Порочестер или Контрвиртуал - София Кульбицкая

(Бедняжка Лена слушала меня с расширенными глазами, приоткрыв рот.)

А я над ней подсмеивался. И она всё терпела, нравился я ей, видно. Но однажды — незадолго до защиты — она всё-таки не выдержала и послала меня куда подальше… Сказала даже, что напишет заявление, чтоб заменили ей искусствоведа. Я понял, конечно, что перегнул, подошёл к ней наутро, попросил прощения. Она ещё долго дулась. Но потом мы помирились, ведь приближалась защита, и вот тогда-то она мне всё и объяснила: «Понимаешь, — сказала она, — если у человека в родословной есть хоть капля, хоть одна сотая часть… ну, этой крови, эти образы будут его мучить. Это где-то в генах, в подсознании. И спусковым крючком может стать любая мелочь, даже само это слово… ну, ты понимаешь. И вот потому-то я это всё и переношу на холст. Я хочу от этого избавиться». — В общем, — подытожил я, — тебе тоже лучше извиниться.

Лена смиренно опустила голову, но тут же встрепенулась:

— Да нет, погоди! Что-то тут не то! Он же сам столько раз травил на форуме анекдоты всякие, я хорошо помню! И с израильскими ребятами собачился…

— Ну, это он по свойски, — усомнился я, хотя про себя отметил, что и впрямь никогда не мог отследить, к какому политическому крылу Златоперья принадлежит Мистер Порочестер. 1/8 — на редкость удачная пропорция, позволяющая безо всякого риска выбирать лагерь по своему вкусу. Чем он, бродяга, и попользовался вволю. Ему ведь лишь бы повоевать. Сначала он вроде был за либералов, потом за патриотов, потом снова за либералов — пока, наконец, вовсе не запутался в сторонах, напрочь перестав понимать, какая между ними разница. — Он даже как-то говорил, — вспомнил я, — что благодаря Интернету стал законченным антисемитом и русофобом, и только мусульмане ему всё ещё симпатичны, потому что среди русскоязычных поэтов их пока меньшинство.

— Очень удобная позиция, — недобро сощурилась Лена. — Хорошо устроился…

— Ну да что поделаешь, всё-таки человека жизнь обделила со всех сторон. Надо быть снисходительнее…

— Ах, обделила?! — вдруг взвилась Лена. — А меня не обделила, значит? Попробовали бы вы воду вёдрами потаскать, особенно зимой! А когда во всём товариществе электричество на сутки отключается, это как?.. Интересно, — а ОН передо мной не хочет извиниться? За то, что я, русская женщина, труженица, в таких поганых условиях живу, никто извиниться не хочет, нет?..

— Леночка, ну он же не виноват…

— Я тоже в его подсознательных образах не виновата! — горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо — она уткнулась носом в рукав свитера, — но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал.

Я принялся утешать её, нежно гладить по плечу, краем сознания цепко фиксируя, что ведь это мы с ней впервые остались наедине, да и сама ситуация для меня самая что ни на есть благоприятная — так что не пора ли от всяких глупостей перейти к делу. В конце концов, Порочестер сам виноват, а я бы, слово даю, справился с задачей и без помощи монитора. Но глупое джентльменство, как всегда, сковывало мне руки, — к тому же Елена что-то вовсе не желала приникать ко мне в поисках утешения и защиты, а только, наоборот, с детской обидой скидывала мою руку с плеча и плакала ещё пуще.

Кое-как мне всё-таки удалось успокоить её, но вечер был безнадёжно испорчен. Расстались мы прохладно — я чувствовал, что Лена, несмотря на все мои уверения, дуется на меня, подозревая, что в глубине души я — вовсе не на её стороне. То же самое, по-видимому, думал и Порочестер, который, судя по всему, отнюдь не собирался перезванивать мне, чтобы извиниться. А за кого я был на самом деле — я, пожалуй, и сам не смог бы сказать. Заглянув глубоко в себя, я с удивлением обнаружил, что за короткое время успел сильно привязаться к обоим — это я-то. И теперь, в свою очередь, злился на них за то, что они не постеснялись предать нашу редкостную дружбу ради идеологической ерунды.

«Сам-то я, если уж на то пошло, принадлежу к очень древнему польскому роду, — думал я с досадой, — так что, по сути, оба они должны сказать мне спасибо, что я вообще до них снизошёл».

Бегать за каждым по отдельности и навязываться с почётной миротворческой миссией мне вовсе не хотелось.

