Между идеологией и наукой - Сергей Кара-Мурза

В этом компоте из обрывков марксизма и либеральных мифов нет ни одного связного и разумного утверждения. Что значит «на Руси правили люди, а не законы»? В США законы Святой дух в виде голубя в Конгресс приносит — или люди их пишут? Что значит «частная собственность создает материальные блага»? Теория стоимости еще у Локка была трудовой, так что материальные блага создает не собственность, а труд. А изобилие этих благ у части общества определяется тем, что частная собственность позволяет диктовать способ распределения.

Мысль, будто «только частная собственность повышает производительность труда», фантастична. Неужели академик РАН по Отделению экономики Яковлев всерьез считает, что за двадцать тысяч лет истории цивилизации, которые предшествовали возникновению частной собственности, производительность труда людей не повышалась? Мы знаем о скачкообразных повышениях производительности труда (революциях), которые оказали на судьбу человечества гораздо более фундаментальное влияние, чем изобретение компьютера — приручение лошади и верблюда, выведение культурных растений и переход к земледелию, изобретение хомута и использование лошади на пахоте. Частной собственности при этом еще и в помине не было. Столь же странно утверждение, будто «частная собственность — первооснова автономии личности». Когда, по мнению Яковлева, появились на Земле личности — только в ходе буржуазных революций?

И какая во всем этом гимне частной собственности скрыта русофобия! В России частной собственности никогда не было, значит, и автономных личностей не было — не было для них на Руси первоосновы. Об интеллектуальном богатстве и речи быть не может.

Во время перестройки вдруг встал вопрос о цивилизационной идентичности России. В советское время нажимали на формационный подход, и официально было заявлено, что у нас социализм. В общем, знали, что Россия-Евразия сложилась как цивилизация, почитывали и Данилевского, и Тойнби, и Шпенглера, да и на Западе после 1812 года с с этим особенно не спорили. По этой проблеме озабоченности в общественном сознании не было.

И вдруг нам объявили, а потом стали трещать каждый день, что России из-за большевиков отклонилась от «столбовой дороги цивилизации», и перед нами стоит трудная задача на эту дорогу вернуться — и тогда нас примут в «наш общий европейский дом». Но, конечно, придется пострадать, билет туда недешев.

Среди идеологов антисоветского проекта бытовали три версии в отношении цивилизационного статуса России. Первая из них гласила, что Россия не является ни самостоятельной цивилизацией, ни частью иной большой цивилизации, она давным-давно выпала из мирового цивилизационного развития и осталась в состоянии варварства.

Эту мысль проводил А.Н. Яковлев. Он писал: «На Руси никогда не было нормальной, вольной частной собственности… Частная собственность — материя и дух цивилизации».

Никогда не было… Значит, речь идет не о «большевиках». А.Н. Яковлев представлял реформу как «Реформацию России» — попытку политическими средствами превратить ее в цивилизованное общество. Не было никогда в России «материи и духа цивилизации» — а теперь будет! Посредством приватизации. При этом речь здесь уже не шла о выпадении из цивилизации на период советского строя, а именно о том, что «духа цивилизации» здесь не было никогда.

А.Н. Яковлев, ратуя перед выборами в июне 1996 г. за Ельцина, обратился к интеллигенции: «Впервые за тысячелетие взялись за демократические преобразования. Ломаются вековые привычки, поползла земная твердь» [84]. Что поползла, мы и сами замечаем. Важно, что «архитектор перестройки» открыто признал: объект уничтожения — вовсе не коммунизм, не краткий миг советской власти. Рушат тысячелетнюю Россию. Народ не просто ввергают в бедность — из-под ног выбивают земную твердь.

