Новый Мир ( № 7 2009) - Новый Мир Новый Мир

Тот, пишет Леонов, “очевидно привыкнув к подобным перепалкам, мягко и любезно принял пришедших, успокоил и видом своим, и своим радушным приемом и рассказал, что красноармейцы разгневаны на Пянду за то, что крестьяне, не будучи в состоянии дальше выдерживать реквизиции, грабежи и поборы, смешанные с хулиганскими выходками со стороны „рабоче-крестьянской” армии, несколько раз сами выступали против державных негодяев и вступали с ними в довольно решительные стычки на Березянке.

О. Александр предложил чай, но мы были принуждены отказаться за поздним временем и пошли обратно домой, в те крестьянские хаты, в которых мы разместились.

А к Пянде уже подходила красноармейская дружина, успевшая съездить за подкреплением в Березняки”.

“…Воинственно бряцая оружием, они, — вспоминает Леонов, —

опрашивали, где находятся недавно приехавшие люди”.

Дом, где разместились путешественники, вскоре нашли и оцепили.

И то были минуты, когда Леонов мог всерьез прощаться с жизнью.

Но все обошлось.

“...Широко размахивая красными руками, — пишет Леонов, — вошел комиссар (фамилия его, как мы после узнали, — Виноградов, один из „Архангельских”), постоял в дверях, плюнул в угол”.

Свернув цыгарку, комиссар поинтересовался:

— Вы чего от берега убежали?

У путешественников, едва не перебитых несколько часов назад, от такого вопроса вовсе пропала речь, но, к счастью, за них вступилась хозяйка дома:

— Что ты, батюшка, окстись, в живых людей стреляешь, а еще спрашиваешь?

“Комиссар самодовольно улыбнулся, плюнул еще раз и двинул свою тушу к дверям, вероятно, „углублять революцию” в соседних деревнях <...> Осада с дома была снята”, — вспоминает Леонов.

Несчастные, испуганные и внутренне обозленные, они двинулись дальше. “Двое, — замечает Леонов, — остались в Пянде. Один, „господин с пробитой головой”, как назвал его социал-палач, остался навсегда в земле, другой в больнице”.

“При выезде из деревни, — продолжает Леонов, — снова, как из земли, выросла новая красноармейская застава. Эти уже совсем похожи на разбойников. Звериные оклики, зверское перемигивание, разухабистые широкие жесты...”

Но и эта встреча для путешественников закончилась благополучно.

“...На всем пути от Москвы до Устюга общее настроение крестьян таково — ждут, когда придут союзники и освободят наконец их от большевиков <...> Во всех деревнях нас засыпали вопросами: „Скоро ли? Когда же!”” — рассказывает Леонов.

Белогвардейцев в статье своей Леонов называет не иначе как “народные отряды”, а десант, захвативший Архангельск, — исключительно “союзниками”.

Вернувшись наконец домой, они застали Архангельск ликующим. Новые подкрепления “союзников” горожане встречали как освободителей: по крайней мере те, кто выходил на парадную пристань Архангельского порта. Были среди них и Писахов с Леонидом Леоновым. Где ж еще было находиться ему, сумевшему в пределах одной статьи назвать большевиков и “социал-палачами”, и “социал-бегунами” и со зверями сравнить...

Любопытно, что при встрече “союзников” были подняты два флага: русский национальный и красный, что знаменовало верность не только Родине, но и первой революции.

В кругу Леоновых тогда взахлеб говорили об объединении всех демократических сил, восстановлении порядка и возвращении тех земель, что стремительно растеряла заблудшая Россия.

Самый город обновился и ожил.

Англичане завезли в город товары — обувь и ткани; французы — шелка и духи. Архангельские женщины вдохновенно скупали заморские товары.

Настроения в среде интеллигенции были самые радужные. Всем казалось, что большевистская власть осыплется по всей Руси столь же скоро, как скоро сбежала она из Архангельска.

Леонид по-прежнему неустанно сочинял стихи и делал новые пробы в прозе. Познакомился с писателем Борисом Шергиным — тот работал в Архангельском обществе изучения Русского Севера.

Поначалу “союзники” вели себя более чем благожелательно.

2 августа 1918 года новое правительство выступило с декларацией, в которой заявило о взятых на себя обязательствах восстановления демократических свобод, в том числе свободы слова, печати и собраний. Еще через неделю торговые суда и прочее имущество судовладельцев, национализированное при советской власти, было возвращено прежним хозяевам.

