Бандитский спецназ - Михаил Серегин

У дверей его ждали Дыбин, несколько его «шестерок» и корешей. Зэк расставил в стороны свои короткие ручонки, предлагая Николаю обняться на прощание. Щукин лишь на миг прикоснулся к нему, похлопав по спине. С остальными либо попрощался за руку, либо и вовсе проигнорировал протянутые ладони.

– Ну, удачи тебе, – широко ухмыльнулся Дыбин, осматривая Николая с ног до головы. – Скоро на воле свидимся.

– Конечно, – хмыкнул Щукин. – Еще как скоро!..

Конвоир отвел Николая на склад, где мрачный и вечно ворчащий прапорщик выдал Щукину «гражданку». Николай тут же переоделся и все еще под конвоем направился в кабинет замполита зоны, худощавого высокого майора со вполне соответствующей должности фамилией Крикунов.

– Ну вот, Щукин, теперь и ты возвращаешься к нормальной жизни, – пробасил замполит, поднимаясь из-за стола. – Надеюсь, что пребывание здесь послужило тебе хорошим уроком…

– Да уж не сомневайтесь, Виталий Алексеевич, – усмехнувшись, перебил майора Николай. – Только давайте оставим вашу социально недоразвитую агитацию в покое. А о том, какой «нормальной» моя жизнь на свободе будет, вы и сами не хуже меня понимаете.

– Ну уж извини, Щукин! Тебя сюда, – майор постучал указательным пальцем по крышке стола, – тебя сюда никто за уши не тащил. Сам воровать полез, сам и под статью попал.

– Ну конечно! – Николай расхохотался. – А тот, кого я ограбить собирался, не сам воровал. За него все делали и ему же на блюдечке подносили.

– А это, Щукин, не тебе, а суду решать! – грозно рыкнул замполит, но тут же развел руками. – Хотя какого хрена я тебе чего-то доказываю? Вот, забирай документы. С сегодняшнего дня ты свободный человек и вновь полноправный гражданин Российской Федерации. И то, каким будет твое будущее, решать предстоит только тебе самому.

– Вторая умная фраза за весь сегодняшний разговор, – констатировал Щукин и, увидев, как лицо майора наливается кровью, спросил: – Разрешите идти?

– Вали. Кругом марш отсюда, – резко выдохнул замполит и почему-то добавил уже в спину уходящего Щукина: – И чтобы я тебя больше здесь не видел!

Николай усмехнулся и, не оборачиваясь, пошел к КПП, провожаемый завистливыми взглядами заключенных, построившихся вдоль корпусов для утренней проверки и распределения. Щукин уходил последним. В небольшом тамбуре перед дверью в другой мир уже находились трое заключенных, чей срок истек именно сегодня. Один из них был из одного с Николаем отряда – невысокий худой парнишка лет двадцати на вид. Хотя на самом деле Куликову было за тридцать.

Юра Куликов отсидел двенадцать лет за «двойное предумышленное убийство при особо отягчающих обстоятельствах». Так, по крайней мере, было сказано в его приговоре. Он отсидел свой срок от звонка до звонка. Причем лишь последние два года провел в колонии общего режима, куда был переведен за примерное поведение из «строгача». Куликов был арестован после того, как, застав своего отчима, которого считал виновником трагической смерти матери, наедине с любовницей, убил их обоих.

В отличие от Щукина, который, небрежно облокотившись на стену, ожидал разрешения выйти на волю, Куликов, не останавливаясь ни на минуту, мерил шагами коротенькое пространство тамбура и нервно теребил покрасневший кончик носа. Николай наблюдал за ним с едва заметной усмешкой. Щукину казалось, что он понимал, каково человеку после двенадцати лет, проведенных за решеткой, вновь оказаться на свободе. Сам он, отсидев четыре года из пяти, вышел по амнистии. А четыре года – это всего лишь двойная служба в армии. За такой короткий срок мир не мог сильно измениться. По крайней мере, так Щукин считал тогда.

Наконец все формальности были улажены, и один из солдатиков, дежуривших на КПП, распахнул дверь, ведущую на свободу. В тамбур ворвался свежий ветер, пахнувший первым морозцем, и четверо теперь уже бывших заключенных гуськом потянулись на улицу. Двоих мужчин встречали. Одного сразу окружила компания бритоголовых громил и буквально на руках внесла в «БМВ». У второго эскорт был попроще – какая-то старушка, поддерживаемая под руку мужчиной, женщина и паренек лет тринадцати на вид, – но и его увезли на машине от ворот зоны. Щукин остался наедине с Куликовым. Оба посмотрели друг на друга.

– Свобода, мать ее, – буркнул себе под нос Юрий. – И что мне с этой сукой теперь делать? – Щукин не ответил. – А ты почему, Молот, один? У тебя же вроде предки живы.

