Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский

мужским, был этот Добек всем приятен, а женщины сходили по нему с ума. Натуру имел мягкую, почти робкую, не в меру милосердную и охотно услужливую.

Притом он был неглуп и знал больше, чем все придворные князя. Его сиротой воспитывал в своём доме пробощ из Слоньска, а были такие, которые догадывались и говорили, что ксендз был ему отцом.

Он его тоже необычайно любил, сам учил, не отпускал из дома, и с трудом отдал его на княжеский двор на службу, когда Зеймовит этого потребовал.

Там из слуг, оттого что умел служить и не имел врагов, он сразу пошёл в гору, князь его не отпускал от себя, наконец сделал своим подчашим. А ведь правда, что этого Добка нельзя было не полюбить, так западал в сердце: речью, голосом, любезностью и добротой.

Когда княгиня Людомила прибыла на наш двор – а ей дали для службы Добка – и ей он также понравился, так что вскоре не могла без него обойтись.

Тогда Бавор почувствовал сильную ревность и сначала начал интриговать против подчашего, находить у него разные провинности, нашептывать князю, что не справляется…

Мы на это смотрели и предвидели, что кончится плохо, потому что мы знали злую, мстительную и коварную натуру Бавора, а Добек и княгиня тоже были неосторожны.

Быть может, по причине этих злых языков он рад бы её избегать, но не мог. Княгиня его раз за разом приказывала позвать к себе; иногда поздно ночью он должен был при ней исполнять службу, и люди бормотали.

Бавор первый начал над этим смеяться и бросать острыми словами, но Зеймовиту сам не решался ничего говорить. Сначала он пробовал получить пользу иначе и, говорят, якобы, найдя княгиню одну, дерзким словом так её зацепил, что она велела ему убираться прочь и больше не показываться ей на глаза; Добек же как был в той милости, так и остался, и больше теперь служил чашником пани, чем пану.

Но оттого что и княгиню Людомилу, и Добка все любили, кто мог, прикрывал их, заслонял, не допуская, чтобы у Бавора был предлог для обвинения.

В это время так вышло, что молодая княгиня, которая была несколько месяцев в благословенном положении, когда муж поехал в Цешин навестить её сестру, сопровождать его не могла.

Бавор так рассчитал путешествие, что Зеймовит пожелал взять Добка с собой, за которого княгиня Людомила пришла просить, чтобы оставил ей для услуг. Зеймовит, ни о чём ещё не догадываясь, согласился на это. Бавора взял с собой, который от злости уже придумывал жестокую месть.

Когда они прибыли на двор княгини Елены, а Зеймовит находился там, Бавор воспользовался этим, чтобы между людьми пустить сплетню: княгиня не приехала, потому что вечера предпочитала проводить с Добком, который явно бесстыдно был её любовником, о чём знал весь свет.

Это начали говорить так громко, что об этом узнали княгиня Елена и сын её Пжемыслав.

Их задело это бесчестье молодой пани, хоть не верили, чтобы её справедливо обвиняли, и княгиня Елена прямо спросила об этом Зеймовита. У старца, который любил жену сверх всяких слов и ужасно её ревновал, вдруг словно глаза открылись, он обезумел.

Того же вечера, когда весь дрожа он дал себя Бавору раздевать, напал на него, чтобы говорил ему правду, ничего не скрывал; под страхом смерти тот признался, откуда эта новость выросла.

Бавор, будто испугавшись, с плачем и рыданием упал ему в ноги, и начал клеветать на княгиню, что по ночам она закрывалась с Добком, что он там был с нею постоянно, что люди видели к нему большое доверие, и что старец был недостойно обманут.

Бавор так обстоятельно это описывал, приводил дни и часы, так явно выставил это предательство, что Зеймовит поверил ему. Только спросил его, почему он раньше не открыл ему тайны, на что предатель со слезами, обнимая его ноги, сказал, что так ему было жалко доброго пана и т. п.

Той же ночью князь Зеймовит тут же отправил Бавора с приказом, чтобы схватил Добка и заключил в темницу. Сам же на другой день выбрался в Плоцк.

Когда этот разговор вёлся в спальне князя в Цешине, в которой Зеймовит не сдерживал своего голоса, выкрикивал и ужасно возмущался, один из придворных подслушал его. А так как он был приятелем Добка, побежал и, наняв за большие деньги посланца, отправил его прежде, чем Бавор мог выехать, дать знать Добку, чтобы немедленно сбежал.

Случилось так, что, хоть Бавор днём и ночью спешил в Плоцк, когда туда прибыл, уже Добка не застал. Ему говорили, что подчаший только что выехал в Поморье, оставив только письма обоим князьям, в которых просил прощения, что хотел совершить паломничество с неким капелланом, направляющимся в Святую Землю.

Это исчезновение Добка, несмотря на письма, навлекло на княгиню ещё более серьёзные подозрения.

Старый Зеймовит приехал, и, не желая ни видеть, ни слышать своей жены, разгорячённый, неумолимый приказал допросить служанок, и хотя они не признались и свидетельствовали о невинности княгини, он выслал её в Равский замок, приказав держать её там в заключении.

Этой мести было мало Бавору, который был не рад, что Добек ушёл из его рук; он так умел поддерживать гнев и ярость жестокого Зеймовита, что, когда княгиня родила на свет сыночка, он приказал её удушить.

Наверное, и ребёнок пал бы жертвой злого человека, если бы милосердные руки не спасли ему жизнь. Поскольку разгласили, что он появился на свет мёртвым, и его тайно отдали на воспитание в деревню в нескольких милях от Равы шляхтинке Хинчовой, которая заботилась о сироте, как о своём собственном.

Об этом узнала Саломея, княгиня Шчецинская, его единокровная сестра, а так как ей очень жалко было умершую и была убеждена в её невинности, решила взять его к себе.

Спланировали так, что ночью присланные княгиней Саломеей люди заехали на двор Хинчей, увезли ребёнка, не давая себя никому узнать.

Уже семь лет прошло со смерти Людомилы, когда Бавор, который всегда был в большом м фаворе у старика, узнал, что Добек, вернувшись из паломничества в Святую Землю, находился где-то в Пруссии.

Таким образом, гнев, уже укрощённый годами, снова вспыхнул в князе. Бавор умел его ещё возбудить.

– Я бы всё отдал, чтобы он был у меня в руках! – крикнул князь. – Чтобы безнаказанностью не оскорблял меня.

Бавор сам занялся этим делом. Поэтому он выслал одного из придворных. Его так подговорили, чтобы он ручался Добку, что