ВАС НЕВОЗМОЖНО НАУЧИТЬ ИНОСТРАННОМУ ЯЗЫКУ - Николай Замяткин

Почему я об этом говорю? Потому что практически всегда рассказы одного и того же автора, но разных периодов его жизни группируются вместе, в одной книге. В конце концов, по-другому и быть не может.

Когда вы начинаете читать такой сборник рассказов, у вас не создается целостного контекстуального поля. Рассказы отличаются по словарю, по грамматике, по ритму, по настроению, не говоря уже о различных реалиях в различных рассказах. Не успеваете вы войти в одно поле и почувствовать его, как оно заканчивается и начинается другое, потом третье, и так до конца книги.

Такой рваный ритм сбивает ваше языковое «дыхание» – бегуны знают, о чем я говорю – и значительно усложняет ваше продвижение вперед. Конечно, и такое чтение приносит пользу, но зачем же ставить на своем пути дополнительные препятствия, когда их при изучении иностранного языка и без того предостаточно?

Так что, мой любезный собеседник, по возможности избегайте чтения рассказов – парадоксально, но коротенькие рассказы читать значительно труднее, нежели повести и романы, состоящие из сотен страниц. К тому же есть и другие факторы, делающие чтение романов более предпочтительным, чем чтение рассказов. О них ниже.

u Первичные писательские «сгущения».

Практически все писатели усложняют – «сгущают» – свою лексику и грамматику на первых страницах своих произведений. Пошарив половником по самым укромным уголкам суповой кастрюли, так сказать, они щедро вываливают пойманую гущу на первые несколько страниц. Делают ли они это намеренно, пытаясь показать нам свой необъятно широкий словарный запас, свою блестящую, «закрученную» грамматику и несравненную энциклопедическую эрудицию, или же здесь проявляются какие-то другие подсознательные мотивы и стремления, но факт остается фактом – самые трудные для чтения и понимания страницы – первые.

Когда же нам наконец-то удается через эти страницы «продраться», то мы с удивлением и радостью замечаем, что наш матерый писателище повыдохся, «лес» стал значительно реже, и двигаться по нему нам стало гораздо легче. Чего нельзя, к сожалению, сказать о рассказах, поскольку там все страницы – первые. Рассказы практически полностью состоят из «гущи». Для неизбежного после плотных первых страниц «разжижения» языка не хватает пространства.

Конечно, такая конструкция рассказов не может быть поставлена в вину писателям, поскольку таков формат написания рассказов. Таковы правила их литературной игры. Рассказ должен быть коротким – на то он и рассказ. Да и вряд ли писатели думали (за исключением, может быть, Агаты Кристи), что по их произведениям мы с вами, мой любезный собеседник, будем изучать язык. Скорее всего, они даже и не подозревали, что пишут они не на совершенно обыденном для них, а именно на иностранном языке. Поэтому мы их великодушно простим.

u Эффект психологической «птички».

Рассказ есть величина незначительная и психологически несерьезная. Когда мы с вами прочитали рассказ, то мы почти не ощущаем сладкого вкуса победы. Рассказ слишком легковесен для этого. То же самое происходит, когда мы прочитали и два, и три рассказа. И целую книгу рассказов. При сложении незначительных величин получается незначительная величина.

Математика, конечно, здесь совершенно ни при чем. Здесь слагаются психологические величины. Величина психологического эффекта от прочтения одного целостного произведения в двести страниц отнюдь не равна величине психологического эффекта от прочтения семидесяти рассказов по три страницы каждый.

После прочтения большого произведения – книги! – вы гладите себя по голове (вполне заслуженно, прошу заметить!), начинаете уважать себя и ставите себе увесистую психологическую «птичку» со знаком плюс.

Однако в случае, если вы прочитаете сотню-две мелких рассказов, равных или даже больших по общему объему «оптиченному» произведению, вы себе подобной «птички» никогда не поставите. Ваше подсознание будет твердить вам, что вы прочитали не более как мешок пустяков. А ведь значение любого положительного психологического подкрепления при изучении с трудом поддающегося приручению иностранного языка переоценить невозможно! Рассказ же, мой любезный собеседник, психологическому «оптичиванию» не поддается. Поверьте мне, вашему заслуженному «птицеводу»!

Правило для успешного чтения номер три:

u категорическая минимизация пользования словарем.

