Путь к себе. Отчим. - Борис Изюмский

Теперь вот с этим мальчишкой ни за что не хотелось повторять ошибки.

Поезд тронулся. К окну потянулись последние бутылки ситро, замахали руки, высунулись головы из окон.

— Сереженька, береги горло! — надсадно наставляла бабушка. — Пиши три раза в неделю!..

А мальчишка по-взрослому покачал Виталию Андреевичу несколько раз ладонью из стороны в сторону, словно медленно что-то стирал с доски.

Сперва от Сережи приходили послания-отписки, из которых невозможно было понять, хорошо ему там или плохо. Потом в его письмах стали проступать какие-то мрачные нотки. И наконец один за другим, как сигналы SOS, помчались вскрики:

«Возьмите меня отсюда! Мне здесь плохо! Не могу больше!..»

Кирсановы не на шутку встревожились. Написали письмо воспитательнице, но ответ получили неясный. Вызвали Сережу к телефону, однако чувствовалось — около него стоит кто-то, мешающий ему говорить, как хотелось бы, и потому отвечает он коротко, сдержанно:

— Сережа, как ты живешь?

— Не очень…

— Ну что такое?

— Да так…

— Тебе там плохо?

— Да…

— Но что именно, что?

Молчание.

Виталий Андреевич решил поехать на день-другой в санаторий, успокоить мальчика, чтобы он долечился. Ему очень нелегко было получить эти несколько дней на работе, их согласились дать только в счет будущего отпуска.

Он сошел с поезда часов в девять утра.

Кипарисовая аллея понуро и терпеливо переносила бешеные струи тропического ливня. Вдали, словно сквозь стеклянную стену, виднелась гора: в темной гуще зелени на ее склонах проступала белая прядь водопада.

За поворотом аллеи показался деревянный дом, затканный диким виноградом.

Здесь Виталий Андреевич и нашел главного врача санатория, добродушную немолодую женщину. Она даже обрадовалась:

— Хорошо, что приехали. Он вас ждал.

— А где Сережа сейчас?

— В изоляторе.

— В изоляторе? — испуганно переспросил Виталий Андреевич, и воображение мгновенно нарисовало ему картину какого-то тяжкого заболевания.

— Да вы не волнуйтесь, — как ему показалось, виновато произнесла женщина. — Мы решили оградить Сережу от неприятностей.

Оказывается, в этой смене подобралось несколько хулиганистых парней. Они воровали, затевали драки.

— Сережа, видно, не пожелал с этим мириться, и его они особенно невзлюбили… Двух мы отчислили, а Сережу на время упрятали… Даже пищу туда ему приносят.

Странная ситуация. Странное решение.

— А как у него сейчас со здоровьем? — спросил Виталий Андреевич, с трудом сдерживая себя.

— Хорошо. Он в санатории получил все, что надо.

— Вы не будете возражать, если я его увезу несколько раньше срока? Есть некоторые семейные соображения…

— Нет, пожалуйста…

— Можно мне сейчас пройти в этот… изолятор?

…Он вошел в другой деревянный дом, стоявший на отшибе, за парком, тихо приоткрыл дверь.

В большой по-больничному обставленной комнате, в полнейшем одиночестве, спиной к нему, сидел за столом Сережа и что-то неохотно ел. Его маленькая печальная фигурка, согнутая спина, тоскливый шум дождя за окном так подействовали на Виталия Андреевича, что у него защемило сердце.

Мальчик оглянулся и вскочил. Лицо его радостно просияло:

— Папа! Приехал!

Виталий Андреевич обнял Сережу. На пороге появилась пожилая нянечка.

— Вот, приехал! — объявил Сережа. Ему еще трудно было при постороннем человеке повторить слово «папа».

— Ну и хорошо. Вы к нам надолго?

— Здравствуйте. Мы через час уезжаем.

— Через час?! — ликуя, воскликнул Сережа.

И потом все время, пока они складывали вещи, шли на станцию, и на вокзале, и в поезде его не оставляло радостно-приподнятое настроение.

В вагоне-ресторане он с величайшим удовольствием уплетал рагу, и Виталий Андреевич, поглядывая на худые руки, вытянувшееся лицо мальчика, с недоумением спрашивал:

— Не ел ты там, что ли?

— Аппетита не было. А тетя Паша, повариха, советовала: «Ешь картошку с простоквашей, так нажористей». — Он весело рассмеялся. — А мне не хотелось. И говорить не хотелось. Чуть что скажешь, воспитательница кричит: «Разгово́ри!». Ее ребята так и прозвали — «Разговори».

Возвратясь в купе, они попросили у проводницы шахматы. Когда она их принесла, Сережа доверительно сказал ей:

— Постараюсь обыграть… папу.