Философ В.М. Межуев писал в важной книге перестройки («Освобождение духа»): «Согласование нашей культурной традиции с тем цивилизационным путем развития общества, на который мы все-таки должны вступить, но пока еще никак вступить не можем, и есть, видимо, та главная проблема, которая сегодня встала перед нами в своем полном объеме и во всей своей сложности…

Современная цивилизация опирается на традиции, идущие, как известно, от европейской средневековой “бюргерской” (городской) культуры с ее цеховой автономией ремесел, торговли, финансов, образования, науки, постепенно отделившейся от традиционной культуры земледельческих обществ с их натуральным хозяйством, патриархальным образом жизни, государственным патернализмом и обособленной духовной жизнью господствующих слоев общества… Мышление, психология товарного производителя — нечто совсем иное, чем мышление крестьянина, занятого натуральным производством. Одно дело видеть в хлебе — каравай, в корове — Зорьку, в козе — Машку; совсем другое — видеть в них и стоимость, измеряемую денежными знаками… И такое меркантильное, прагматическое, расчетливое отношение к земле намного полезнее для той же земли, чем простое чувство естественной сращенности с ней, якобы генетически врожденное каждому крестьянину…

Становление современной — торгово-промышленной, городской — цивилизации от ее первых шагов и до нашего времени происходило не только в контакте, но и в определенном конфликте с традиционной культурой земледельческого общества — культурой преимущественно крестьянской, или народной» [80].

Это — представление, проникнутое евроцентризмом.28 Но здесь оно авторитетом науки оправдывает конфликт элиты, рвущейся в цивилизацию, с нашей культурой «преимущественно крестьянской, или народной».

Вторая версия состояла в том, что Россия представляет собой цивилизацию, но изначально антигуманную и тоталитарную. Советник Ельцина философ А.И. Ракитов так излагал «особые нормы и стандарты, лежащие в основе российской цивилизации»: «Ложь, клевета, преступление и т.д. оправданны и нравственны, если они подчинены сверхзадаче государства, т.е. укреплению военного могущества и расширению территории». Он радовался уничтожению СССР: «Самая большая, самая жестокая империя в истории человечества распадается».

А.И. Ракитов подчеркивает, что патологическая жестокость якобы была изначально присущим, качеством государства России: «Надо говорить не об отсутствии цивилизации, не о бесправии, не об отсутствии правосознания, не о незаконности репрессивного механизма во времена Грозного, Петра, Николая I или Сталина, но о том, что сами законы были репрессивными, что конституции были античеловечными, что нормы, эталоны, правила и стандарты деятельности фундаментально отличались от своих аналогов в других современных европейских цивилизациях» [82].

В этой версии реформа видится не как переход из варварства в цивилизацию, а как смена типа цивилизации, «вступление в Запад». Один из «прорабов перестройки» И.М. Клямкин утверждал: «Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационный код».

А.И. Ракитов говорил жестко и откровенно: «Трансформация российского рынка, основанного на низких технологиях и вялотекущих экономических процессах, малоинициативных предпринимателях и купцах…, отсутствии серьезной капиталистической этики и свободы предпринимательства, в рынок современного капитализма требовала новой цивилизации, новой общественной организации, а следовательно, и радикальных изменений в ядре нашей культуры» [81].

Большевики, согласно Ракитову, прервали процесс европеизации, не дали «радикально изменить нашу цивилизацию», преодолеть «невыносимо родной отечественный деспотизм» — и только сегодня такая возможность культуртрегерам представилась.

Ракитов хотя бы признает, что какая-никакая, но цивилизация в России все-таки была, он сетует на то, что перед ним не чистая доска, а цивилизация: «Было бы очень просто, если бы переход к этой цивилизации и этому рынку осуществлялся в чистом поле. Ведь переход от нецивилизованного общества к цивилизованному куда проще, чем смена цивилизаций. Последнее требует иного менталитета, иного права, иного поведения, требует замены деспотизма демократией, раба — свободным производителем и предпринимателем, биологического индивида — индивидом социальным и правовым, т.е. личностью. Подобные радикальные изменения невозможны без революции в самосознании, глубинных трансформаций в ядре культуры» [81].

Третья версия, самая мягкая, сводилась к тому, что Россия была и есть часть Запада. Она лишь слегка отклонилась от «столбовой дороги» из-за советского эксперимента, и теперь надо прилежно учиться у Запада, чтобы наверстать упущенное за 70 лет.

Эта версия была сформулирована уже в 60-е годы, во время «оттепели». П. Вайль и А. Генис показывают это в книге «60-е. Мир советского человека», где описаны умонастроения «кухонь» интеллигентской богемы, чьим идеологом и пророком стал И. Эренбург (его они уподобляют апостолу Павлу): «Спор об отношении к западному влиянию стал войной за ценности мировой цивилизации. Эренбург страстно доказывал, что русские не хуже и не лучше Запада — просто потому, что русские и есть Запад».