Змея - Луиджи Малерба

Продолжу разговор о связях и совпадениях. Работника аукциона почтовых марок, который ежегодно проводится в Кьянчано, зовут Рафаэль, как кота Чиленти. Я прочел это имя в каталоге аукциона: Рафаэль Сопрано. Должно быть, он наполовину итальянец. Чиленти ездила в Кьянчано лечить печень, потому что у нее печень больная, ну, наверное, и ради аукциона тоже, хотя в этом я не уверен. А если туда ездила не Чиленти, то вполне возможно, что ездил Бальдассерони, любитель всяких выставок и аукционов, правда, больше выставок, чем аукционов. Не могу сказать с уверенностью, знаком ли он с этим Рафаэлем Сопрано, да и спрашивать не хочу, потому что сейчас я подозреваю его, а потом он начнет подозревать меня.

Мириам любила разглядывать витрины, часто заходила в магазин, просила показать то, другое, справлялась о цене. Но ничего не покупала, говорила «до свидания» и уходила. Однажды она зашла в кафе «Гаити Корпорейшн» (теперь у него другое название) на виа дель Тритоне. Там она увидела банку консервированных улиток, сами улитки были в банке, а ракушки к ним — в отдельном пластиковом мешочке. Потом она обратила внимание на коробку в форме цыпленка: в коробке действительно был целый зажаренный цыпленок, которого доставили из Америки. И еще высокую банку с тремя кукурузными початками. Эти американцы все запечатывают в банки, говорила она. Представляешь, даже кукурузные початки в банке, говорила она. Может, это какая-то особая кукуруза, замечал я, или даже не кукуруза вовсе, а что-то похожее на кукурузу. Да нет, понимаешь, там действительно кукурузные початки, говорила Мириам. На банке нарисован желтый початок с желтыми зернами и все прочее. И написано по-английски: кукуруза. Мириам знала английский, потому что делала переводы для ФАО. Больше я не слышал о кукурузных початках до того момента, когда Бальдассерони стал мне рассказывать о ресторане в Трастевере. Возможно, это совпадение, но что-то слишком много становится совпадений, чтобы их можно было считать просто совпадениями.

Продолжу еще о связях и совпадениях. Бальдассерони время от времени ходил пить кофе в кафе «Греко». Рассказывали, что кафе «Греко» тоже модернизировали, как и кафе «Рампольди» на пьяцца ди Спанья. Все были возмущены, в газетах печатали статью за статьей — уж я-то слежу за прессой. Бальдассерони был на стороне газет: если уберут мраморные столики и красные бархатные диваны, говорил он, все будет кончено. Красные бархатные диваны придавали кафе стиль «антик». С тех пор как кафе модернизировали, в «Рампольди» больше никто не ходит. Они прогорят, говорил Бальдассерони.

Мешочек, в котором Чиленти бросила труп Рафаэля в Тибр, тоже был из красного бархата, как диваны в кафе «Греко». В общем, нельзя отрицать связи между тем, что говорил Бальдассерони, и тем, что мне рассказала Чиленти.

Здание, в котором находится спортзал Фурио Стеллы, тоже принадлежит Вдове, это мне сказал привратник. Фурио Стелла — убийца, он убил свою жену. С Мириам я познакомился именно там, у Фурио Стеллы. А я-то, наивный, думал, что встретил ее случайно.

Когда-нибудь я убью этого пса старухи с третьего этажа. Я убью тебя, Фулл. Но как освободиться от трупа собаки? Его не положишь в мусорное ведро и даже в Тибр так-то просто не выкинешь. И уж, во всяком случае, не оставишь разлагаться я на улице, А Бальдассерони наверняка кое-что известно о том, как можно освободиться от трупа.

Я чувствую, вокруг меня творится что-то непонятное, но что именно — не знаю. Даже когда я иду по улице, многие приглядываются ко мне, я себе иду, а взгляды так и пронзают меня: памм! — и навылет, такие же короткие и точные, как выстрел. Я пытаюсь выглядеть беспечным, хожу с высоко поднятой головой, не отвожу глаз и даже первым поднимаю их на встречных, сам пронзаю неожиданным взглядом тех, кто проходит близко, нападение -лучший вид защиты, такая техника широко применяется на войне. Но даже с помощью этой системы я добиваюсь немногого, а если говорить честно, то и вовсе ничего не добиваюсь. Кто-нибудь, пораженный моим взглядом, останавливается как вкопанный и спрашивает, что мне нужно. В результате мне же еще приходится просить прощения.

Опасность я ощущаю на расстоянии, чую ее в воздухе. Волшебство какое-то. Когда в мой магазин явились эти, из финансовых органов, и перерыли все мои квитанции, я еще накануне чувствовал что-то и говорил себе: скоро они явятся, вот они уже здесь. Я не знал, ни кто они, ни что им от меня надо, чувствовал только, что они явятся с минуты на минуту.