Он будто привыкал, недоверчиво и нежно притрагивался к этому слову, казалось, соскучился по его звучанию и наконец-то снял с себя какой-то им же самим придуманный запрет.

Когда они подъезжали к Ростову, Виталий Андреевич спросил:

— А с чего начались твои баталии… там, в санатории?

Мальчик сидел, поджав ногу под себя.

— Понимаешь, однажды, уже перед сном, Гуркин — ему пятнадцать лет — ударил Рафика… Он только в четвертый класс перешел. Я подошел к Гуркину и говорю: «Если ты посмеешь обижать слабых…» И, знаешь, он хвост поджал, только сразу возненавидел… Когда меня в изолятор перевели, Рафик тоже туда просился, да ему не разрешили…

Сережа хотел добавить, что Рафик все же приходил к нему и, между прочим, спрашивал, хороший ли у него отец. Он ему ответил: «Хороший… Воспитательный…».

Но что-то удержало Сережу от этих подробностей.

Поезд прогрохотал по железному мосту через Дон. Приближались огни города.

Раиса Ивановна пошла на родительское собрание. Сережа — в кружок авиамоделистов, а Виталий Андреевич решил почитать.

Последние несколько недель в доме Кирсановых была паника. У Виталия Андреевича появились в области живота какие-то странные боли. Рентгеновское исследование вызвало подозрение. Раиса стала водить его по врачам, добыла лекарство, о котором говорили, что «легче достать с неба звезду». Успокоилась она только тогда, когда профессор из мединститута решительно отверг мрачное предположение и объявил, что это гастрит. Боли мгновенно прекратились, словно только и ждали, чтобы их сочли неопасными.

Виталий Андреевич усмехнулся, с признательностью подумал сейчас о жене: «Все-таки важно иметь надежный тыл».

Он открыл роман Эрве Базена «Ради сына». Роман этот в прошлый раз «не пошел», а сейчас вовсе раздражал: какая-то чудовищная патология. Призыв во имя сына к унизительной жертвенности, попиранию собственного человеческого достоинства. Он захлопнул книгу. Нет, отношения должны строиться на совершенно иной основе.

Мы долгие годы были под гипнозом фальшивой уверенности: «Все для детей. Наша жизнь — им». Но почему так, а не наоборот? Подросшие дети не меньше, а, может быть, даже больше обязаны заботиться о родителях. Сережа должен стараться, чтобы лучшая вещь была куплена прежде всего маме, лучший кусок за обедом достался ей, чтобы она отдохнула, а он за нее поработал… И так из поколения в поколение.

Вчера Сережа нагрубил матери. Виталий Андреевич сказал:

— Ты не прав.

Сережа, опустив голову, молчал. Позже признался:

— Ты еще плохо понимаешь мой характер. Я вот и вижу — не прав, а не могу подойти извиниться… Ни за что! Прямо не знаю, что со мной творится?

— Но ведь надо когда-то улучшать свой характер!..

— Надо…

Виталий Андреевич пошел в комнату, разыскал сигареты и снова возвратился на балкон.

«Ну хорошо, он назвал меня отцом, — думал Кирсанов. — Это очень приятно… Но семью-то надо возводить… Я уже потерпел горестный провал однажды, так неужели это ничему не научило?»

Первая семья у Виталия Андреевича не сложилась и, хотя просуществовала довольно долго — тринадцать лет, распалась, как ни оттягивал он этот трагический конец.

Его первая жена, Валя, была красива, неглупа и, как позже подтвердила жизнь, стала хорошей женой другого человека. Виталий Андреевич не раз думал: почему она избрала сначала именно его? Ей, видно, хотелось полюбить, она мечтала полюбить, и вот такая возможность, как она решила, появилась. Валя щедро наделила Виталия всеми идеальными качествами, искренне верила в свое чувство, но, по существу, по самому глубокому существу, чувство это было придумано и потому непрочно.

Им обоим не хватало выдержки, терпения складывать семью, истинного желания делать это. Не хватало усилий стойко преодолевать изнурительные мелочи совместной жизни. Они не понимали, что опаснее всего доводить мелкие «пограничные конфликты» до взрывов, а болезнь ссор загонять внутрь, не знали или не хотели знать, что нет ржавчины опаснее ржавчины мелочности, что надо уметь в чем-то и поступиться — вкусами, привычками, порой промолчать; ничего не делать назло, день за днем крепить отношения, а не рушить неосторожным словом или поступком.

Процесс этот долгий и нелегкий. Но если подобное желание в тебе прочно, ты будешь терпимее, будешь опираться на благородные чувства и доверие.