Бедные углы большого дома - Александр Шеллер-Михайлов

— А я все тебя: поджидала, — проговорила она, не поворачивая головы и узнавъ сына по: походкѣ. — Я придумала, какъ устроить дѣло. Все пойдетъ хорошо.

Порфирій съ поникшей головой и опущенными глазами приблизился къ ней и остановился передъ нею, спиной къ огню, такъ что она почти не могла разсмотрѣть его лица.

— У меня есть деньги, — продолжала она. — Я ихъ копила для всѣхъ васъ. Теперь я пущу ихъ въ оборотъ, открою магазинъ, стану платья шить на заказъ. Ты будешь жить и учиться на мои деньги. Вѣдь тебѣ тяжело оставить гимназію?

— Я бы и не оставилъ ее! Никогда, никогда не оставилъ бы! — вырвалось восклицаніе у сына.

— Такъ ты, вѣрно, тоже придумалъ что-нибудь, — просто замѣтила мать. — Скажи, что? Можетъ-быть, по-твоему удобнѣе сдѣлать…

Сынъ еще ниже опустилъ голову и молчалъ.

— Что же, голубчикъ? — подняла мать на сына свои глаза.

— Матушка, я уйти хотѣлъ, — опустился онъ на колѣни передъ нею и положилъ свою голову около спавшаго на ея рукахъ ребенка.

— Дитя, дитя! — проговорила мать, и въ ея глазахъ сверкнула слеза.

Наступило продолжительное молчаніе.

— А еще меня училъ, — улыбалась черезъ нѣсколько минутъ мать. — Хорошъ учитель, бѣжать хотѣлъ! Кто же бы съ ученицей-то остался? Что бы она стала безъ тебя дѣлать?..

— Нечему мнѣ тебя учить, — прошепталъ сынъ, все еще не отнимая головы отъ колѣней матери.

Воскресный вечеръ шелъ къ концу. Мать и сынъ вели серьезные разговоры. Они впервые сознавали, что они, словно по ошибкѣ, заброшены въ этотъ домъ; что она не похожа на жену, а онъ не похожъ на сына портного; что они стоятъ выше; что ихъ подняло что-то надъ этой сферой самодурства, пьянства, торгашества, черствой мѣщанской морали и мѣщанскихъ наслажденій. Они поняли, что они стоятъ не въ отношеніяхъ матери и сына, но въ отношеніяхъ брата и сестры, испытавшихъ одно и то же общее горе, общія притѣсненія и общія радости. Они были вполнѣ счастливы и даже не подозрѣвали, что это счастье будетъ смѣшно людямъ, что оно погибнетъ или, по крайней мѣрѣ, его будутъ стараться губитъ люди въ чаду своихъ глубокихъ соображеній. Вечеръ кончился. Порфирій вошелъ въ свою каморку и осмотрѣлся, какъ будто онъ вернулся сюда послѣ десятилѣтняго отсутствія, и каждая вещь здѣсь казалась ему теперь еще милѣе, еще дороже, чѣмъ прежде; онъ впервые понялъ, что значитъ родное гнѣздо.

На слѣдующій день онъ зашелъ къ Ардальону.

— Вонъ ты съ Варькой всякій день раскланивался въ окно, — сказалъ онъ пріятелю:- а что бы теперь пройти въ ней, да помочь ей. Ее вонъ нѣмка къ себѣ жить сманиваетъ.

— Какая нѣмка? — спросилъ Ардальонъ.

Порфирій началъ разсказывать. Ардальонъ ничего не понималъ.

— Эхъ ты, младенчество горемычное, — промолвилъ Порфирій.

Ему щемило сердце за участь Вари; онъ думалъ, что ей такъ же горько покидать квартиру Скрипицыной, какъ было трудно ему покинуть свой уголъ. Онъ не зналъ, что у Вари не было родного гнѣзда, родныхъ сердцу воспоминаній, связанныхъ съ какими-нибудь вещами, не понималъ, что она равно холодно смотрѣла на всѣхъ и готова была идти за первымъ встрѣчнымъ, если онъ возьметъ ее съ собою.