– И что? – Николай усмехнулся. – Мы с ними уже давно договорились, что они живут своей жизнью, а я – своей.

– И куда ты теперь собираешься? – не глядя на Щукина, поинтересовался Куликов.

– Вернусь на родину, а там посмотрим, – неопределенно ответил Николай.

– Слушай, Молот, – Куликов шмыгнул носом. – Мне все равно, куда ехать. У меня ни кола ни двора. Квартиру материну и ту, суки, отобрали. В общем, я в данный момент бомж. Возьми меня с собой.

– Куда? – Щукин внимательно посмотрел на собеседника. – Я, Кулик, и сам еще не знаю, где обоснуюсь.

– Да я не о том… – Юрий вновь начал теребить кончик носа. – Может быть, познакомишь меня с кем-нибудь. А если нет, так я сам что-нибудь придумаю. И в дороге веселее будет.

– Да хрен с тобой. Поехали. Мне-то какая разница? – пожал плечами Николай и, подхватив с земли убогие пожитки, отправился в сторону вокзала. Куликов засеменил следом.

Проблем с билетами не было никаких. Освобождение Щукина совпало с тем периодом в стране, когда население вплотную подошло к той грани бедности, за которой начинается нищета. Не удивительно, что многие не могли себе позволить навещать родных, близких и друзей, живущих в других городах. Большинство пассажиров железнодорожных линий представляли тогда только зарождавшийся средний класс. Причем все эти «зародыши» были выходцами из среды так называемых «новых русских» – мелкие сошки, безымянные подручные, а то и просто «шестерки». Вот с одним из таких субъектов и столкнулись в вагоне-ресторане Щукин с Куликовым.

Юрий в тот вечер здорово выпил. Раскачиваясь по большой амплитуде в такт движению вагона, Куликов рассуждал о превратностях судьбы, вопя на весь ресторан и приправляя свою речь отборнейшим матом и тюремным жаргоном. Щукин, привыкнув за два дня, не обращал на его вопли никакого внимания, увлекшись разговором со своей соседкой по столику. Впрочем, девушка постоянно отвлекалась от беседы, глядя на Куликова широко раскрытыми от удивления и испуга глазами. Наконец Николай не выдержал.

– Слушай, Кулик, базарь потише, – слегка поморщившись, проговорил он и несильно пнул ногой распоясавшегося приятеля. – Уши уже от тебя пухнут.

И в этот момент Щукин получил поддержку, которой не ожидал. Какой-то расфуфыренный боров, сидевший за столиком позади Куликова и соривший деньгами в меру своих гоблиновских возможностей, резко обернулся к Юрию.

– В натуре, пидор, пасть свою захлопни, – вызывающе проговорил он.

В следующую секунду он уже орал благим матом, сползая со стула под стол и зажимая рукой колотую рану в правом плече, почти у основания шеи. Никто в вагоне даже не успел понять, что произошло. Лишь Щукин увидел, как взбешенный замечанием гоблина Куликов выдернул откуда-то из рукава финку. Николаю помешал стол, остановить удар он не смог. Всей его реакции и свободного пространства хватило лишь на то, чтобы слегка отклонить руку Куликова. Но второй удар бывшему зэку он нанести не дал. Перевалившись через столик, Николай перехватил занесенную руку и болевым приемом заставил Куликова выпустить нож…

Их обоих, раненого гоблина, его подругу и еще какого-то мужчину, согласившегося быть свидетелем, менты ссадили с поезда на следующей станции. Щукин с легким сердцем дал свидетельские показания против своего попутчика. Он не испытывал никаких угрызений совести. Куликов был конченым человеком. Зона не исправила, а сломала его. Куликов рано или поздно непременно вернулся бы назад.

Сам же Щукин знал, каким образом построит свою жизнь на воле. Образование с судимостью он получить не мог, как не мог найти хорошую работу. Но в нищете Щукин жить не собирался. Он знал, что в мире есть масса людей, которым стоит помочь избавиться от излишков капитала. Именно этим Николай и собирался заняться.

Но сначала стоило подготовить себе тылы. Для всех – для своих родителей, для бывших сокамерников, даже для господа бога – Николай должен выглядеть добропорядочным человеком. Этаким херувимом без крыльев. Щукин собирался вести двойную жизнь.

Он уехал, оставив Куликова в следственном изоляторе какого-то провинциального городишки. Николай начал новую жизнь. Он стал тем, кем хотел стать, – волком-одиночкой, отрекшимся от семьи и друзей, порвавшим с прошлым. И вот уже более пяти лет он просыпается в мягкой постели, а не на тюремных нарах; целует по утрам очередную женщину, а не котелок с баландой. Просыпается и чувствует себя свободным и счастливым…