Пик Дьявола - Деон Мейер

«Возможно ли, чтобы насильника детей Энвера Дэвидса линчевала женщина — а не сотрудники ЮАПС, как подозревалось ранее?»

Странный вывод.

Сумеет ли полиция найти, вычислить звонившую женщину? Сумеет ли свидетельница описать его внешность?

Все это на самом деле не имело значения.

Тобела перевернул страницу. На третьей полосе была статья, посвященная опросу общественного мнения, проведенного одной радиостанцией. Следует ли вернуть смертную казнь? Восемьдесят семь процентов опрошенных ответили: «Да».

На второй полосе размещалась криминальная хроника. Три убийства в Кайелитше. Бандитская разборка в Блу-Даунсе, в результате которой погибла женщина. Угон машины в Констанции — один человек ранен. Ограбление инкассаторской машины в Монтэгю-Гарденз: двое охранников в реанимации. Изнасилование и ограбление семидесятидвухлетней женщины — в ее собственном доме в Роузбанке. Фермер в провинции Лимпопо застрелен в собственном сарае.

Сегодня детей нет.

Официантка принесла ему счет. Он свернул газету и откинулся на спинку стула. Он наблюдал за прохожими; некоторые шли быстро, целенаправленно, некоторые просто гуляли. Вокруг стояли лотки с одеждой и изделиями народных умельцев. Небо над головой было голубым. Сверху спланировал голубь; птица села на мостовую, распушив крылья и хвост.

Все это уже было — Тобела испытал эффект дежавю. Где-то в номере отеля его наполовину распакованный чемодан; надо как-то протянуть несколько дней, подождать следующего задания. Обычно он пережидал в Париже — другой город, другая архитектура, другие языки, но ощущение было тем же самым. Единственная разница — в те дни ему подбирали цель в одном мрачном заведении в Восточном Берлине, а потом курьер привозил ему стопку документов, фотографий и несколько страничек, напечатанных на машинке через один интервал. Его война. Его Борьба.

Это было в другой жизни. С тех пор мир сильно изменился, но как легко снова приноровиться к старому ритму — состоянию постоянной боевой готовности, терпению, подготовке, планированию, предвкушению следующего мощного выброса адреналина.

Он вернулся. Снова в строю. Круг замкнулся. Ему казалось, что промежуточного периода не было вовсе, как если бы Мириам и Пакамиле были его фантазией — как реклама, перебивающая сериал; раздражающая картина чужого семейного счастья.

Он расплатился за газировку, зашагал к таксофонам и снова набрал номер.

— Простите, профессор Аккерман вернулся?

— Минуточку.

Секретарша соединила его. Он снова назвался вымышленным именем и заявил, что он журналист, который внештатно сотрудничает со многими изданиями. Далее он сказал, что прочел статью в архивной подшивке «Бургера», где профессор утверждал: педофилы неисправимы. Ему важно понять, что это значит.

Профессор вздохнул и помедлил с ответом.

— Ну, мистер Нулвази, это значит именно то, что я сказал.

— Нзулувази.

— Извините, я совершенно не запоминаю имен. Я хотел сказать, что официальная точка зрения такова: согласно статистике, реабилитация подобных субъектов не оправдывает себя. Иными словами, даже после длительного тюремного срока никто не гарантирует, что педофил снова не нападет на ребенка. — В голосе профессора слышалась усталость.

— Официальная точка зрения…

— Да.

— Она расходится с тем, как все обстоит на самом деле?

— Нет.

— Но мне показалось, вы не поддерживаете официальную точку зрения.

— Дело не в поддержке. Дело в семантике.

— Простите…

— Мистер Нулвази, можно вас попросить не записывать то, что я вам сейчас скажу?

На сей раз Тобела проигнорировал неправильное произношение фамилии.

— Конечно.

— И вы не будете меня цитировать?

— Даю вам слово.

Профессор снова замешкался с ответом, как будто взвешивал ценность своих слов.

— Суть в том, что… я вообще не верю в то, что их можно реабилитировать.

— Совсем?

— Это ужасное заболевание. А лекарство от него нам еще только предстоит найти. Трудность в следующем: иногда нам кажется, что мы ближе подошли к решению проблемы, но оказывается, никакого решения нет вовсе. — В голосе профессора слышалась все та же отчаянная, безнадежная усталость. — Они выходят из тюрьмы и рано или поздно снова берутся за свое, а в результате мы имеем еще больше искалеченных детских судеб. Вред, который наносят педофилы, огромен. Он неизмерим. Он разрушает жизнь, окончательно и бесповоротно. Он причиняет невероятные травмы. И с каждым годом таких искалеченных судеб все больше. Бог знает, в чем тут дело. Либо наше общество порождает все больше подонков, либо беззаконие, которое творится у нас в стране, толкает их к новым злодеяниям. Не знаю…

— Значит, по-вашему, их вообще нельзя выпускать на свободу?

