Евангелие от Афрания - Кирилл Еськов

Не знаю, проконсул, насколько вообще велик тот Бог, которому поклоняется Иоанн, но по крайней мере сохранить жизнь своего адепта он сумел – не дав тому ни разу за последующие дни уединиться от единоверцев. Лишь ранним утром в четверг 13 нисана наша служба наружного наблюдения зафиксировала наконец появление в городе Иоанна, однако опять не одного, а в компании с Петром. Войдя в один из домов в Нижнем городе и пробыв там около получаса, они затем покинули Иерусалим через Овчьи ворота в Восточной стене и двинулись к Елеонской горе; Иерихонская дорога была в этот час совершенно безлюдна, и наблюдение за ними пришлось снять. А вот человек, вышедший из того же дома через несколько минут после Иоанна с Петром, привел последовавших за ним оперативников к… Никодиму, одному из лидеров либеральной фракции Синедриона.

Вот тут я встревожился уже по-настоящему; теперь, по крайней мере, становился понятен замысел Каиафы – за каким, собственно, чертом ему понадобился осведомитель в абсолютно открыто действующей секте. Первосвященнику, похоже, удалось-таки слепить при помощи провокатора-Иоанна столь желанный для него «заговор Иешуа-Никодима», который позволит Каиафе с Анной свернуть шею всей внутрисинедрионовской оппозиции. Оставалась пока непонятной роль Петра, а главное, – какого дьявола молчит об этих контактах Иуда, уже шестой день не выходящий на связь. Обо всем этом, однако, можно будет поразмышлять и чуть позже, а сейчас следовало спасать Иешуа с Никодимом – и притом немедленно: времени на сложные многоходовые комбинации уже не оставалось.

Где-то ближе к полудню Никодим проводил время в беседе со своим давним приятелем Гаем Фабрицием, вот уже дюжину лет бессменно занимающим никчемную должность советника по культуре при администрации прокураторов Иудеи. Утонченный и насмешливый интеллектуал, навсегда отравленный коварным очарованием Востока, советник врос в эту каменистую землю подобно калабрийским соснам, завезенным некогда к нам в Италию финикийскими колонистами. Лет десять назад он познакомился с Никодимом на почве толкования каких-то вавилонских мистических текстов. Знакомство это затем переросло в дружбу (насколько она вообще возможна между правоверным евреем и «язычником»), которая приоткрыла перед Фабрицием и мрачную красоту иудаистской веры, и завораживающую картину Мира, организованного как единое целое грозным внематериальным Божеством. А пару лет назад он – с подачи все того же Никодима – весьма всерьез увлекся учением некоего галилейского проповедника, и даже, помнится, имел с тем однажды краткую беседу. Одним словом, советник пользовался среди коллег-чиновников репутацией законченного юдофила и, естественно, служил объектом доброй половины доносов, поступавших от этой публики в нашу службу.

Общаясь с этим человеком в прежние годы, я временами ловил себя на пугающей мысли: интересно, кому (или чему) служит на самом деле иерусалимский резидент Главного разведуправления Империи, генерального штаба центурион Гай Фабриций? А потом понял: этот язвительный циник, который в Риме уже давным-давно угодил бы на плаху за «оскорбление величества», служил – на собственный страх и риск – идее грандиозной всемирной Империи. Империи, которая объединила бы кристальную логику Запада с темной безошибочной интуицией Востока; доблесть победоносных легионов – с мудростью тысячелетних папирусов; чеканные формулы римского права – с абсолютом смутных откровений, исходящих от безличного внетелесного Бога. Империи, в которой медь Европы сплавлялась бы с оловом Азии в черную бронзу, над которой невластны стихии и время.

Разумеется, смешно и думать, будто такой человек может клюнуть на «историческую миссию Рима» или тому подобную пропагандистскую мякину. Фабриций просто скучал и при этом постоянно нуждался в решении задач повышенной сложности, как наркоман в зелье. Задуманная же им грандиозная шахматная партия, где черными играл бы весь существующий миропорядок, явственно сулила центуриону куда более яркие и изысканные наслаждения, чем секс со жрицами Астарты или гиперборейская рулетка.

Кое у кого, кстати, может возникнуть впечатление, будто речь идет об изнеженном эстете, коему место не в Иерусалимской резидентуре, а в Александрийской библиотеке; это простительное, в общем-то, заблуждение стало для многих крутых парней последним в их жизни. Да что там говорить: Фабриций ухитрялся долгие годы водить за нос и вашего покорного слугу; ну, подумаешь, еще один аристократический отпрыск – из тех, что в последние годы буквально заполонили верхние этажи разведслужбы. Традиционной для семейства Фабриция была непыльная служба по линии МИДа (благо имелся в наличии знаменитый прадед, блистательно ведший некогда переговоры с Пирром); и какого хрена ему не сидится в каком-нибудь посольстве?

