Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

А потом случилось то, что должно было случиться, к чему они оба были готовы уже с самой утренней встречи, что уже просто не могло не произойти.

Ледникова поразило то, что в постели Гланька вела себя совершенно не так, как этого можно было ожидать. Как будто вместе с одеждой она скинула с себя нагловатую самоуверенность и демонстративную циничность, которых, честно говоря, он ждал от нее и во время любви. Была тихой, покорной и даже как будто грустной. Рядом с ним лежала словно совсем другая женщина, не та, с которой все было понятно и просто. От этой неизвестно чего было ожидать.

Снег уже давно прошел, налетевший издалека морозный ветер разодрал в клочья тучи, между ними проступила полная луна, которая залила комнату сквозь голое окно неестественным синим цветом. Гланька спрыгнула с кровати, распахнула окно и подставила грудь с отвердевшими от холода сосками ворвавшемуся в комнату ветру.

Ледников, глядя на нее, вдруг почувствовал острую печаль. Нет, он не сожалел о том, что случилось между ними, он просто знал, что случившееся было не началом, а завершением какой-то важной части его жизни. А что последует за ним, знать невозможно.

Видимо, Гланька тоже испытывала что-то похожее. Постояв у окна, она вернулась в постель, не сказав ни слова, нырнула под шерстяной плед и затихла. И еще долго они лежали так, не тревожа друг друга, не помогая, но и не мешая разбираться со своими мыслями и чувствами.

Когда Гланька уснула, он спустился вниз и дочитал дневник судьи до конца. Про дело Ампилоговых там уже почти ничего не было. Запомнилась только несколько раз повторенная мысль о чьем-то «тайном присутствии», которое судья ощущает, но не может ничем подтвердить…

«И судье что-то мерещилось, - подумал Ледников, - место тут, что ли, такое?» Он подошел к окну и замер - на чистом и ровном, как простыня, снегу была отчетлива видна дорожка чьих-то следов - от калитки к дому и обратно. Ледников понимал, что следы могли оставить не неведомые и невидимые злодеи, а та же Нюра, например, но Гланьке говорить ничего не стал.

- Ну, поступим по-американски? - весело спросила она за завтраком.

- То есть?

- Ну, как же! Есть такой совершенно американский вариант. Сначала люди всю ночь трахаются со всем возможным усердием, а утром - давай поговорим, обсудим, что же произошло? Это был просто секс или нечто большее? Теперь у нас будут постоянные отношения или нет? Это было одноразовое развлечение или шаг к серьезным отношениям? Сколько раз в неделю мы будем теперь этим заниматься? У кого? А может, в гостинице? И кто будет платить в ресторане? А кто будет покупать презервативы? Может, по очереди?

- Нет, мы поведем себя как настоящие русские люди.

- Ого! Это как же?

- А мы просто пустим все на самотек. Будь что будет! Как получится.

- Занятно. Предпочитаем жить в неизвестности?

- Предпочитаем просто жить.

- Чтоб мыслить и страдать?

- Вот-вот.

Гланька допила кофе, унесла чашки. Вернулась она с мятым солдатским котелком. Ледников его хорошо помнил - котелок принадлежал судье Востросаблину, он сохранил его с каких-то незапамятных времен и, как рассказывал Артем, иногда готовил себе в нем на костре какую-то незамысловатую еду. Видимо, у судьи было связано с этим котелком какое-то важное для него воспоминание. Какое именно, теперь уже никто не узнает.

Ледников вопросительно посмотрел на Гланьку.

- Это дедов, - объяснила она.

- Я знаю.

- Положу на могилу.

- Какую могилу?

- Ну, куда мы бюст закопали…

- Глань, мы никого не хоронили, - по возможности убедительно и спокойно сказал Ледников. - А просто закопали кусок гипса. Всего-навсего.

- Тебе не понять, - упрямо сказала она.

- Чего? Чего мне не понять?

- Ведь я не была на его похоронах… Не приехала, потому что в Лондоне были тогда какие-то очень важные дела… Сейчас я и не вспомню, какие именно, но тогда они оказались важнее похорон деда. И поэтому, когда мы вчера закапывали этот… гипс, я вдруг поняла, что хороню деда. Вот такие дела. И теперь я хочу оставить там какой-то знак…

- Тебя проводить? - спросил Ледников.

- Не надо. Я одна.

На сей раз первым из города примчался Артем. Он с кривой усмешкой оглядел Ледникова и Гланьку и сразу ринулся наверх в кабинет судьи.

- По-моему, он ищет дневник, - сказал Ледников, прислушиваясь к шуму, доносившемуся со второго этажа. - Может, его остановить, пока он не перевернул там все вверх ногами?

