно мамку и ее блузочку на бретельках; солнечные очки она подняла с лица на волосы, получилась тиара из черных алмазов.

Когда она нехотя изложила ему в общих чертах предысторию нашей поездки и рассказала, что мы забыли дома план острова, он пробормотал, вздыхая:

— Ах уж этот Кристиан, Кристиан.

И проиграл на своей загорелой физиономии всю гамму выражений лица. Мы немало обеспокоились, но, к счастью, он это увидел и поведал нам вполголоса, что дело тут такое, нельзя сюда с бухты-барахты заявиться и поставить палатку, и пусть она стоит сколько душе угодно; заведено еще, в частности, такое правило, что через определенное время надо обязательно менять место стоянки, это чтобы люди не прирастали к месту и не оккупировали один и тот же клочок земли неделю за неделей. Это значит, что на одном и том же месте ночевать разрешается только две ночи подряд. После этого палатку нужно сворачивать и переносить на другое место. Не разрешается также распивать алкогольные напитки, и еще что-то там про еду и магазин, чего я не уяснил.

— Можете называть меня просто Ханс, — пробубнил он в качестве своего рода примирительного заключения, когда изложил весь свод правил, ни смысла, ни назначения которого мы не поняли…

— А почему? — спросил я и тут же получил пинок по ноге от мамки, которая при этом не сводила умоляющего взгляда со шкипера-коротышки; мы ведь тоже не с луны свалились и понимали, что мы в его власти.

— Ну это самое, так уж меня зовут, — смущенно сказал он и перевел взгляд с мамкиных плеч на Линду, которая с самого начала показывала всем своим видом, что ее все это не касается.

Мамка:

— Так что же, значит, нету тут никакой палатки?

— А, ну да, еще эта палатка, — изрек Ханс в своей загадочной мудрости, и тут Линда вдруг очнулась, серьезно посмотрела на него снизу вверх и медленно произнесла:

— А мы ели мороженое.

— А… надо же. И что, вкусное оно было, надо думать?

— Да.

Наступила тишина. Линда:

— Мы на каникулы приехали.

— Да, вот именно. М-м…

Больше ничего не потребовалось. Он схватил наш вещмешок, сказал «пошли» и тоже понес его именно так, как его и следует носить; пересек лужайку, где отдыхающие массы с упоением ставили палатки, потом свернул на узкую тропку и повел нас сквозь густые заросли лещины вверх по склону, между каменистых выступов; и вот перед нами открылась поросшая травой полянка, со всех сторон скрытая от посторонних глаз горушками и холмиками, — расположившийся высоко надо всем оазис с видом на море и другие острова, или, может, на материк; тут Ханс остановился и, поозиравшись по сторонам и прислушавшись, вдруг «засёк» ее, нашу шестиместную палатку; она стояла под сенью леса в северной части рая. Она была голубая как море, как небо и как день, и предбанник был у нее, оранжевый, и вместе с ним она выглядела как настоящий дом, как двухкомнатная квартира.

Мамка спросила, действительно ли это та самая палатка, и Ханс ответил, что да, это палатка Кристиана. Засим последовало, мягко говоря, не вполне четкое разъяснение, почему именно Кристиан получил право поставить тут свою палатку на веки вечные, поперек всех правил, а также указание, что если нас обнаружат и будут спрашивать, когда мы собираемся сворачивать манатки, отвечать, что этого мы не знаем, но палатку свернуть и поставить ее снова вон там, в шести-семи метрах ближе к лесу, но наискось, чтобы для еще одной палатки места все-таки не хватало. Если же никто ничего спрашивать не будет, что скорее всего — это же место тайное, то тогда и вовсе не надо палатку снимать; поведанное вселило в нас некоторое беспокойство, которое нам слишком хорошо было знакомо и раньше — чувство, что мы живем то ли как подпольщики, то ли из милости. Мамка сказала «спасибо», и «как чудесно», и «я даже подумать не могла».

— И даже не видно, что она повреждена огнем?

— Нет, там всего чуть-чуть подгорело-то, одна стойка да маленько вот тута, сзади, — сказал Ханс, кивком показав на коричневое пятнышко, которого мы сами и не заметили бы.