Возможно, я так и остался бы пребывающим в неведении, если бы шесть лет назад Центр, озабоченный неспадающим валом палестинского терроризма, не затеял очередную реорганизацию. На сей раз ввели должность регионального координатора деятельности всех спецслужб Империи по Юго-восточному Средиземноморью, придав соответствующим резидентам двойное подчинение, и возложили эту работу на меня.

Nota Bene: Идея была в общем-то здравая, только вот реализовали ее, как у нас повелось, через задницу: теоретики из центрального аппарата (те самые, что всю жизнь были просто помешаны на перекрестной конспирации) вдруг принялись с азартом объединять все что можно и что нельзя – тоже. Ну, в том, что нашей службе переподчинили резидентуры Главного разведуправления в буферных «государствах» Приевфратья, еще можно усмотреть некую рацею: хотя до сих пор все сообщения о связях между еврейскими националистами и парфянской Госбезопасностью на поверку оказывались липой, чем черт не шутит… А вот то, что эти штабные мыслители повесили на меня и все армейские спецслужбы, привело к самым печальным последствиям. Более года, пока в Риме наконец не опомнились и не отменили эту дурь, я был вынужден неведомо зачем курировать и общевойсковую разведку Сирийского военного округа (со всеми ее добывающими агентурными сетями и диверсионно-десантными подразделениями), и Особые отделы шести азиатских легионов, и территориальную контрразведку погранвойск. Военные разведчики, с которыми у нас к тому времени отладились на удивление приличные рабочие отношения, понятное дело, сочли это злостным нарушением конвенции, и с той поры я стал для Штаба округа «персоной нон грата». Мало того: именно об эту пору у нас произошел совершенно необъяснимый провал, стоивший жизни двум ценнейшим агентам-нелегалам. Я не успел тогда собрать неопровержимые доказательства (расследование свернули – по личному указанию Сеяна), однако все указывало на вполне преднамеренную утечку информации из Антиохии. Впрочем, как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок: за тот год мне удалось перетащить к себе на оперативную работу несколько ярких ребят из армейского спецназа; в их числе был, кстати, и Демиург.

Однако я отвлекся. Так вот, о Фабриции… Хорошо помню острое чувство зависти, охватившее меня при первом ознакомлении с возможностями той вроде бы небольшой агентурной сети, что сплел за эти годы прямо у меня под носом легкомысленный советник по культуре. По экстремистам резидент ГРУ работал мало (да это и не входило в его задачи), но зато уровень его информаторов и агентов влияния в рядах высшего руководства Иудеи просто поражал воображение. Только тогда я оценил наконец, какой титанический труд кроется за каждым взмахом перламутровых крылышек этого весеннего мотылька.

Должен признаться, что Фабриций порою безумно раздражал меня своей экстравагантностью, однако, как бы то ни было, измышляемые им головоломные комбинации всегда оказывались успешными. А поскольку я твердо убежден в том, что удачливость (или неудачливость) человека есть точно такое же врожденное качество, как цвет глаз или музыкальный слух, то взял себе за правило относиться к кунштюкам центуриона, как к своеобразному налогу на роскошь; верно ведь говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти. При всем при этом я, как ни странно, доверял ему настолько, насколько вообще можно верить кому бы то ни было в такой специфической профессии, как наша. Именно по этой последней причине Фабриций стал одним из двоих людей, что-либо слышавших о «Рыбе», и единственным – посвященным в ее оперативные детали.

Итак, около полудня в четверг 13-го нисана советник по культуре при администрации прокуратора Иудеи Гай Фабриций заглянул к своему душевному другу Никодиму дабы поздравить того с Пасхой, и теперь вел с ним чинную беседу. Сначала, как водится, посудачили о городских новостях. Народ, например, с тихим ликованием обсуждает удивительное везение знаменитого повстанца Элеазара, человека-легенды, который опять сумел проскользнуть между пальцами у охотящихся за ним римских карателей, – хотя и потерял в этот раз многих своих людей. Советник кисло заметил, что удача, неизменно сопутствующая этому человеку, явственно свидетельствует о покровительстве Высших Сил; как полагает высокоученый член Синедриона, а не может ли Мессия – чисто теоретически! – явиться в обличье разбойника с большой дороги? (Именно Фабриций убедил меня в свое время сделать из Элеазара своеобразного «крысиного волка». Скажу не хвастаясь: это была действительно хорошая работа – за каких-нибудь три года превратить средней руки уголовника в единоличного лидера партизанского движения, методично сожравшего по ходу своего возвышения всех прочих полевых командиров центральной Иудеи. Что же до самой группировки Элеазара, то разведкой в ней ведает столь же легендарный Одноглазый Симон, он же «Щука», – связь по четным вторникам и нечетным средам через слепого нищего по правую руку от входа в кожевенный ряд…)