Бальдассерони стал вызывать у меня подозрение с первой же минуты нашего знакомства. А теперь я вообще боюсь его, мне страшно. Уж не кроется ли под маской мирного коллекционера с дряблой физиономией, жирной кожей и бесцветными волосами один из самых страшных убийц нашего века, вроде Адониса или Анастазии? Бедная Мириам, в чьи руки ты попала, думал я. А чего ты ждал? говорил я себе. Надо было что-то делать, действовать.

Когда наступит время действовать, говорил я себе, твой удар должен быть молниеносным. У тебя есть фора: ты-то знаешь о них, а они не знают, что ты знаешь. Поэтому держись как можно спокойнее, не меняй своих привычек, копируй себя самого, потому что любая новая мелочь может вызвать у них подозрение, а нет ничего хуже подозрений. Так что продолжай продавать марки, читать газеты, прогуливаться по набережной, терпеть выходки пса старухи с третьего этажа. Убить Фулла было бы ошибкой. Помни, против тебя — одна из самых могущественных организаций, какие только существовали на свете, ты — муравьишка, бросивший вызов слону. Чтобы поразить слона, нужно дождаться, когда он заснет, ведь слоны тоже нуждаются в сне. Когда же он заснет, можешь нанести ему свой удар, но сначала убедись, что он действительно заснул. Слон может только слегка задремать, тогда ты должен воздержаться от удара. Слон умеет также прикидываться спящим. Нет, ты дождись, когда он погрузится в глубокий сон. Помни об этом, ибо может случиться и так, что тебе придется иметь дело не со слоном, а с тигром.

Тигры тоже спят. Вот и дождись, когда тигр заснет глубоким сном, говорил я себе. Тигр тоже может притвориться спящим, чтобы обмануть тебя. Некоторые тигры только делают вид, будто спят, а иные даже прикидываются мертвыми: лежат на земле, откинув голову и разбросав лапы. Эти самые коварные. Если ты приближаешься к тигру, прикидывающемуся спящим, или к тигру, прикидывающемуся дохлым, ты сразу станешь его добычей. Приблизиться и нанести удар можно только тогда, когда тигр действительно спит.

А что, если вдова Пеладжа и Мириам — одно и то же лицо? Это даже не подозрение, это просто мимолетная мысль, которую я тотчас отгоняю и делаю вид, будто она мне никогда и в голову не приходила.

Одна матрасница из голландского Гарлема, некая Йозефа Гесснер, наклонилась, чтобы сорвать желтый тюльпан, и умерла, укушенная гадюкой. Давно известно, что за желтым цветком прячется ядовитая змея. Но, поскольку и золото желтое, и, говорят, солнце тоже, не все верят, что, где желтый цвет, там и ядовитая змея, что желтый цвет хуже Атиллы, сеявшего вокруг себя смерть. Спорить бессмысленно. Желтый цвет — это кукуруза, лимон, натуральный воск, золото и солнце, — говорят одни. Желтый цвет— это сера, лихорадка, инквизиция, желтуха и еще китайцы, — говорят другие. Случай с матрасницей из Гарлема, конечно, ни о чем еще не говорит и спора не решает, может, потому что газеты не придают ему должного значения, а может, потому что тюльпан, хоть он и желтый, — всего-навсего цветок. Желтые электрические искры — не цветы, а сколько из-за них гибнет людей! Злость, зависть, ревность — тоже желтые. Самые страшные преступления — желтые. Знак беды и опасности — желтый. Прибавь к желтому черного — вот тебе и Ад. как учит Создатель, так что бессмысленно по примеру ученых специалистов пытаться отличить охристо-желтый цвет от соломенно-желтого.

IX. Может, это и есть знаменитая жажда познаний, заявившая о себе при сотворении мира, в самом начале вещей, когда пищу еще только предстояло изобрести

Знать ничего не хочу, сижу себе здесь, в кафе «Эспериа», на набережной Тибра, неподвижно и безмолвно, как факир. И какая-то девушка сидит ко мне спиной. Я не вижу ее лица, да и видеть не хочу, сижу себе неподвижно, как факир, и молчу. Мне ничего неизвестно о Мириам, я пробовал ей звонить, но она не отвечает, я продолжаю произносить ее имя (между прочим, фальшивое: я же сам его придумал) — тщетно. Я беззвучно изрыгаю проклятия, изобретая все новые и новые. Бывают случаи, когда я становлюсь сущим дьяволом.

Интересно, кого ждет эта девушка, сидящая ко мне спиной в кафе «Эспериа» на набережной Тибра? — спрашиваю я себя. А я кого жду, сидя в кафе «Эспериа», здесь же, на набережной Тибра, сидя неподвижно, как факир? Я бы мог пошевелиться и тогда не был бы таким неподвижным, так нет же, сижу, словно пригвожденный к стулу, неподвижно, как факир. На столе передо мной стакан молока, но я не могу к нему прикоснуться, как не мог бы прикоснуться к белой мякоти гуамебаны и даже к сказочному финскому кушанью под названием калакукко.