Я к этому времени уже достал ключик, отворил маленький навесной замок и заполз в предбанник; там было двести девятнадцать градусов тепла и жуткая вонь, как оказалось, от пары теннисных тапочек. Ханс подцепил их прутом и сбросил вниз с утеса. А мы подняли полы предбанника и часть полотнищ в задней части палатки, чтобы теплый летний ветерок мог свободно гулять по этому душному парнику и выдуть прочь всю вонь.

В палатке нашлись и спальные мешки, и надувные матрасы, шезлонг и четыре расшатанных складных стула, такой же расшатанный стол и тот самый брезентовый мешок, которому предстояло стать нашим ведром для воды и, будучи подвешенным на дерево, умывальником.

— А вон там можете разводить костер, — кивнул Ханс на железный обруч в кругу из старых бревен-сидений.

— Урааа! — завопил я.

— Ну уж нет, — сказала мамка.

— Я тоже хочу костер, — сказала Линда.

Ханс же улыбнулся так, будто он уже был принят в качестве ассоциированного члена в наше семейство или же по крайней мере понял, что тут есть на кого произвести впечатление, три простофили, приехавшие изведать радости палаточной жизни.

— В лесу щас наверняка полно сушняка, — сказал он мне, и велел взять брезентовое ведро, и показал дорогу до ближайшей колонки с пресной водой, и еще показал, как это ведро вешать на дерево. И еще нам было поведано кое-что о таинственных особенностях питания здесь, потому что есть только один магазин, и он открывается не каждый день, а если и открывается, то всего на несколько часов, к тому же неизвестно, какие это будут часы, уж лучше договориться, чтобы продукты привозили на кораблике, который время от времени приходит сюда из городка Дрёбак, причем время его появления тоже совершенно неопределенно; или можно самим ездить в город за продуктами, так, пожалуй, будет проще всего, да, я бы вам это посоветовал, заключил он.

Такие порядки были наверняка заведены тут для того, чтобы отдыхающие не слишком разнежились и не вздумали задержаться на острове надолго.

— Вот так-то, такие у нас тут дела, — сказал Ханс, довольно улыбаясь.

Но тут мамка, вместо того чтобы начать распаковывать вещи, стала топтаться по полянке: постоит немного, пройдет шажок; это сигнал, понял я, что мы больше не можем пользоваться добротой Ханса, не оказавшись при этом в таком же неоплатном долгу перед ним, в каком мы уже были перед Кристианом. Ханс тоже это понял.

— Ну ладно, если что, дайте знать, вы меня всегда найдете у причала.

Мать снова поблагодарила его, пожала ему руку, и Ханс ушел. Мы остались в раю; а мы ведь и пальцем не пошевелили, чтобы этот рай заслужить. Но, как ни стыдно признаться, мы не сумели этот рай оценить. Мы как с цепи сорвались, особенно я, как обычно. Но не было никаких сомнений в том, что и с мамкиной души упал не один камень за последний час и за время бесконечной поездки, сначала на автобусе, потом на катере; а Линда уже три раза укладывалась спать, в каждый из трех спальных мешков по очереди, и встала только, когда разожгли примус и в сковородке заскворчали бекон и сосиски. У каждого лета бывает одно, а то и несколько названий; это называлось «лето, когда Линда научилась плавать».

Глава 13

Научить Линду плавать оказалось непростым трюком. Дело в том, что когда она перестала принимать лекарства, то не только стала меньше спать и меньше есть, но и начала мало-помалу проявлять самостоятельность. Мамка со мной уже не раз заводила разговоры на эту тему.

— Тебе не показалось, что Линда в последнее время что-то уж слишком упрямится?

Особенно большой бенц поднялся эдак с месяц тому назад, когда между нами возникли расхождения относительно ценности выпавших молочных зубов; как выяснилось, стоимость как клыков, так и резцов с моих времен сильно возросла, что я и позволил себе прокомментировать; мамка же мои возражения в жесткой форме отмела. Однако Линда настояла на том, чтобы монетки по кроне, которые она по утрам находила в стакане с водой взамен выпавших молочных зубов, положенных туда с вечера, отдавать мне, из-за чего курс вдруг резко упал и достиг абсолютного минимума, что Линду ни в коей мере не устроило, и пошло-поехало. Так что проблема молочных зубов занимала нас неделями.