К власти пришла коалиция эсеров и кадетов, возглавляемая упомянутым выше народным социалистом Николаем Васильевичем Чайковским.

Правда, сразу вслед за декларацией о свободах главнокомандующий войсками “союзников” генерал Ф. К. Пуль “попросил” убрать с улиц красные флаги, что и было сделано, а затем издал приказ о запрещении митингов и сходок в Архангельске.

Военным губернатором Архангельска был назначен полковник французской армии Доноп, в его подчинение перешли все русские и союзнические офицеры в Архангельске. Доноп объявил Архангельск на военном положении и вскоре ввел военную цензуру на все печатные издания.

Уже 25 августа 1918 года были одновременно оштрафованы редакторы сразу четырех архангельских газет, в том числе и Максим Леонович Леонов — “за помещение заметки в отделе хроники и объявление о собрании социал-демократов и строительных рабочих без разрешения союзного контрольного отдела”.

Недееспособное правительство Чайковского постепенно потеряло всякое свое влияние; одновременно был взят курс на военную диктатуру, осуществляемую в первую очередь самими “союзниками”, не очень считающимися с чьим бы то ни было мнением.

Но все это у Леоновых не вызывало отторжения: большевики им казались еще более отвратительными.

В “Северном утре” 16 октября 1918 года в заметке “Чашка чаю у С. Г. Писахова” рассказывалось об аукционе, устроенном художником. Вырученные от продажи картин деньги Писахов отдал в помощь “офицерам, прибывающим из местностей, занятых большевиками”. “Чаепитие”, где был и Леонид, сопровождалось произнесением тостов за здравие “союзников”...

Мало того, Максим Леонович, как человек деятельный, возглавил Общество помощи воинам Северного фронта, о чем было объявлено на страницах “Северного дня”. Так семья Леоновых вступила в прямое пособничество “союзникам” и Белой армии.

Леоновы продолжали выпускать свою газету, в целом поддерживая новую власть. У архангельской интеллигенции даже появилась возможность выпускать антологии. Так, Леонов-старший, Писахов, Шергин организовали выпуск литературного сборника “На Севере дальнем”. В городе начинал действовать кружок “Северный Парнас”, активным участником которого, естественно, стал Леонид.

На исходе 1918 года Леонид Леонов начинает все чаще печатать в “Северном дне” свои прозаические вещи. Всего до декабря 1919 года он опубликует четыре сказки, в том числе и написанные ранее “Царь и Афоня”, три этюда и семь рассказов: “Епиха”, “Телеграфист Опалимов”, “Профессор Иван Платоныч”, “Сонная явь”, “Тоска”, “Рыжебородый” и “Валина кукла” (последний будет позже переработан и войдет в большинство собраний сочинений Леонова).

Началось все с рассказа “Епиха”, который Леонов написал по совету одного из сотрудников “Северного дня” Владимира Гадалина. Тот сказал, что Леониду стоит еще раз попробовать себя в прозе, и был прав.

“Епиха” был прочитан в литературном кружке “Северный Парнас”. Собравшаяся публика осталась крайне довольной.

Рассказ вновь не обошелся без нечисти: главным героем выведен угрюмый Епиха, молодой человек, который мало того что живет с бабкой-колдуньей, но и сам всевозможными способами ловко расправляется с “лешаками”. В “Епихе” вновь упомянуто имя Еноха.

В рассказе “Профессор Иван Платоныч” главный герой, всю жизнь занимавшийся водорослями, до такой степени задумался о смысле жизни, что решил покончить жизнь самоубийством (впоследствии тем же способом завершит свои дни другой леоновский персонаж — профессор Грацианский). По вечерам Иван Платонович приглашал к себе пообщаться кучера Степана и однажды попросил его на своей книге о водорослях написать вместо “Проф. И. П. Вальков” — “Кучер Степан Семенович”.

Кучер так и сделал, за что и был немедленно изгнан профессором, который потом выпрыгнул в окно.

“Тоска” — зарисовка о несчастном и некрасивом “маленьком человечке” Зеленцове, который, находясь в пивной, представляет себя герцогом, а местных проституток называет маркизами. “Была темень, была ночь, в ночи — город, в городе улица, а на улице — я, господин Зеленцов. Да и интересно ли это кому-нибудь…”