Праздники - Роман Михайлов

Первый раз ехал туда с содроганием, предчувствием чего-то совсем жуткого. А меня впустили, провели. Залитая светом палата, тихие люди, спрятавшиеся каждый в своем углу. Арсений сидел на кровати, смотрел в стенку. Дернул головой, увидел меня, сказал «Сынок». И сразу же рассказал, как на днях лежал и смотрел в потолок. И понял, что он не в больнице, а на лесном кладбище, смотрит на колышущиеся верхушки деревьев. Из веток строятся рамки для неба. Сколько здесь таких лежит и смотрит? И у каждого своя рамка для разглядывания небесного движения. Если представить, что будешь лежать так дольше, чем будут стоять эти деревья и плыть облака? Сначала это обращается в ужас, потому что пытаешься это осознать через свое понимание времени, а потом все облегчается, ужас сбрасывается. Не будет облаков, не будет и времени, останется покой. Спросил его: а как же красота, она тоже останется? Да, покой и красота – одно и то же.

Палата пахла сладким ацетоном. А коридор – отвратной едой с кухни. Я бы не смог в этом месте провести и дня, вывернуло бы наизнанку. Спрятал нос в куртку, стал нюхать ее, синтетика проще по запаху, от нее не мутит. Отдохнул, а потом снова нырнул в запахи палаты, в зловонную жижу.

Человек в углу визгом запел, имитируя классическую музыку, видимо, Вагнера. Затем смутился и замолк. А в решетчатом окне пошел горизонтальный дождь справа налево.

Арсений раскачивался на кровати как на качелях, жалкий и трогательный. Спросил, не скучно ли ему здесь. Нет, не скучно. Человек привыкает ко всему.

Он попросил в следующий раз привезти его старый альбом, тот, что в шкафу на третьей полке. Как только я вышел из палаты, подскочил улыбающийся человек в сверкающем халате, приобнял меня за плечо, спросил, как дела. Хорошо. Ничего папа не просил привезти? Ничего. Точно ничего? Только альбом с рисунками. Человек заулыбался еще шире, показалось, что рот может вылезти из лица в бока. Не надо. Что не надо? Не надо это ему везти – поверьте, так лучше, ему лучше без альбома. Ладно. Доброго дня, приезжайте еще.

Сразу же, как вернулся, достал из шкафа тот старый альбом, пролистал. Да, это тот же альбом, что он показывал мне десять лет назад. Наверное, впервые пожалел, что не понимаю живописи и не могу оценить всю тонкость передаваемых переживаний.

Страницы затертые, с жирными следами от пальцев на уголках – видно, что перелистывали сотни раз. Пунцовые тучи, кривые смуглые лица, перегнутые дома, и все это в неестественных красках, на улице нет таких цветов. Пурпурная собака никогда не побежит по бескровной серпантинной дороге. Даже если она появится в этом мире, наверняка устыдится непохожести и спрячется. Зачем такое рисовать? Затем. Изображаются тайные кладовки мира, гораздо более важные, чем сама улица с ее привычными образами, строгими взглядами. Для кого они важны? Для Арсения, к примеру. Возможно, он гадает, листая все эти впечатления, или кодирует свое прошлое-будущее. И те художники, что работали над картинами, имели своей целью помочь разобраться в реальности именно ему. А мне остается смотреть на всю эту пестроту как на непонятный язык, смотреть и раздражаться от собственной беспомощности.

Да, мне стало завидно. Ведь у меня не было ничего подобного, никакого сборника магических образов, из которого можно извлекать что-то неслышное о мире. Ты живешь, и у тебя есть скрытая подсказка. Остальные ходят и смотрят на все вокруг как есть, а ты это пропускаешь через пленку тайных знаний. А может, все не так, в альбоме нет никакого колдовства, Арсений – просто художник, он ценит мастерство других, постоянно учится у них, разглядывая произведения искусства. Это еще страннее, конечно. Живой мир куда нежнее и опаснее, прятаться от него в искусственно построенных тайниках нелепо. Небо, отраженное в разлившемся по асфальту бензине, сообщает куда больше, чем смешанные белые и синие пятна на холсте, хотя бы потому, что оно не режется во времени, а сосуществует с нами. Даже тот визг соседа по палате со спрятанной мелодией пробирает сильнее симфонического оркестра. Потому что у него в этой песне есть мучение здесь-и-сейчас, он поет от переполняющей несовместимости с миром. Арсений бы возразил. Эти пятна на холсте – не засохшая краска, а проявление человеческого духа, а человеческий дух выше облаков. Мазки не менее ценны, нежели небесные гущи, ведь человек вкладывает в них свое чувство.

Эти рассуждения мне не даются из-за постоянной растерянности.

Почему-то показалось, что тот человек в халате был не врачом, а сварщиком. Бывает же такое: видишь человека, и сразу приходит какое-то слово. И когда его увидел, внутри себя проговорил «сварщик». И его «приезжайте еще» по интонации оказалось похожим на «приходите еще» человека-мха. Все мне рады и снова ждут.

Альбом я взял с собой, чтобы передать Арсению. Но меня встретил улыбающийся Сварщик. Прямо у входа. Спросил, как дела. Хорошо. Что у нас в пакете? Да так, я просто учусь живописи, ношу с собой. И как, получается? Да, рисую уже неплохо. Тогда этот пакет полежит в ординаторской, пока ты в палате, а потом заберешь.

У него улыбка как у издевающегося фашиста из фильма.

Хорошо. Заберу потом.

Арсений сразу спросил, привез ли я альбом. Сказал, что привез, но врач его забрал. Арсений подскочил к двери, посмотрел в коридор через маленькое окошко, прошептал: «Вот сука какая».

Оглядел палату. В углах ютились люди, прижимались к стенкам. Сварщик там. А «они» здесь. «Они» здесь. Еще этот сиропный запах. Вагнер. Арсений покивал точно как тогда, в детстве, когда я спросил: «Они здесь?». Конечно, здесь, вот же «они». Все закружилось, я плюхнулся на кровать Арсения. Он подошел, погладил по голове, сказал: «Полежи, отдохни». Надо прийти в себя, пока кто-то из санитаров не зашел. Или, чего доброго, Сварщик заглянет, этот сука-фашист, и полыбится. Что тут у нас? Ага.

День тоже бывает густым, как и ночь. Стена как стена, но на ней началось представление. Сначала точки вспыхнули, как новогодний фейерверк, расширились, затем погасли. Снова и снова. Как будто кто-то плоский из-под кровати пулял праздничные бомбочки, выплескивал россыпи, праздновал свой Новый год. Из точек вылуплялись звезды, затем сияющие цветы, они становились пятнами, исчезали. Еще точки-звезды-цветы-пятна-ничто.

Арсений спросил, что я там разглядываю. Да так…

Постараюсь передать альбом в следующий раз, а сейчас надо домой. Много дел. Вагнер кивнул: «До свидания». Сварщик отдал пакет и закрыл за мной дверь.