Третья истина - Лина ТриЭС

— Ничего нет, я не знаю, что мы ответим вашим родителям, Роза! Возможно, гимназия компенсирует стоимость…

Классная дама наклонилась к уху начальницы и что-то прошептала. Та ответила ей громким шепотом:

— Опомнитесь, что скажут их родители? В классе дети высокопоставленных юристов, военных, коммерсантов… Разразится скандал! Ни в коем случае!

Лулу поняла и то, что классная предложила обыскать всех и то, что директриса шептала так громко не случайно.

Когда отпустили, наконец, она медленно отправилась в коридор, но не гулялось, опять стало досадно: девочки разошлись по две, три и зашушукались, очевидно, о происшествии. Лучше посидеть в пустом классе. Но класс был не пуст. Рыхлая Лиза, страдающая одышкой, что-то разглядывала, склонившись над партой. Лулу повернулась, чтобы уйти, меньше всего хотелось разговаривать с ней. Вот если бы Таня вошла, да еще одна, без Кати… Привлеченная шумом ее шагов, Нечаева дернулась и попыталась сунуть под фартук злополучное зеркало. Лулу узнала его мгновенно по блеснувшим в оправе камешкам.

Она подошла к Лизе и, глядя ей прямо в зрачки, отчеканила:

— Иди к классной даме и отдай, Из-за тебя обидели Таню и Катю. Или побью!

Но Лиза вдруг обхватила ее руками, стала мелко целовать в плечи и взахлеб, со слезами умолять:

— Я сама положу назад Розе, не говори, не говори никому, у нее столько всякого, а мне мама никогда не дает, у меня приступ был вчера, меня мама накажет, не говори, не говори, меня из гимназии выгонят по волчьему билету … Директриса перед классом поставит… не говори…

Как противно прикосновение бледных влажных пальцев, а она еще мечтала обняться с подругой! И все же Лулу стало жаль Нечаеву и она, не глядя, кивнула головой и вышла.

К концу дня Агаджанова, нашедшая свое зеркало в боковом отделении сумки, видимо, до конца не поняла: сама или не сама она его туда положила…Директриса сочла достаточным только мягко пожурить ее за невнимательность.

ВСТАВКА ИЗ ДРУГОГО РОМАНА. СТРАНИЧКИ ПИСЬМА.

«…Дружище, чтобы ты не отнесся к просьбе об этом фотоснимке, как к непонятной блажи, попробую расписать причину в подробностях.

На днях я вернулся в Раздольное под вечер. Свидетельствовать свое почтение было некому — Виктор в отъезде, сражается за царя, Отечество и, естественно, за себя. Я подумал: «Черт с ним, с обедом, пошел-ка я спать!». Проходя мимо кабинета, машинально сунул туда голову и узрел Викторову половину. Не в присущих ей кружевах и перьях, а в капоте (ну, по крайней мере, я определил это одеяние так), за бумагами. От удивления я задержал голову в кабинете несколько лишних секунд: кто это ее, беднягу, писать-то заставил? На ней лица не было, хотя это, безусловно, ей шло. Делало благороднее, в ней появилось что-то от Юдифи… Итак, Madamе рвала лист за листом. Сердечные неурядицы, или коммерческая переписка с поставщиками, — подумал я. Страсть одухотворяет, так или иначе.

В эту минуту мне показалось, что я подсматриваю, а по рангу, согласись, мне пристало разглядывать супругу Виктора вполне откровенно, если уж охота пришла. Стукнул в дверь позади себя, и обнаружил, что уже вдвинулся в комнату приблизительно на метр. Последовало: Entrez, Paul! — и мое — Madame, je suis venu.[28]

— Ах, Поль! — она была не в силах оторваться от переживаний и даже невнимательно посмотрела, произошли ли изменения в моей физиономии за четыре дня отлучки. — Я в ужасе. Что делать с этим ребенком? Позорит отца и мать, как будто не имеет приличного воспитания, что будут думать знакомые?

И т. д. и.т.п. Потом она выразила сожаление, что какой-то ребенок не был под ее влиянием с рождения.

Я решил было, что речь о младшем отпрыске, это скучно, и пора уходить. Тем более, что библиотечных пределов достиг аромат капусты — у нас ее отчего-то пристрастились готовить — и стало понятно, какую ошибку я совершил. Надо было вовремя заваливаться спать. По приезде запах казался отвратительным. Несло точь-в-точь, как из кухни трактира в мещанской слободке Кельна, где мы с тобой… ладно, где Я учинил дебош именно по поводу этого аромата: я и капуста «…две вещи несовместные»… Или повод был иной? Как бы то ни было, теперь тушеной капусты хотелось. Спросив, чье же влияние испортило дитя, думал участливо попрощаться. Но Madame прощаться не собиралась:

— Сколько бы мне ни говорили, что это влияние моего отца, я буду твердить: «нет, нет и нет!».

«Интересно, долго ли и мне ли?»— Это все, что я подумал в эту минуту. Но тут ее голос возвысился почти до визга. Пришлось сделать заинтересованное лицо.

