Ранние рассветы - Мария Чурсина

— Что? — хрипло отозвалась Маша.

— Не притворяйся, ты всё поняла. — Пистолет — чёрный, тяжёлый, холодный, казалось, холодом веяло от него на всю комнату — в её руках не дрожал. Но голос Венки сбивался. Она вздыхала, как будто очень долго плакала, но вот успокоилась и собралась вдохнуть полной грудью. Да не выходило. — Вчера вы с Сабриной разговаривали про фотоаппараты. Ты смотрела мой фотоаппарат. Значит, ты всё поняла.

— Эй, перестань. Откуда ты взяла игрушку? — притворно-спокойно окликнул её Рауль.

Она резко дёрнулась, переводя прицел на него, и по её побелевшим кончикам пальцев Маша поняла, как неимоверно сложно ей сдерживаться.

— Замолчи, я не с тобой разговариваю. Я взяла его у Горгульи. Она спит. А я взяла. Не надейтесь, что она проснётся, она пьёт какие-то лекарства, и, я прочитала, они вызывают сон.

Маша чувствовала, как начинают болеть глаза, сфокусированные на одной точке — на чёрном дуле.

— А что ты хочешь? — неуверенно произнесла она.

— Я ничего не хочу, — Венка почти рассмеялась. По крайней мере, её губы кривились в демоническом подобии улыбки, но с них срывались звуки, больше похожие на всхлипы, чем на смех. — Я просто хочу, чтобы всем было хорошо, понимаешь?

Маша медленно покачала головой. Она мало знала о том, как успокоить человека с пистолетом — военной психологии у них ещё не было — но точно знала, что успокоить необходимо.

— Не понимаешь? Не понимаешь, да? Вот скажи мне, ты зачем поступила в наш институт?

Маша облизнула пересохшие губы. Медленно-медленно те остатки разума, которые не думали о тёмном и пыльном промежутке между стеной и дальней кроватью, собрали воедино подходящий ответ.

— Просто мне интересно. Я хотела помогать людям.

— Просто интересно? — взвизгнула Венка и задышала глубже и чаще, сама пытаясь успокоиться. — Ладно. Ты! Ты зачем сюда поступал?

Она ткнула пистолетом в сторону Ника. Он сидел на краю кровати, лицом к окну и не двигался, как будто разучился двигаться.

— Ну, мы с ребятами за компанию договорились.

— За компанию, да? — На этот раз успокоиться ей было сложнее, гораздо сложнее. — А теперь я расскажу вам, зачем я сюда поступила.

Губы у неё тряслись, и слова выходили порой невнятными, но Маша перестала слышать всё остальное, кроме её слов и того, как в голове надрывается далёкий неясный гул.

— У меня папа — полковник Центра. Вы же все туда мечтаете попасть после института, да? Вот и он мечтал, и попал. А мама — она преподаватель в институте. Знаете, что она преподаёт? Демонологию на четвёртом курсе. Да уж, не больше и не меньше. Знаете, что они от меня хотят? Чтобы я стала, как они. А у них нет больше детей, и некому больше становиться, как они, и есть только одна я, которой никогда не стать…

Пистолет уже ощутимо дрожал, а по её лицу текли слёзы, оставляли блестящие дорожки и обрывали свой путь на губах или на подбородке, срываясь вниз.

— Ну что ты, у тебя очень хорошо всё выходит, — ласково, как только могла, протянула Маша и подвинулась поближе — всего на полшага.

— Сидеть! — страшным голосом крикнула Венка. — Ещё раз шевельнёшься, и я пристрелю тебя, ясно, да?

Маша закрыла глаза, чувствуя, как больно колотится в груди сердце.

— Ничего у меня не получается. — Венка судорожно втянула воздух ртом. — Я видела на столе у Горгульи списки. Она там отмечает, кого оставит, а кого можно и отчислить. Она же многое решает, правда? К ней многие прислушиваются. Так вот я там стою на отчислении.

Маша открыла глаза: Венка была теперь ближе к ней на шаг, и пистолет чуть подрагивал в её руке.

— А напротив тебя стоит жирный такой плюсик. Говори, говори, знаешь, что это значит? — рыкнула она Маше в лицо.

Та боролась с желанием снова зажмуриться и просто не видеть ничего вокруг.

— Нет.

— Это значит, — приторно-мило улыбнулась Венка. — Что тебя не отчислят после практики. Ты останешься. Да что же ты такое сделала, что стала лучше меня?

Она закричала, и Маша едва сдержалась, чтобы не закрыть уши ладонями.

— Я… я правда не знаю.

— Ты не знаешь, — задыхаясь, но уже спокойнее произнесла Венка. — Не знаешь. Никто не знает.

Она пнула чью-то сумку, свалившуюся на пол.

— А я знаю. Меньше, чем нужно, всё равно не оставят. Так что я убью тех, напротив кого стоят эти плюсики, и сама буду учиться дальше.

— Не надо, — прошептала Маша, готовая просто закрыть лицо руками, как будто это могло помочь.

— Что «не надо»? Уже надо. Знаешь. — Из глаз её снова потекли слёзы, и, глотая их, Венка сбивалась, но продолжала говорить. — Напротив Таи не было плюсика — это я потом уже узнала. Зря я её. Просто я подумала, она староста и вообще всегда на виду. Её не смогут не оставить. Прости меня, Тайка.

Венка сунула свободную руку в карман и бросила на пол возле Машиных ног кольцо на крепком шёлковом шнуре. Таким можно было задушить — не цепочка, не порвётся.

— А вот Тимура уже было за что, правда. Тогда я уже нашла эти списки. Как ты думаешь, напротив кого из вас троих не было плюсика? Я могу его отпустить прямо сейчас, правда.

Повисла тишина, прерываемая только её хрипловатым дыханием.

— Я не знаю, — произнесла, наконец, Маша, чувствуя, с каким нетерпением от неё ждут ответа.

— А ты угадай. Рауль, ты, Ник? — Она провела пистолетом по кругу. — Выбирай.

— Я не хочу выбирать, — на грани срыва прошептала Маша, комкая руками простыню, просто чтобы не сорваться.

— Ну и правильно, потому что вы все трое — счастливчики, потому что вы все трое переходите на третий курс. Перешли бы.

Она ловко и, только чуть поморщившись, сняла пистолет с предохранителя. В стрельбе Венка была не последняя в их группе, увы, не последняя.

И вдруг на верхнем ярусе зашипела рация. Маша и сама вздрогнула, и увидела, как резко дёргается Венка. Она испугалась, что та нажмёт от неожиданности на спусковой крючок, но Венка сдержалась.

— Маша! Приём! Заснула ты там что ли, — голос Сабрины был слышен очень чётко, словно она сама не шла сейчас к обрыву, а гуляла вокруг стационара. — Маша, эй!

— Ответь ей, — прохрипела Венка, подходя к Маше ещё на шаг.

Та кивнула и на негнущихся ногах поднялась. Она долго шарила рукой по верхней постели, в скомкавшемся одеяле искала рацию. Во рту пересыхало от страха. Наконец, чёрный прохладный корпус лёг в ладонь.

— Да, я слушаю. Приём…

— Ох, наконец. Маша, слушай, мы возле стационара. Мы не можем войти. Открой, а?

— Что случилось? — она слышала свой голос будто со стороны — чужой, бесцветный, как жухлые листья, и такой же шуршащий.