Татьяна Доронина. Еще раз про любовь - Нелли Гореславская

Вечером они с Олегом пошли в «Александринку» на погодинскую пьесу «Цветы живые». Там играл любимый Танин актер Николай Симонов. Роль была небольшая и плохо написанная Как же сможет сыграть такую роль замечательный актер? Оказалось, еще как может. Оказалось, можно играть вариации на тему, если в роли играть нечего. Вот такой еще один урок актерского мастерства она получила тем вечером.

Но это было не самым важным. Важнее было то, что ей сказала Роза Сирота, режиссер их спектакля, которая сидела на репетиции рядом с Георгием Александровичем: «Я вас поздравляю, — сказала ей Роза. — Вы очень понравились Товстоногову. Но самое удивительное не в том, что вы «прошли» у наших мужчин, а то, что вы «прошли» у наших женщин. Я думала, что так не бывает».

Ах, какое хорошее было время! Конец пятидесятых и начало шестидесятых были хорошими годами для театрального искусства. И самые лучшие, самые счастливые в профессиональной жизни Татьяны Дорониной, как она неоднократно скажет потом. Потому что это были годы ее работы с лучшим режиссером страны, с ее учителем, с Мастером — с Товстоноговым. И у женщин она еще «проходила». Потом перестала.

«Варвары» — первая пьеса, в которой играла Доронина на сцене Большого драматического театра. Пьеса, в которой у нее был идеальный, по ее признанию, партнер — Павел Луспекаев. «Его вера в обстоятельства пьесы, в подлинность происходящего на сцене была непередаваемой, максимальной, захватывающей, — писала она о нем в своей книге. — Так в играх существуют дети, так в жизни существуют кошки и собаки. Его органика на сцене была такой же, как и вне сцены. А «вне сцены» играть он не умел, не мог. Не хотел — он слишком полно жил, без полутонов и без желания кем-то казаться. В нем была полноценность, отсутствие каких-либо комплексов, он был настоящий всегда».

С ним было легко играть, его хотелось любить, его нельзя было не любить. Какой восторг, когда любишь, когда все, о чем мечтала, сбывается, когда он говорит: «Ты любишь меня, да? Ну. Говори — любишь?» И надо в ответ сказать: «Да, да, да!», глядя прямо в черные луспекаевские зрачки. Шли последние репетиции «Варваров» Горького, героиня Дорониной Надежда Монахова любит всей собой — и душой, и телом, и не отделяет одно от другого. Она любит «Его», о котором она молила Бога день и ночь, и вот он явился — инженер из столицы, высокий, сильный, и волосы у него, как огонь. Это любовь «варварки» из маленького городка России, затерянного в ее бесконечных просторах, в котором нет мужчин, потому что те, что есть, не живут, а «ждут смерти». Ее любовь сжигает и губит, но только ее, только ее. Потому что «Он» — тот, которому она несла свое чувство, этого чувства, его силы и ярости — испугался.

В роли Надежды Монаховой с Павлом Луспекаевым в роли Егора Черкуна в спектакле БДТ «Варвары». 1959 г.

На следующий день после премьеры в театре рассказывали, как один известный критик громко кричал на Невском, обращаясь к другому, не менее известному: «Вы видели вчера, как Доронина целовалась с Луспекаевым? Нет? Идите и смотрите!» Таня была не на шутку расстроена: это ведь не она целовалась с Луспекаевым, это Надежда Монахова целовалась с инженером Черкуном! Как может критик этого не понимать?! Она плакала от обиды и боялась, что после этой пошлости не сможет больше играть так, как нужно, как сыграла на премьере. Она будет стыдиться. Ведь это Надежде Монаховой, «варварке» из Верхополья чувство стыда неведомо, а у Тани Дорониной и стыда, и застенчивости даже больше, чем нужно. Спасибо Павлу Луспекаеву, великому актеру, который помогал забыть и отбросить все ненужное и стать такой, какой и должна была быть ее прекрасная «варварка».

Да, верно писала известный театральный критик Вера Максимова, что «пригласив Доронину в свой театр, Товстоногов приобрел не только талантливую, с замечательными природными данными актрису. Он получил актрису, не схожую ни с кем из тогдашних лидеров ее поколения; противостоящую театральной «моде», поветриям времени в искусстве актера… Она была именно той актрисой, которая требовалась Товстоногову. Как и ее учитель, была пафосна, ярка, «определенна» в каждый миг своего пребывания на сцене. «Дух» в ее ролях чудесно уживался с прекрасной плотью. Она обладала тем же, что и у Товстоногова, даром идеального завершения образов. И патетична была, как он».

Симонов

Это было время взлета, время ее побед, время исполнения заветных желаний. Она ходила в «Александринку» на любимого актера Симонова, и вдруг получала приглашение сниматься в фильме «Очарованный странник», где главную роль будет исполнять он, ее кумир. Фильм ставил Иван Ермаков, в молодости воевавший в Чапаевской дивизии. Тане предложили роль цыганки Грушеньки. Она, правде, в этой роли себя никак не видела — ну какая она цыганка, скажите на милость, с ее такой русской внешностью? Однако чапаевец Ермаков был в своем выборе уверен, считая, что внешность подправить можно, главное — характер, совпадение внутреннее, по отношению к жизни, к событиям, к судьбе. К тому же у него работал замечательный художник-гример Ульянов, который умел творить чудеса: он вылепил у ней на носу изящную горбинку, сделал легкий и идущий ей паричок, и свершилось чудо. Фотопробы показали, что она, как это ни странно, просто создана для Грушеньки.

Сказать, что она волновалась, идя на первую репетицию с Симоновым, значит ничего не сказать. Она умирала от волнения. Чапаевец был в том же состоянии, но если она умирала, то его волнение выражалось в громких, неожиданных выкриках. Бедный Симонов!

— Вот вы и встретились! — воскликнул чапаевец, когда Симонов и Доронина пришли на первую репетицию. В Симонове ее поразило полное отсутствие величавости и актерства. Великий актер, небрежно одетый, посмотрел на чапаевца смеющимися глазами и подал Тане руку. Ермаков сиял, улыбался, изо всех сил стараясь облегчить этим своим прекрасным настроением и сияющими улыбками начало репетиции.

— Начнем со сцены у князя! — опять громко воскликнул он.

Таня начала искать нужную страницу.

— Она знает, знает текст! — снова торжествующе выкликнул Ермаков.

— Вот как? — удивился Симонов с таким выражением, словно знание текста уже было подвигом. Испугавшись, что сейчас Ермаков закричит: «Сразу играйте!» — Таня испуганно промямлила, что она еще не весь текст знает как следует.

— Вот как? — снова удивился Симонов.

— Она просто так сказала, — снова почему-то радостно закричал режиссер. — Это она вас стесняется!

— Может, прервемся? — спросил Симонов.

— Нет, нет, зачем же прерываться? Мы лучше репетировать будем… А, впрочем, можно и прерваться, — совсем уже смешался чапаевец, нервно взлохмачивая волосы.