Черезъ нѣсколько времени на стѣнѣ «большого дома» появилась пятнадцатая вывѣска съ надписью: «Моды и Платья, Modes et Robes»; вывѣска жалась къ выѣѣскѣ портного, но нарисованная на ней рука указывала на отдѣльную дверь, не имѣвшую, повидимому, ничего общаго съ мастерской портного; почти въ то же время въ ленныхъ владѣніяхъ Порфирій встрѣтился съ новыми жильцами, можетъ-быть, немного знакомыми и намъ.

VII

Трезоръ пробуетъ осчастливить людей и терпитъ за это непріятности

Читатель видѣлъ, что Варѣ предстояла почти неизбѣжная гибель, но въ то же время онъ могъ угадать, что кто-нибудь непремѣнно долженъ спасти бѣдную дѣвочку, такъ какъ, въ противномъ случаѣ, разсказъ долженъ бы былъ кончиться въ самомъ началѣ. Читатель, можетъ-быть, даже угадалъ и то, кто спасетъ Варю: онъ уже успѣлъ познакомиться съ ея Трезоромъ, съ жиденькой гувернанткой. Дѣйствительно, Ольга Васильевна Суздальцева рѣшилась спасти Варю. Но какъ? Вотъ вопросъ, долго мучившій бѣдную дѣвушку. Сначала она начала строить различные планы, доказывавшіе вполнѣ, что у нея очень сильно развито воображеніе и что она довольно своеобразно понимаетъ дѣйствительную жизнь. Если бы мы сказали, что она представляла себѣ пріѣхавшаго изъ-за границы наслѣднаго принца, что она представляла его влюбившимся въ Варю, что она представляла его бракосочетаніе съ Варей, сопровождаемое торжествомъ и ликованіемъ всего «большого дома», то все это было бы не очень далеко отъ истины и уступало бы только немного въ яркости колорита, такъ какъ у насъ въ воображеніи не могло бы найтись столь яркихъ красокъ, какія были въ воображеніи Ольги Васильевны. Но изъ подобныхъ соображеній ничего не выходило, несмотря на сладкія улыбки, вызванныя ими на лицо бѣдной, доброй, простенькой дѣвушки. Долго тѣшилась этими соображеніями Суздальцева, называя мысленно Варю «Сандрильоной» и представляя ея шествованіе къ вѣнцу; наконецъ, насталъ день, когда нужно было очистить квартиру Скрипицыной. Ольга Васильевна неожиданно, даже для себя самой, сказала Варѣ:

— Сходимъ, Варя, къ Авдотьѣ Игнатьевнѣ, но уступитъ ли она намъ комнату твоего отца.

— Сходимте, Ольга Васильевна, — отвѣтила Варя. — Но чѣмъ же мы будемъ жить?

— Полно, полно, милочка! Что тебѣ объ этихъ мелочахъ заботиться. Объ этомъ и думать не стоитъ!

Къ вечеру слѣдующаго дня Ольга Васильевна и Варя перебрались къ Авдотьѣ Игнатьевнѣ въ ленныя владѣнія. Это былъ первый «поступокъ» Ольги Васильевны. Вторымъ «поступкомъ» было то, что она рѣшилась давать частные уроки, чтобы существовать съ своей любимицей; третьимъ «поступкомъ» были ея занятій съ Варей «всѣми предметами науки», цѣлью этихъ занятій былъ университетскій экзаменъ, который Варя должна была когда-нибудь выдержать. Послѣ этихъ «поступковъ» Ольга Васильевна снова предалась своимъ соображеніямъ и снова мечтала о наслѣдномъ принцѣ или, по крайней мѣрѣ, о графѣ, предлагающемъ руку и сердце милой Сандрильонѣ, и стала совершенно спокойна, видя, какая блестящая будущность ждетъ ихъ всѣхъ впереди.

