100 великих кумиров XX века - Игорь Мусский

Вы собираетесь в Брюссель? Вероятно, увидите там статую «Писающего мальчика» — это бронзовый человечек, фонтан, из которого в землю бьёт струя. Шевалье обрядил эту статую в смокинг и надел на неё соломенную шляпу. Вокруг собралась большая толпа. В знак уважения жители Брюсселя подарили шансонье маленькую бронзовую копию «Писающего мальчика».

Французская федерация по вопросам рекламы признала Шевалье «Самым привлекательным французским коммивояжёром». Журнал мужских мод «Адам» присудил Морису приз «Золотое яблоко» как самому элегантному артисту Франции.

Шевалье любили простые люди, и эта бескорыстная любовь часто его поддерживала. Однажды, во время утренней прогулки по Монмартру, Морис размышлял над очередным жизненным разочарованием, как вдруг из окна проезжавшего мимо такси показалась славная физиономия старого водителя. Широко улыбаясь, он крикнул: «Привет, мсье Морис!» Шевалье поблагодарил его жестом и на душе у него стало теплее…

Морис Шевалье пел на эстраде без малого семьдесят лет. Такому творческому долголетию может позавидовать любой артист. Молодёжь мюзик-холла и театра относилась к нему с уважением и симпатией. Шевалье посвящали свои произведения Жан Кокто, Колетт и Андре Моруа. «Мне казалось, — замечал довольный Шевалье, — что я — обвешанный медалями наполеоновский ветеран, которого чествует и награждает Франция. Она улыбается мне и нежно похлопывает по моей доброй старой соломенной шляпе».

Самое удивительное предложение пришло шансонье из Голливуда от известного продюсера Уильяма Гетца. Он предложил снять цветной фильм — историю жизни Шевалье, используя все последние достижения кино. В главной роли — лучший молодой актёр Денни Кей.

«Как вы понимаете, я согласился, — замечает в своей книге Шевалье, — поставив только одно условие: фильм будет начинаться и кончаться сценой между мной и Денни. До сих пор не могу прийти в себя: оказаться первым французским актёром, жизнь которого американцы показывают в кино! И при этом продолжать ещё самому работать на сцене!»

Морис Шевалье поддерживал молодых талантливых артистов. Звезда французской эстрады Мирей Матьё говорила: «Среди всех выдающихся людей, которые по воле провидения встретились на моём пути, нежнее других относился ко мне Морис. Он стал для меня Учителем». Мирей познакомилась с мэтром, когда ему было уже семьдесят восемь: «Я не могу отвести взгляд от его голубых глаз. Какая у него обаятельная улыбка! Именно таким я его и представляла себе по фотографиям. И этот неповторимый голос с чисто парижским произношением, которому я невольно начинаю подражать!»

Шевалье мог один часами держать в своей власти многотысячную публику. Надев свою пресловутую соломенную шляпу, он пел о любви. При этом молодые думали, что самые чудесные дни для них ещё впереди, а люди пожилые проникались надеждой, что для них не всё ещё потеряно!..

Шевалье спел тысячу песен и записал триста пластинок. В восемьдесят лет он наконец сказал себе: «Хватит быть рабом ежевечернего успеха. Теперь ты можешь немного отдохнуть, старый Момо!» Шевалье распрощался с концертами, с переполненными театрами, с телевизионными и радио-шоу.

Восьмидесятилетие Шевалье необычайно весело отпраздновали в помещении мюзик-холла «Лидо». В знак почтения к юбиляру все мужчины были в смокингах и соломенных шляпах. Справа от Мориса сидела его давняя приятельница из Голливуда — Клодетт Кольбер, слева — со стороны сердца — Мирей Матьё. «Ах, будь мне тридцать лет, — шепнул он Мирей, — я бы за тобой приударил! — А вслух сказал: — Стараюсь изо всех сил выглядеть благообразным стариком!»

Гигантский именинный пирог в честь юбиляра был изготовлен в форме шляпы, и лёгкая рука Мирей Матьё при помощи «короля Мориса Первого» разрезала торт, дабы каждый из признанных ныне шансонье получил свой кусок.

«Оглядываясь на прошлое, — рассуждал Шевалье, — убеждаюсь, что всегда пел о любви, надежде, о простых радостях жизни. И обо всём — с оптимизмом. Я понимал, что люди приходят в мюзик-холл не затем, чтобы искать там разочарование. Жизнь и так выдаёт его нам с лихвой».

Морис Шевалье умер 1 января 1972 года. Президент Франции Жорж Помпиду сказал: «Его смерть для всех большое горе. Он был не просто талантливым певцом и актёром. Для многих французов и нефранцузов Шевалье воплощал в себе Францию, пылкую и весёлую». Этими словами президента республики смерть эстрадного певца приравнивалась к событиям государственного масштаба.