— Поймите меня правильно. Я знаю, что вечно держать их за решеткой негуманно. Педофилам в тюрьме приходится несладко. Их там считают последними отбросами. Их насилуют, бьют и унижают. Но они отбывают наказание, проходят программу реабилитации, выходят на свободу и берутся за свое! Некоторые — сразу, другие — через год, два, три. Не знаю, как решить эту проблему, но нам придется ее решать.

— Да, — сказал Тобела, — нам придется ее решать.

Как скучно, должно быть, повседневное существование священника — он сидел и слушал ее с неизменным интересом. Он по-прежнему слушал ее рассказ внимательно; на лице у него застыло нейтрально-сочувственное выражение, руки расслабленно лежали на столешнице. В доме было тихо, снаружи — тоже, слышалось только зудение мошкары. Ей было странно — она привыкла к вечному шуму машин, людей — к шуму большого города. Она и сама всегда в движении.

Здесь идти было некуда.

— Денег у меня больше не было. Если у тебя нет денег, тогда должно быть время выстаивать длинные очереди с ребенком на руках в ожидании прививок, рецепта на лекарство от кашля или поноса. Если у тебя есть ребенок и тебе нужно работать, значит, надо платить няне или за ясли. Если ты работаешь официанткой, тебе нужно приплачивать кому-то, кто присмотрит за ребенком ночью. А еще представьте, каково это — пешком возвращаться домой с ребенком на руках в час ночи зимой… Разумеется, я не могла позволить себе такси. Если ты не будешь работать ночами, ты упустишь самые выгодные смены и самые щедрые чаевые. Поэтому ты ничего не покупаешь себе и мечешься, пробуя то одно, то другое, пока не понимаешь, что все равно не выиграешь.

Я больше не справлялась — на меня столько всего навалилось. Каждый понедельник я читала приложение «Работа» к газете «Таймс» и рассылала резюме куда только можно: на должность секретарши, регистратора в поликлинику, клерка. Потом, если везет, тебя приглашают на собеседование. Но там всегда происходит одно и то же. У вас нет опыта работы? Ах, у вас ребенок… Вы разведены? Извините, нам требуются люди с опытом работы. Нам нужен сотрудник с машиной. Нам нужен сотрудник, который знает бухучет.

Извините, но мне надо было выживать. Я уволилась из кофейни, потому что там давали слишком мало чаевых — кроме того, зимой вообще было мало посетителей. Мне удалось устроиться в «Траулер», рыбный ресторан, который открылся на Клоф-стрит. И вот однажды вечером один посетитель вдруг спросил меня: «Хочешь заработать по-настоящему?» — и я ответила: «Да». Тогда он спросил: «Сколько?» — но я ничего не поняла: «Столько, сколько смогу». А он ответил: «Триста рандов», и я спросила: «Триста — за сколько? За день?» А он этак улыбнулся и сказал: «Ну, вообще-то за ночь». Он был самый обычный посетитель, около сорока, в очках, с брюшком, и я спросила: «Что я должна буду делать?» — а он ответил: «Сама знаешь», но даже тогда у меня ничего не щелкнуло. Тогда он сказал: «Принеси ручку, и я напишу тебе мой адрес. Я остановился в таком-то отеле». Наконец до меня дошло. Я стояла и смотрела на него. Мне хотелось затопать ногами, накричать на него. За кого он меня принимает? Я жутко разозлилась, но что я могла поделать? Он все же был посетителем. Я принесла ему счет, а когда подняла голову, он ушел. Он оставил мне сто рандов чаевых и записку с номером, а ниже приписал: «Пятьсот — за час?» Я сунула записку в карман, потому что боялась, что кто-нибудь ее увидит.

Пятьсот рандов! Когда платишь за жилье шестьсот восемьдесят, пятьсот — большие деньги. Если нужно платить четыреста пятьдесят в ясли плюс дополнительно за выходные, потому что в выходные больше всего чаевых, пять сотен заполняют огромную дыру. Если живешь на триста рандов в месяц и не знаешь, будут они у тебя или нет, да еще нужно откладывать на машину, потому что как забирать ребенка от няни в дождь… в общем, я то и дело вынимала ту записку из кармана и перечитывала ее. Но кто это понимает? Какой белый человек это понимает?

А потом думаешь: а какая, собственно, разница? С этим сталкиваешься каждый день. Приходит парочка; кавалер кормит даму, поит ее вином, а ради чего? Чтобы затащить ее в постель. Какая разница? Триста рандов за обед или пятьсот за секс.