— Виновата моя свекровь! Это она испортила ребенка!

«Свекровь» — то есть жена Виктора говорила о крестной. Понял, тем не менее, переспросил: «Елена Александровна?». Наверное, мне просто хотелось произнести это имя вслух.

— Конечно она. Своей волей забрала девочку, воспитывала в своем духе!

Только в этот момент я включился в разговор и попытался сообразить, о чем шла речь. Затрудняюсь сказать, что отразилось на моем лице, но тут она сказала, что тема неинтересная и лучше поговорить о чем-нибудь другом. Юдифь исчезла. Красивое смуглое лицо приняло обычное кокетливое и лишенное мысли выражение. Меня пригласили сесть в кресло.

— Кого воспитывала Елена Александровна? — постарался я еще раз дойти до сути, сочинив мимолетную обольстительную улыбку, чтобы зафиксировать внимание мадам на теме.

— Переезжая в Россию, я хотела дочь оставить во Франции, но свекровь забрала ее себе еще в пеленках, сама крестила и воспитывала, как хотела. А результат — девочка безнадежно испорчена.

И она заговорила о «свекрови» и ее «странностях». Не думай, что я взбесился. Ожидать от этой parvenu[29] иного было бы глупо. Да и кто, вообще, понимал крестную? В ответ на соответствующий вопрос мадам, я лишь подтвердил, что помню Елену Александровну, а про себя отметил, что речь, оказалось, шла о дочери. Дальше мадам застрекотала о своей молодости, а я прикидывал … На фразе «никто не верит, что я мать таких взрослых детей» вспомнил Катю и малышку, которую она пестовала… Ты должен был их тоже видеть, хотя бы в тот день, когда делал снимок… Катя… Катя… такой пасторальный венециановский облик… А между тем моя первая наставница в плотских играх. Девочку Елена Александровна звала Сашенька, это совершенно точно. Но восстановить ее облик в памяти я сумел лишь приблизительно — что-то маленькое, пухлое, красно- и круглощекое…

За всеми этими воспоминаниями, я запоздал с необходимым комплиментом. Мадам, видимо, в досаде на его отсутствие, заявила, что довольно говорить об этой несносной девчонке, что ей она, как чужая, что ребенок вышел неприятный, что на нее девочка абсолютно не похожа, а похожа только на бабушку, и что сама она СЛИШКОМ молода для такой взрослой дочери и поэтому ее хорошо бы куда-нибудь отослать… Да, Виктор, поистине поступил бесчеловечно, возложив на свою мадам толику обязанностей матери. Я ей это сообщил в виде долгожданного комплимента, примешав ее чрезмерную молодость и чувствительность. Тут мне стало тошно от собственной куртуазности, и я откланялся, даже не осведомившись, нужен ли ей еще. По опыту знал, что оказался бы нужен…

ГЛАВА 4. ЛЕТО ВСЕ-ТАКИ НАСТУПИЛО

Шли дни. Неотвратимо приближались летние каникулы. В гимназии Лулу резкостью и решительностью добилась определенного уважения. У родственников она дерзостями только усугубила их «любовь» к себе. Разговоры в гимназии о том, кто где проведет лето, нервировали ее, и она приняла гордую позицию человека, главным желанием которого было прочитать за лето всего Жюля Верна. Хотя он дороже обычно покупаемых ею книжонок, она накопит, ей же дается немного денег «на булавки»! Но сама-то она знала — ожидающее ее лето в обществе Софьи Осиповны и господина Петрова будет ужасным! К тому же Софья Осиповна стала поговаривать о намерении летом отправиться на поклонение мощам какого-то непризнанного святого. «Его святость не для всех, только для истинно верующих, способных провести жизнь в молитвах и сумерках, вдали от соблазнов!», «Это будет так живительно для меня! Я не переступала черты города уже пятнадцать лет», — твердила она целыми днями и добавляла: «А ты, необузданная детка, будешь приобщаться к благодати, сопровождая меня. Нет, нет, не благодари, это мой святой долг — помочь тебе очиститься от скверны непослушания и жестокосердия». Да, благодарность «жестокосердной детки» была воистину неописуемой!

… И вот, занятия закончились. Достойным розданы награды, а Лулу сидела в своей комнате, разглядывая табель, увы, пестрящий тройками. Особенно не хотелось смотреть в правый угол, где красовалась двойка по арифметике. Но к громадному огорчению примешивалось… торжество. Как боялись бы показать свои табели с двойкой другие девочки, та же Нечаева! Об Ане Гусовой нечего и говорить, после вручения табелей девочки вывели ее под руки, хотя его украшала всего одна тройка. А Лулу бояться нечего! Она не нужна никому и пусть попробуют сказать ей что-нибудь. Теперь она знает, как отвечать и как не обращать внимания на замечания! Закрытая комната? И что? Мало она сидела в закрытых комнатах? Мать только что не секла ее, как отец старших братьев.