Паутина обмана - Дэвид Вебер

Каэрита изо всех сил сдерживала себя. Это было нелегко. Но, по крайней мере, сидящий напротив нее молодой человек имел мужество — или самонадеянность — говорить то, что думал. И еще у него хватало честности открыто выражать свои чувства, а не отрицать их или рядить в одежды невинности. Не слишком склонная приписывать ему добродетели, Каэрита вынуждена была признать, что честность кажется неотъемлемой частью его натуры.

«И от этого поладить с ним еще труднее, — сокрушенно подумала она. — Но вот что удивительно. Он же наверняка в глубине души понимает, что не прав. Что дает ему силы так упорно стоять на своем? Неужели предубеждение против „дев войны“ перевешивает природную честность?»

— Меня не слишком волнуют «общие правила», милорд, — сказала она, справившись с собой. — Для большинства людей, знаете ли, эти самые «общие правила» — всего лишь оправдание, чтобы игнорировать реальность, которую они не желают признавать.

Их взгляды скрестились, и ни один не дрогнул.

— Меня не удивляет, что вы это так воспринимаете, — сказал Тризу. — И я вполне могу себе представить, что на вашем месте я чувствовал бы то же самое. Однако я не на вашем месте и потому придерживаюсь другого мнения.

В этих словах нет вызова, поняла Каэрита.

— И поскольку дело обстоит именно так, я предпочитаю говорить открыто. Не только по причине убежденности в своей правоте — хотя, очевидно, и это играет роль, — но и потому, что хотел бы, чтобы между нами не было недопонимания.

— Всегда лучше избегать недопонимания, — сухо заметила Каэрита.

— Полностью согласен с вами, — кивнул он. — И, учитывая все сказанное, хочу повторить — наши… сложности с Калатхой практически не связаны с моим отношением к «девам войны» в целом. Проблема в том, что Калатха нарушает свою собственную хартию и границы моих владений, а бургомистр Йалит и ее городской совет отказываются признавать это.

Каэрита откинулась в кресле, удивленная этим резким заявлением. Точно такую же позицию Тризу отстаивал в своих посланиях Телиану, однако прежде чем отправиться в Талар, Каэрита, будучи в ратуше у Йалит, ознакомилась с оригинальными текстами хартии Калатхи и дарственного акта лорда Келлоса. Бургомистр и хранительница архива, Ланитха, обратили ее внимание на языковые особенности, ставшие причиной основных разногласий, и она была им за это благодарна. Сама она знала письменный язык Сотойи гораздо хуже Брандарка, а архаические слова и неразборчивые, выцветшие каракули давно умершего писца, переносившего на пергамент то, что ему диктовали Гартха и Келлос, поставили перед ней тяжкую задачу. И все же в конечном счете она сумела пробиться через фразеологические дебри. Не вызывало сомнений, что интерпретация Йалит гораздо более точна, чем можно было понять из заявления Тризу.

— При всем моем уважении, милорд, — сказала Каэрита, — я прочла хартию короля Гартхи и дарственную лорда Келлоса «девам войны». И хотя разногласия между вами и Калатхой возникли в результате более поздних словоупотреблений и толкований, оригинальный текст не вызывает сомнений. Думаю, «девы войны» более точны в том, что касается прав на воду, размер пошлин и размещение вашим отцом мукомольной мельницы на земле, принадлежащей Калатхе.

— Нет, это не так, — ровным тоном ответил Тризу. — Если, конечно, читать эти спорные документы беспристрастно.

— Вы хотите сказать, что избранник Томанака читал эти документы не беспристрастно?

Каэрита понимала, что ее голос звучит холоднее и тверже, чем следует, но ничего не могла с этим поделать. Подумать только! Делать такие дерзкие заявления относительно документов, которые она читала собственными глазами!

— Я имею в виду вот что: в документах содержится прямо противоположное тому, что, как утверждает бургомистр Йалит, в них сказано. — Тризу явно не собирался отступать.

Что, конечно, требовало от него определенного мужества. Вчера Каэрита исцелила трех его больных и раненых слуг — следовательно, он получил неоспоримое доказательство того, что она избранница Томанака. Только человек, абсолютно уверенный в своей правоте, или глупец мог осмелиться так решительно бросить вызов прямому личному представителю Бога Справедливости.

— Милорд, — заговорила она после паузы, — в принципе я не склонна спорить с вами, однако, боюсь, в этом вопросе вы не точны.

Он прищурил глаза и поджал губы, но не сказал ничего.

— Оказавшись в Калатхе и выяснив, в чем суть спора, я сочла своим долгом прежде всего изучить исходные документы. Конечно, мое владение вашим языком далеко от совершенства, зато, как избранница Томанака, я хорошо знаю юриспруденцию. Мне понадобилось некоторое время, чтобы вникнуть в текст документов, но должна заверить вас, что, по моему мнению, бургомистр Йалит толкует их правильно… а вы нет.

Воцарилось напряженное молчание. В залитой солнцем комнате с белеными стенами было очень тихо, но Каэрита почти физически ощущала, как внутри хозяина дома разгорается ярость. Тем не менее как человек дисциплинированный он сумел справиться с собой. Почти.

— Миледи рыцарь, — хоть Тризу и держал себя в руках, но слово «рыцарь» произнес не без яда в голосе, — я делаю скидку на то, что наш язык для вас чужой. Как вы сами только что сказали. Однако у меня в библиотеке есть копии хартии и дарственной. Их сделал тот же самый писец в то же самое время, что и оригинальные документы, которые вы видели в Калатхе. Я готов, если таково будет ваше желание, позволить вам изучить и их тоже. Я готов позволить вам обсудить — без малейшего нажима, в приватной обстановке — мою интерпретацию этих документов с главой моего магистрата. Он также и библиотекарь, он много лет служил моему отцу, и его интерпретация полностью совпадает с моей. Убежден, что беспристрастное прочтение документов, не основанное ни на каких предвзятых мнениях, позволит вам сделать те же самые выводы, к каким пришел я.

Последнее замечание с многозначительным ударением на том же самом слове заставило Каэриту стиснуть зубы. Справившись с приливом гнева, она ощутила недоумение. Ведь она уже говорила Тризу, что знает юриспруденцию не хуже королевских и имперских судей. Конечно, с аксейскими законами она знакома лучше, чем с законами других стран, однако Кодекс Кормака лежит в основе всех законодательных актов Норфрессы, не только имперских. И, как ни толкуй язык, на котором написаны спорные документы, на свете не существует способа интерпретировать их в соответствии с дерзким заявлением Тризу. Тем не менее ей уже стало ясно, что он умен, несмотря на всю свою предубежденность. Он должен понимать, что никакие языковые изыски не оправдают его позицию. Тогда зачем он предлагает — на самом деле почти требует, — чтобы она изучила эти документы?