Парашютисты - Виктор Тельпугов

На медицинской комиссии Слободкин дышит как можно более ровно и спокойно. До того старается, что пульс у него становится учащенным, словно после хорошего кросса. Доктор сдвигает на лоб очки, внимательно смотрит ему в глаза.

— Это что ж? Волнуемся?

— Волнуемся.

— Вы волнуйтесь, да меру знайте. Так ведь только на нестроевую вытянете.

— Товарищ военврач…

— Дышите!

Хриплые, лающие вздохи вырываются из груди Слободкина.

— Как спали сегодня?

— Не спалось совсем что-то.

— Оно и видно. Нервишки, значит. У парашютистов нервов быть не должно.

Доктор пошевелил лежавшими перед ним бумагами, еще раз поглядел на Слободкина, потом на Кузю, который покорно стоял рядом.

— А ребрышки надо бы подубрать.

— Только не на этом харче! — почувствовав, что вопрос решается в его пользу, осмелел Слободкин. — Два месяца не ели, и тут не еда.

— Тут не санаторий, — вежливо отпарировал доктор.

— Мы это заметили, — опять съязвил Слободкин. Доктор снова углубился в свои бумаги. Помолчал, постучал остро отточенным карандашом по столу.

— Ну, вот что я вам скажу. Наберитесь, Слободкин, терпения.

Первая же ночь в батальоне выздоравливающих прошла тревожно.

"Может, и в самом деле нервишки? — спрашивал сам себя Слободкин.Раньше, бывало, спал по команде. Теперь всю ночь глаз сомкнуть не могу. Где Ина? Что с ней? Посчитал бы сейчас мой пульс доктор!"

И Кузя тоже беспокойно ворочался без сна. Под утро не выдержал, решил выйти в курилку. Нагнулся пошарить под койкой сапоги и замер от неожиданности — такие же сапоги, как его, стояли и возле койки соседа, и у следующей за ней, и так до самой двери. Точно выравненные, как по струнке, пятками вместе, носками врозь.

Кузя видел только сапоги, но впечатление было такое, будто все солдаты уже в строю — стоят, застывшие по команде "смирно". Тихо, настороженно стоят, лишь легкое, спокойное дыхание слышится…

Кузе не хотелось шевелиться. Долго лежал, свесившись с койки почти до самого пола, и все глядел на сапоги.

— Ты что? — сквозь дрему спросил Слободкин.

— Ничего. — Кузя еще раз глянул на воображаемый строй. — Завалилось вот кресало куда-то, никак не могу отыскать.

— У меня есть. Вставай, покурим.

— Скоро подъем?

— Через час.

— Еще всласть накуримся.

— На что ты все-таки уставился там? — Слободкин проследил взглядом за тем, куда так пристально смотрел Кузя.

— Больно красиво сапоги стоят. Ровно, как по линеечке.

— В каждой роте есть свой Брага, наверное. Иначе б так не стояли.

Они вышли, осторожно ступая по узкому проходу между койками. Закурили.

— Интересно, где он сейчас? — спросил Слободкин.

— Кто?

— Брага.

— Там. Далеко.

— А Поборцев?

— Тоже хороший человек.

— И Коровушкин, и Хлобыстнев.

— Все хорошие.

— Только не надо о них так. Они не сплошают, будь уверочки.

— У Верочки?

Пословица такая в нашей школе была. Будь уверен, словом.

— В школе? Ах, да, да, Ина еще говорила…

Кузя был не виноват, Слободкин сам завел этот разговор.

— Интересно, ее-то судьба куда забросила?

— Кого?

— Ну не школу же.

— У своих родственников в деревне, наверное. Адреса, жаль вот, не знаю.

— Эх ты! — вырвалось у Кузи откуда-то из самого сердца. — Подумай, может, вспомнишь.

— Не знаю, говорят тебе, никогда и не думал, что пригодится. А хочешь скажу тебе, что сейчас она делает?

— Скажи.

Слободкин посмотрел на часы.

— Пишет письмо. Она всегда в это время мне письма писала. На каждом дату и время ставила: такое-то число, семь часов ноль-ноль минут.

— Ты это серьезно?

— Совершенно серьезно.

— А ты, пожалуй, прав. Сидит где-нибудь в уголочке и пишет.

— Утешить хочешь? — недоверчиво поглядел на приятеля Слободкин.

— Чудик ты, Слобода. Тебе такое счастье выпало, все тебе завидуют, а ты?…

— В ней-то я не сомневаюсь. Я тебе про твои насмешки говорю.

— И опять чудик. Еще раз совершенно серьезно: сидит сейчас и пишет тебе письмо.

Слободкин еще не очень доверчиво, но уже не сердито посмотрел на Кузю.

— Покурили?

— Покурили.

— Вышли на минутку, а проболтали чуть не целый час. Вот-вот побудка.

Когда приятели отворили дверь из курилки, в нее ворвался зычный, прополоснутый холодным утренним воздухом голос дневального:

— Подъем!

"Совсем как в первой роте", — подумал Кузя.

— Совсем как у нас в первой! — сказал Слободкин. Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор — строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выравнявшимся строем, будто бы еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:

— Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!

— Первый.

— Второй.

— Третий…

— На месте шагом марш! Запе-вай!

Эх, махорочка, махорка,Подружились мы с тобой.Вдаль глядят дозоры зорко.Мы готовы в бой!…

Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.

В батальоне выздоравливающих начался новый день.