Может быть, однажды - Дебби Джонсон

и до 2009-го, когда она могла бы отметить десятый день рождения. Все открытки очень красивые, блестящие, это поздравления с праздниками, до которых моя милая девочка не дожила.

На несколько секунд меня уносит вихрь воображения – я представляю себе Грейс десятилетней, целый десяток лет, осененный ее ангельскими крыльями. Наверное, локоны у нее так и остались бы светлыми, а улыбка была бы первоклассной, характер – бесстрашным и открытым.

Она ходила бы в начальную школу, в ту самую, быть может, где сейчас работаю я, у нее было бы много друзей и отличные оценки по литературе. Добрая, но и любящая покомандовать девочка наверняка уговорила бы меня завести собаку, может черного лабрадора, который так понравился ей когда-то в парке. Она была бы замечательной крошкой, от которой исходит свет, впрочем, как всегда.

Я позволяю себе унестись на крыльях воображения на несколько минут, всего лишь на несколько минут, понимая, что расплачусь за мысленную встречу с выросшей Грейс сполна – но позже. Конечно, я и раньше представляла себе возможное будущее. Не нужно держать в руках поздравительную открытку, чтобы увидеть вероятную жизнь с дочерью, останься она жива, – эти мысли всегда со мной, где-то рядом, так называемые «потери будущего», если говорить языком психиатров.

Знаю, мне не суждено увидеть, как она растет и меняется, как хорошеет; никогда не увидеть ее влюбленной, или с разбитым сердцем, или родившей детей. Знать – просто, а принять – гораздо труднее, и иногда я не могу отказать себе в мимолетной иллюзии, в полете воображения, которое покажет, как все могло бы быть.

Пока я смотрю на картинки возможного будущего, мне хорошо, тепло и сердце наполняется радостью. Счастливое будущее видится так живо – протяни руку, и коснешься дочери, сожмешь пальцами ее ладошку, скажешь ей, что все будет хорошо. Все будто бы происходит наяву.

В конце концов видение тает – это случается, когда у меня не остается сил жить в этой фантазии и сохранять рассудок – вот тогда я плачу по счетам, срываясь в реальный мир и падая так глубоко, что вытаскивать себя из тьмы на свет приходится очень и очень долго.

Я расставляю поздравительные открытки в ряд, одну за другой, и, восхищаясь их яркостью и разноцветными картинками, представлю себе Грейс, вижу, как она радовалась бы, получив каждую из них. Внутри они подписаны одинаково: «Нашему прелестному ангелу Грейси. Мы втроем против всего мира. Я люблю вас обеих. Сейчас и всегда, папочка Джо-Джо». И три крестика-поцелуя.

Хоть я и знаю, что на каждой открытке меня ждут те же слова, я открываю их по очереди, касаюсь пальцем написанных шариковой ручкой строк и читаю их все, каждое слово вслух, пока не выучиваю наизусть.

Возможно, к десятому дню рождения ей разонравилось бы имя Грейси. И может быть, «папочка Джо-Джо» превратился бы просто в «папу». А она не осталась бы таким уж ангелочком. Однако теперь она застыла во времени, невероятно идеальная и навечно любимая.

Некоторые открытки остались в конвертах, и я кладу их обратно, сохраняя все как было. Каждая капля информации, каждое свидетельство переписки для меня – священные реликвии.

Кроме поздравительных открыток, передо мной пачка толстых писем, несколько почтовых открыток и конвертов, в которых вместе с открыткой обнаруживаются какие-то маленькие выпуклые штучки, скорее всего жевательные резинки, если судить по датам на конвертах.

Сейчас любая деталь имеет для меня особую ценность – если Джо отправил письмо или открытку из Лондона или из Дублина, это подсказывает мне, где он был в то время. Не стану даже предполагать, что письма и открытки отправлены из разных мест с единственной целью – меня запутать, потому что в этом нет никакого смысла, да и штемпели на конвертах все еще видны.

Почтовые открытки я прочитываю быстро, на каждой из них не более одной или двух коротких фраз. На некоторых знакомым почерком Джо с петлями и завитками написано: «Жаль, что тебя нет рядом» – и три знакомых крестика-поцелуя. На других: «С днем рождения, Джесс» и те же три крестика. На одной открытке слов больше, но они складываются в слишком грустную фразу, думать о которой не хочется, и я возвращаюсь к сортировке бумаг.

Разложив на столе почтовые открытки, я недолго рассматриваю идиллические картинки на каждой из них – дублинский парк Сант-Стивенс-Грин, сельские виды Ирландии, песчаные дюны Корнуолла, лондонский Тауэр. Джо был в этих местах с конца 2004 года, когда была отправлена первая открытка, и до 2008 года, когда он отправил последнюю.

Нераспечатанные конверты пугают меня гораздо больше. Некоторые увесистые, буквально набиты исписанными листами бумаги. Быть может, потому мама их и не распечатала, ей тоже было страшно узнать то, что в них скрыто, ощутить боль, причиной которой отчасти явилась и она.

Эти письма вполне могут полностью изменить мой взгляд на жизнь и уж точно изменят то, как я вижу прошлое. Джо – живой человек, не супергерой, хоть и казался мне тогда всесильным, и читать его письма будет трудно. Не обойдется без боли, сожалений и даже гнева – ведь он наверняка считал, что я все эти годы делала вид, что его не существует.

По этой самой причине я и не распечатываю писем. Я не готова к тому, что они принесут. Судя по адресам на конвертах, некоторые были отправлены в больницу, теперь закрытую, куда меня отвезли в самом начале. Оттуда письма передали маме. Это совершенно ясно. Возможно, она договорилась обо всем с персоналом. Или я сама не захотела их прочитать и вернула врачам. Мне вряд ли удастся вспомнить до мельчайших подробностей то, что происходило тогда со мной.

Другие письма были адресованы мне, и на них указан адрес этого дома. Доставили их, вероятно, когда меня еще здесь не было, или потом, когда у дороги установили странный почтовый ящик, и позже спрятали на чердаке. Некоторые явно побывали в руках почтальонов, другие будто бы попали в дом с посыльным – на них нет адреса, лишь выведено мое имя.

Я изучаю старые марки и почтовые штемпели на конвертах и открытках и даже вынимаю из кухонного ящика старую лупу, которую туда положил еще папа, приговаривая, что «когда-нибудь она пригодится».

Вот и пригодилась. Мне удается разобрать пункты отправления и даты на большинстве конвертов. Некоторые штемпели смазаны, на них ничего не прочесть, но, судя по всему, большинство писем отправлено из окрестностей Манчестера, а другие – из более далеких мест. Даты и географические названия на конвертах,