Пользование словарем должно рассматриваться вами, мой любезный собеседник, как необходимое зло. Не хватайтесь за словарь по всякому поводу и без повода – это отвлекает вас от главного – чтения. Пользование словарем всегда нарушает вашу концентрацию на языке текста, заставляя вас выполнять чисто механические действия: взять словарь, открыть его на нужной странице, отыскать нужное вам слово, выбрать из списка приведенных значений подходящее вам в данном контексте. На одно слово вы вполне можете потратить несколько драгоценных минут. А ведь эти минуты можно было бы использовать с гораздо большей пользой – продолжать читать, например.

Вас, мой любезный собеседник, опять подмывает возмутиться! Не надо отрицать этого – я вас уже очень хорошо изучил. Вы, наверняка, хотите спросить меня сдавленным от волнения голосом, как же быть тогда со словом, значение которого вы так и не узнали.

А так ли уж необходимо вам знать, мой кипящий от возмущения собеседник, значение именно этого слова? Какая катастрофа произойдет, если вы это слово пропустите и спокойно продолжите чтение?

Но как же, как же?! Позвольте?! Ведь весь смысл чтения как раз в том, чтобы определить значение абсолютно всех слов в тексте, без каких бы то ни было исключений!!!

Не надо так громко кричать, мой любезный собеседник! У меня очень хороший слух – по крайней мере, когда я этого хочу. И откуда только у вас в голове такие… эээ… интересные представления, позвольте спросить? Не надо отвечать – мой вопрос был, конечно, чисто риторическим. Я очень хорошо знаю, что у вас в голове и откуда оно там. Много-много лет назад моя юная, еще покрытая золотыми кудрями голова была полна такими же забавными представлениями, и мне пришлось сломать об нее немало отбойных молотков (фигурально, впрочем, выражаясь), чтобы очистить ее от столь «ценных» залежей.

Итак, вернемся к моему вопросу: нужно ли вам знать значение вот именно этого конкретного слова? Давайте внимательно посмотрим на него.

«Полуэкт Кузьмич Фандорин прятался за… кустом».

Возможно, что это большой куст. Возможно, что это маленький куст (подобный пример есть, кстати, в книге одной венгерки-полиглота, которую я с большой пользой для себя прочитал много лет назад, когда я только начинал изучать иностранные языки). Имеет ли это жизненно важное значение для развития фабулы? Позволю себе ответить, что нет. Фабула также не пострадает никоим образом, если пропущенное слово означает «мокрый», «чайный», «баобабовый», «колючий», «подстриженный японским садовником» и вообще какой угодно. Таким образом, вы убили несколько минут, роясь в словаре для того, чтобы найти значение слова, совершенно ненужного для развития сюжета. Хотя дело тут даже не в убитых попусту минутах, а в том, что за это время сбивается ваша фокусировка на языке, которую весьма непросто первоначально установить и затем восстанавливать после подобных сбоев.

Возьмем другое предложение.

«Мистер Фэндоурин весь сжался как стальная пружина и… на подлого злодея. Они сплелись в тесный клубок и покатились вниз по заросшему баобабами склону».

Имеет ли значение, «прыгнул» ли мистер Фэндоурин, «бросился» ли он или «полетел пулей»? Это не имеет ровным счетом никакого значения. Из контекста ясно как день, что непонятое слово – это глагол, и не может означать ничего другого, как быстрое движение или даже просто движение. Зачем же впустую тратить время, роясь в словаре? Ведь Полуэкту Кузьмичу в это время так необходима ваша помощь! Так катитесь же вместе с ним вниз по склону, давая увесистые оплеухи злодею, а не ковыряйтесь в словаре в поисках совершенно ненужного вам в этот конкретный момент слова!

Или уже знакомый нам пример.

«Полуэкт Кузьмич выхватил из кармана… со взведенным курком».

Из широкого контекста мы уже знаем, что это ни бластер последней модели, работающий на спрессованных гравитонах, ни меч-кладенец, умыкнутый героем у Кощея или какого-нибудь Оби Ван Калдобина, джедая широкого профиля, а, очевидно, какой-то вид огнестрельного оружия, соответствующий эпохе и свободно помещающийся в кузьмичовом кармане. Так ли уж важно нам знать, револьвер ли это или полуавтоматический пистолет? Уверен, что подавляющее большинство читательниц – да и определенное количество читателей – «Фандорианы» не имеют ни малейшего представления, чем различаются эти два предмета, что не мешает им, впрочем, прекрасно ее – «Фандориану» – понимать (насколько это вообще возможно) и наслаждаться ею.