Сухонькая старушка вытирала слёзы. Она познакомилась с «Парнем из Менильмонтана» после мировой войны, нет, не Второй, а Первой! Это была короткая встреча между уже известным тогда артистом и фигуранткой. Но он никогда ничего не забывал. И после того как она превратилась в «стрекозу без крыльев», Морис устроил её в дом для престарелых, который размещается в старинном замке, где в своё время побывал Людовик XV…

Наследницей Шевалье стала Одетта Мелье, с которой он когда-то выступал. Они случайно встретились незадолго до того, как Мориса приковала к постели болезнь. Исполняя волю покойного, она передала в музей Шевалье в Рис-Оранжис награды артиста.

Несколько лет спустя Мирей Матьё посвятит шансонье песню, где есть такие строки: «Могу любить я принца, затем — другого принца, но никогда — другого Шевалье!»

Чарлз Чаплин

…Маленький человек в котелке, с тросточкой, в больших башмаках, одиноко бредущий утиной походкой по большой дороге, появился на свет 7 февраля 1914 года. Чаплин утверждал, что впервые свой знаменитый костюм он надел в фильме «Невероятно затруднительное положение Мейбл».

Сам же создатель бессмертного образа родился 16 апреля 1889 года в Лондоне. Его мать, Ханна Хилл, — актриса мюзик-холла с неудавшейся карьерой. Отец, Чарли Чаплин-старший, сначала играл мимические сценки, потом стал, как тогда говорили, «драматическим и жанровым певцом».

Детство Чаплина прошло в бедности. В девять лет он оказался в детском ансамбле кокданса и в течение двух лет разъезжал с ним по английской провинции. После того как Чарли покинул ансамбль, выступления с песенками, танцами, пародиями чередовались с занятиями продавца газет, рассыльного, слуги в частном доме, печатника в типографии, подмастерья, учителя танцев, пильщика дров и стеклодува. Случайным заработкам положило конец устройство в театр.

Чаплину было восемнадцать лет, когда он оказался в труппе Карно. Одарённый юноша пел, танцевал, жонглировал, делал акробатические номера. Во время американских гастролей в конце 1912 года на спектакле «Вечер в английском мюзик-холле» его приметил представитель кинофирмы «Кистоун».

Обговорив все условия, Чаплин подписал с «Кистоуном» контракт и переехал в Лос-Анджелес.

Конец 1916 года ознаменован резким переломом в стиле и во всём творчестве Чаплина.

«У меня было только одно желание, — вспоминал актёр, — нравиться публике, которая была так благосклонна ко мне. Для этого достаточно было подавать ей всё, что, как я знал, действовало безошибочно, — все те эффекты, которые неминуемо вызывали безудержный хохот, даже если они и не были связаны с ходом действия…

В этот-то период упоения успехом, на следующий день после премьеры фильма „Пожарный“, меня обдали настоящим ледяным душем; какой-то совершенно незнакомый человек, с которым я никогда в жизни не встречался, писал мне: „Я очень боюсь, что вы становитесь рабом вашей публики, тогда как во многих ваших последних фильмах публика была вашей рабой… А публика, Чарли, любит быть рабой…“.

После этого письма я старался избегать того, что требует публика. Я предпочитаю следовать собственному вкусу. Он вернее выражает то, чего публика действительно ждёт от меня…».

С каждой последующей картиной росла популярность Чаплина. В Нью-Йорке, например, во всех универсальных магазинах и даже в аптеках продавались игрушки и статуэтки, изображавшие Чаплина в роли бродяги. Гёрлс в ревю, облачившись в костюм бродяжки, пели песенку «Ах, эти ножки Чарли Чаплина».

Фирмы, торговавшие книгами, готовым платьем, свечами, игрушками, сигаретами и зубной пастой, засыпали Чаплина деловыми предложениями. Кипы писем, приходивших от поклонников, стали для актёра проблемой. Его брат Сидней настаивал, что надо отвечать на все письма, невзирая на расходы.

Когда Чаплин ехал в Нью-Йорк, на железнодорожных станциях его встречали толпы народа. «Мне хотелось радоваться, просто и ото всей души, но меня не оставляла мысль, что мир сошёл с ума! — пишет в своей книге Чаплин. — Если несколько „комедий пощёчин“ могли вызвать такой ажиотаж, может быть, в славе этой есть что-то ненастоящее? Мне всегда казалось, что я буду счастлив признанием публики, и вот оно пришло, а я, как это ни парадоксально, чувствую себя отрезанным от всех и ещё более одиноким, чем раньше».