Что ж делать? Я решил найти в случившемся плюс и потратить освободившееся время на свои личные, неотложные дела. Их было три: 1) сдать экзамен по вождению; 2) отдать в починку любимые зимние ботинки; 3) вынести мусор.

Первое потерпело крах следующим утром. То есть теорию-то я сдал на отлично — недаром неделю зубрил! — зато, когда дело дошло до практики, я с радостью обнаружил, что многое из того, что в течение двух месяцев с воплями и матерщиной вдалбливал мне дядя Паша, имеет одну-единственную цель: чтобы я на доверенной мне колымаге дальше метра не уехал. В довершение беды, я разнервничался и с силой дёрнул рычаг переключения передач, не выжав сцепление, отчего машина с жутким дребезгом подпрыгнула на месте — и, прежде чем я спасся унизительным бегством, на меня ещё пять минут орал, багровея толстым лицом, сидевший рядом пожилой усатый гаишник. Неудача так обескуражила и расстроила меня — я-то уже привык считать себя опытным водилой! — что я даже на время забыл о своих вероломных друзьях.

«Возможно, дело номер два удастся лучше», — подумал я, вернувшись домой, — и, хорошенько вычистив и уложив в пакет ботинки, снова отправился в путь.

На углу нашей улицы располагался крохотный киоск, который я очень любил и куда всё местное население ходило по обувным нуждам: хозяйничавший там весёлый парень работал очень справно и ни разу не подвёл меня — поставленные им набойки обычно переживали самое ботинок. Драгоценная обувь, которую я бережно нёс под мышкой, ещё ни разу не проходила «техосмотра», и меня грела радость от мысли, что через день мои ботиночки станут лучше новых. Заодно я планировал прикупить и шнурки — я всегда покупал их там, когда шёл к метро или в супермаркет. Этим киоск был ещё более мне дорог. Но, дойдя до конца улицы, я вдруг с ужасом увидел, что угол совершенно гол — а от заветного киоска осталась лишь серая квадратная вмятина в асфальте!

Я не сдержался и грязно выругался. Только теперь я вспомнил то, что в блогах, и точно, обсуждали вовсю: это новый столичный мэр невесть почему объявил безвинным ларёчкам войну в первые же дни своего вступления на пост!

Беспомощно пошарив вокруг глазами, я, впрочем, увидел, что на стене, что возвышалась теперь над голым местом, кто-то подвесил большой кусок картона с телефоном оставшихся не у дел хозяев. Я записал номер, внутренне зная, что никогда им не воспользуюсь. Киоск хорош был именно тем, что находился по дороге.

С досады я решил выкинуть ботинки. Вместе с мусором (дело номер три). В очередной раз поднялся в квартиру, вытащил из помойного ведра переполненный пакет, плотно завязал его, — и, с пакетом в одной руке и парой ботинок — в другой, снова спустился во двор. Но, не успев ещё подойти к мусорным бакам, увидел, что они улезли куда-то на соседнюю улицу, — а рядом стоит машина с — как выражаются в ПДД — «нанесенными на наружные поверхности специальными цветографическими схемами». На одну страшную секунду я решил, что противоларьковая мэрская мания опустилась до самого «западло» — и уютные кирпичные выгородки, которыми оборудовали помойки в наших дворах несколько лет назад, тоже теперь сносят и увозят в неизвестном направлении. Но, подойдя ближе, увидел, что машина — милицейская, а в опустевшем пространстве выгородки (когда я по инерции заглянул туда) лежит, согнув ноги в коленях, изуродованный труп. Подробностей я, конечно, не разглядел, ибо с некоторых пор почти физически стеснялся милиционеров и гаишников — и, так и не избавившись от своей драгоценной ноши, поспешил домой. Больше всего поразило меня то, что необычное зрелище не вызвало у меня никаких иных чувств, кроме алчного любопытства.

В иное время я бы поделился всем этим с друзьями и облегчил душу. Но теперь друзей у меня не было — приходилось вновь привыкать к автономности.

Увы, не осталось у меня и неотложных личных дел. Выпадало одно — усесться за работу. Сроки поджимали, пора было готовить статью для январского номера нашего великолепного издания — не зря же я вчера потратил остаток вечера на просмотр ссылок по запросам «галерея Марата Гельмана» и «Айдан в картинках». Но я понимал, что, стоит мне только подойти к столу, как меня тут же потянет поглядеть — как там мои друзья?.. Не помирились ли?.. А я не хотел их видеть — ни вместе, ни по отдельности. Во всяком случае, до того, как они извинятся передо мной за своё хамское поведение.