— Тяжело вамъ, голубчикъ, трудиться, — говорила ей Варя.

— Полно, — отвѣчала Ольга Васильевна съ сладкой и немного плутоватой улыбкой. — Все это мелочи, все это пройдетъ. Мы теперь, какъ солдаты, на бивуакахъ живемъ. Нельзя же безъ этихъ маленькихъ непріятностей прожить. А вотъ ты подожди, что будетъ-то… Хорошо будемъ мы жить!..

Варя вѣрила.

— Иногда вы мнѣ кажетесь той волшебницей, которая однимъ движеніемъ руки обращаетъ тыкву въ богатую карету, — говорила Варя.

— А знаешь, Варя, это самое мнѣ снилось вчера во снѣ; даже Акулину Елизаровну и ту я сдѣлала такою счастливою, счастливою, — улыбалась жиденькая гувернантка.

Нечего говорить, какъ обрадовалась Игнатьевна новымъ жильцамъ, какъ она выгнала съ позоромъ и свойственнымъ ей озлобленіемъ изъ комнаты Семена Мартыновича худо платившую за помѣщеніе жилицу, какъ маіорская дочь говорила выѣзжающей жилицѣ, что «ужъ, конечно, пріятнѣе жить съ образованными людьми, чѣмъ съ какой-нибудь мѣщанкой», а Акулина Елизаровна, какъ только взглянула на Ольгу Васильевну, такъ тотчасъ же и прослезилась и прошептала: «Награди ее, Господи, за благодѣянія!» Все это было въ порядкѣ вещей и объясненій тутъ не нужно. Началась новая жизнь въ феодальномъ государствѣ. Съ утра до вечера шли тамъ разговоры о предшествовавшихъ событіяхъ, разсужденія о будущемъ, въ комнатѣ капитанши сталъ чаще появляться Ардальонъ, прежде проводившій многіе часы у товарищей; въ комнатѣ маіорской дочери чаще раздавались французскія слова въ родѣ «драпиры» и даже если подавались хорошія булки, то маіорская дочь громогласно объявляла, что онѣ настоящій «при-фиксь». Гувернантка очень уставала отъ бѣготни на уроки, но ни разу не явилась она домой съ угрюмымъ лицомъ и при входѣ въ феодальныя владѣнія уже въ первой комнатѣ на ея губахъ появлялась ея добродушная улыбка, потому что изъ третьей комнаты уже слышался тихо напѣвающій какую-нибудь пѣсню голосокъ Вари, и молодое существо, заслышавъ скрипъ двери, бѣжало навстрѣчу къ своему вѣрному другу-Трезору.

— Не смѣйте, не смѣйте сами шляпки снимать, я васъ раздѣну, — суетилась Варя около Трезора, развязывая ленты шляпки. — Вотъ такъ, садитесь, я все уберу.

— Да я не устала, — говорила съ улыбкой Ольга Васильевна.

— Устали! Устали! — кричала Варя, усаживая Ольгу Васильевну, прибирая ея вещи и поминутно выбѣгая въ кухню, чтобы поторопить Игнатьевну, приготовлявшую чай. Молоденькая хозяйка то забывала подать себѣ чашку, то наливала сливокъ вмѣсто чаю, то вмѣсто сахару клала сухари, начинался хохотъ, звонъ серебристаго молодого голоса проносился черезъ всѣ ленныя владѣнія, и ихъ обитательницы оживлялись, смѣялись, говорили: «Ай-да молодая хозяйка, хорошо хозяйничаетъ!» А Варя иногда звала ихъ, по желанію Ольги Васильевны, къ себѣ и тоже поила чаемъ. Шли безконечные разговоры, совѣщанія, призванія, и вечеръ летѣлъ быстро.