Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

Они расположились в конце длинной узкой гостиной. Грант сидел в глубоком кресле, а Лаки приютилась на подлокотнике, просто чтобы быть рядышком, и Грант повествовал Харви и паре других гостей, писателю и кинокритику, об общем упадке нынешнего американского театра. Он был доволен собой: пьеса закончена, а эта исключительная девушка, прислонившаяся к нему, внимала каждому слову, и он был по-настоящему остроумен. А затем, в тишине, последовавшей после хохота над очередной его шуткой, Лаки повернулась к Харви и категорично сказала: «Я влюблена в него». Она не пыталась сказать это тихо или громко. Голос прозвенел в комнате среди литературного сборища. В нем был тот смысл, что когда она любит, это важно, это редко и с этим нужно считаться.

— Ну да, — восхищенно сказал Харви, растягивая слова. — Конечно. Это не слишком трудно заметить, моя дорогая. — Возможно, такой открытости в его доме не было долгие месяцы, и он усмехнулся Гранту. — По-своему, я полагаю, я тоже влюблен в него.

Грант смутился, но это было очень счастливое смущение. Он просто сидел и ухмылялся. Любопытно, что все в этой части комнаты тоже счастливо ухмылялись.

— Ну, — сказал Харви. — Вы себя хорошо чувствуете, а, малы-ы-шка? — Грант взял руку Лаки, понимая, что теперь на них смотрит и другая половина комнаты. — Уверен, что до чертиков.

— Посмотрите на него, — сказала Лаки своим самым изысканным университетским голосом. — Поверите ли вы, что под этим уродливым бесформенным костюмом из Среднего Запада скрывается тело греческого бога?

Харви восхитился еще больше. Обежав глазами комнату, чтобы проверить аудиторию, он сказал:

— Я знаю. Однажды я ходил с Роном плавать в бассейн ИМКА, чтобы сбросить жирок. — Он подмигнул Лаки. — И, возможно, мозг гения?

— Это было бы совсем удивительно, — улыбнулась Лаки. Харви был полностью очарован. — Куда мне повести его, Харви?

— Повести его? Зачем?

— Одеться.

Харви просиял.

— А! Как насчет Пола Стюарта? Я сам туда хожу. Иногда. За вещами.

— Великолепно, — сказала она. — Почему я сама не додумалась до этого. — И Харви был еще больше очарован.

— Эй! Эй! Погодите! Я вовсе не так уж плох! — вставил Грант. — Вы, Лига Плюща!

— Ладно, Рон, — священнодействовал Харви. — Когда твоя девушка обращается за помощью, твои друзья не могут чувствовать себя свободными от…

— Я составлю контрзаговор! — ухмыльнулся Грант.

— Тебе просто нечего сказать, — сказала Лаки. — Мы идем завтра же. — Она влюбленно положила пальцы ему на шею чуть повыше воротника. — Посмотрите на этот галстук!

Харви был пленен. Сейчас почти все гости слушали их, и он решил, что это может стать кульминацией всего вечера.

Грант понимал это и подыгрывал для него роль прямодушного мужчины.

— А что такого в моем галстуке?

Харви помолчал, как театральный продюсер, каковым он и был.

— Ну, — протянул он, — с костюмом, Лючия, я ничего не могу сделать. У Рона не мой размер. Но насчет галстука я кое-что могу предпринять.

— Идем, — сказал он и провел Гранта через смеющуюся толпу на лестницу.

— Это точно та девушка, которая тебе нужна, — сказал он, просматривая вешалку с галстуками.

— Да?

— Где ты ее нашел? Я ее никогда не видел.

— Никогда не догадаешься. — Он улыбнулся. — Бадди меня познакомил. В тот день. Она старая, э… его подружка. — На самом деле он не запнулся на слове «подружка», но ощутил, что неверно подобрал его. Он добавил: — Друг.

— Вот галстук. Хорошенькая каштановая и темно-голубая полоска. Твой галстук действительно ужасный. Она абсолютно права. Вообще я хочу сказать, что она девушка что надо, Рон.

— Я знаю, — нахмурившись, сказал Грант. — Я хочу сохранить этот галстук. На память, — сказал он, ухмыляясь зеркалу. Харви, стоя за ним, по-доброму проницательно и задумчиво изучал его, взяв себя за подбородок.

— И я думаю, тебе следует это сделать, — сказал он. — Я тебя давно знаю, не так ли, Рон? Не так давно, как твоя миссис Эбернати из Индианаполиса, но почти столько же. — Затем он резко повернулся. — Весь мир любит влюбленного.

Когда они, выпятив грудь, шествовали через толпу обратно, возникли аплодисменты и еще больший смех, и именно тогда Лаки, смеясь, улыбаясь и гордясь собой так, что даже покраснела, сказала Харви вещь, которая эхом прозвенела в сознании Гранта и должна была бросить слабый, но ощутимый покров печали на все последующие недели счастья с ней.

— Я думаю, что уже решила выйти за него замуж, — объявила она Харви и другим окружавшим их людям.

— Смею вас уверить, что вы могли бы делать с ним вещи намного, намного хуже, дорогая Лючия, — усмехнулся Харви. Он явно был полностью побежден ею.

Грант ничего не сказал, ее заявление едва не заставило его самого покраснеть от гордости, но слабые колокольчики тревоги глухо зазвенели в ушах сквозь розовый туман, в котором он двигался. Одно дело туманный намек Харви там, наверху, насчет Кэрол Эбернати, и совершенно другое дело, когда Лаки, которая вообще ничего обо всем этом не знает, так говорит. Старый инстинкт самозащиты, так впитавшийся в кровь и плоть, что едва не возникла сигнальная реакция, настолько вовлек его в шелуху болтовни о «приемной матери», что теперь его взаимоотношения с Лаки с его стороны были нечестными, а это несправедливо по отношению к ней. И по мере того, как шли дни, и он все больше и больше ощущал ее чары, все больше и больше любил ее, эта внутренняя нечестность вносила остроту в их любовь и временами становилась еле переносимой. Любопытно, что это также дало ему жизненное, твердое мужское качество трудноуловимости, которое делало их любовь еще более очаровательной и для Лаки, и для него. Может быть, если бы его легче было поймать, она бы не хотела его так сильно?

Проблема, конечно, заключалась в том, что вскоре он должен был уехать. Чуть раньше ли, чуть позже. И все это: статуи, голые деревья, оперы на открытом воздухе в Парке, куда они ходили в хорошую погоду, зоопарк и кафетерии, — все это обостряло любовь, создавало горько-сладкий привкус и более затрагивало их, чем если бы они знали, что останутся вместе и будут где-то создавать свой дом. Это затрагивало и места, где они часто бывали. Как у П.Дж. Кларка, куда они пришли в тот первый день, — в таких местах у них были свои воспоминания. Грант знал, что некоторые люди (у многих его хороших друзей была эта черта) просто нуждаются в таком сладко-печальном, счастливо-трагичном свойстве любви, чтобы она была интересной и полнокровной. И он понял, что сам иногда радуется этому, как иногда и сама Лаки. Но часто это было слишком болезненным, чтобы быть приятным. Ведь у Гранта не было жены, чтобы возвращаться, если только он не хотел считаться с Кэрол Эбернати. А Грант этого не хотел.