- Ты что, хочешь, чтобы я сказала ему, что дневник у меня? - сразу насупилась Гланька. - Он же начнет приставать, чтобы я его отдала!

- В конце концов он тоже имеет на него право. Сын как-никак, если ты не забыла.

- Дед сказал, чтобы дневник взяла я! Он так и сказал: найдешь дневник, не показывай никому. Потому что там есть вещи, которые они не должны знать!

- Они?

- Они. Бабуля, папуля и его братец… Ты что - не читал, что он там пишет? О том, что устал от семьи, от жены и детей. Что в последние годы только и думал, как куда-нибудь уехать из дома, чтобы не сорваться, не наделать непоправимого. Но больше всего он не хотел, чтобы они догадались об этом. Один сын достал его своей демократической упертостью, другой раздолбайством. А жена… Жена давно стала бабулей. А он еще чувствовал себя мужиком. Рядом с той же Крыловой, кстати.

Вот чего у нее не отнять, так это умения резать правду-матку в глаза, подумал Ледников. Причем без всякого снисхождения к кому-либо. Чем-то тут она похожа на Нюру, та тоже лепит без страха и упрека… Действительно, зачем судье было посвящать в свои предсмертные чувства и мысли близких? Когда исправить ничего нельзя, а можно лишь отравить остатки своей и их жизни…

- А тебя, значит, он посвящать в эти страсти не постеснялся? Интересно, почему?

- А сам ты об этом догадаться не в состоянии? Он сказал, что я пойму все как надо…

- Ну что ж, пожалуй, тут он рассудил правильно. И все-таки… Уж если Артем примчался сюда в такую рань, вполне возможно, дневник нужен ему по каким-то очень серьезным причинам?

- Эти причины мне известны заранее. Если хочешь, могу назвать.

- Ну, попробуй.

- Впрочем, ладно, давай у него спросим, зачем он ему так нужен. Но прежде я хочу тебе объяснить одну вещь про моего дядю и твоего друга детства. Я понимаю все эти твои сентиментальности… Типа - так будем же к своим друзьям пристрастны и будем думать, что они прекрасны! Ну и все такое прочее, высокое и благородное. Но я смотрю на него без всяких пристрастий. И давно уже поняла, что он не раздолбай, понимаешь?

- А кто же он по-твоему?

- Он - предатель. В отличие от тебя, между прочим. Причем предатель прирожденный. Вот уродился он таким! Он предает не умом, не по расчету, он предает потому, что так устроен. Его первая реакция при любом затруднении - сдать человека, свалить в сторону, прибиться к тому, кто посильнее и поудачливее. Это его основной инстинкт. Да, я смотрю на наше семейство без придыхания и умиления, но я не готова сдать его при первом удобном случае. И если понадобится, буду его защищать. Я не отдала бы свою мать, какой бы она ни была, на растерзание и издевательство какой-то мерзавке только потому, что трахаюсь с ней и мне лень сказать этой суке, чтобы она не смела трогать мою мать! А он прекрасно знает, что она, сука и тварь, вытворяет с его матерью! Но ему легче сдать мать, потому что взять ему с нее уже нечего! Он и так обобрал ее дочиста!

Гланька распалилась по-настоящему, и это впечатляло. Темперамента в ней было предостаточно. В этой девушке, как оказалось, много чего заложено. Может, даже с избытком.

- И он во всем будет таким, - непреклонно сказала она. - Со всеми. Так что учти это, Ледников. И помни. И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

- Учту и не скажу. Хотя, честно говоря, я представляю все это несколько иначе. Но… Давай лучше обговорим с тобой пару моментов. Первый, нужен ли нам дневник для дальнейшей работы? Или он дорог тебе сугубо из сентиментальных соображений?

- А ты как думаешь?

- Я думаю, для работы, по большому счету, он уже не пригодится. Всю нужную информацию из него я запомнил, так что…

- Раз так… - задумалась Гланька. - Ладно, я готова тебе поверить. А что касается сентиментальностей… Это несущественные для дела обстоятельства.

- Хорошо, проехали. Еще можно опасаться, что дневник попадет к конкурентам… У нас есть конкуренты, тайные завистники?

- Откуда я знаю, - пожала плечами Гланька. - В принципе, должны быть, но мне о них ничего не известно. Но если ты хочешь знать мое мнение, я бы дневник не отдавала. Потом выяснится, что мой дядя Артем пустил его по рукам… Появятся публикации в прессе… И вдруг окажется, что у нас нет для публики ничего нового.

- В принципе, это аргумент, - согласился Ледников. - И все-таки давай его сначала выслушаем, а потом решим.

- Давай, - с нарочитой покорностью согласилась Гланька. Но было ясно, что она осталась при своем мнении.