Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

Сатинов, кажется, вовсе не обиделся. Он громко рассмеялся и поднял вверх руки: «Сдаюсь».

— Простите, товарищ, мы, грузины, не такие сдержанные, как русские! Удачи! — Он вывел ее из помещения через другой вход, и она оказалась на пустынном дворе за улицей Гоголя.

В конце узкой улочки она проверила, согласно законам конспирации, нет ли хвоста. Хвоста не было.

Она подождала. Улица оставалась пустынной. Внезапно Сашеньку охватило необыкновенное ликование: ей захотелось смеяться и весело танцевать от неприкрытого обаяния этих конспираторов — Палицына и Сатинова, юношей из разных социальных слоев, которых объединило общее дело. Она в глубине души знала, что за такими парнями будущее, ее будущее — вероятно, причиной тому была ее твердая убежденность. Суровая правда жизни делала ее еще тверже. Маленькие удивительные люди вроде Менделя были фанатиками. Норма? Ответственность? Семья и дети? Она вспомнила, как обрадовался ее отец, когда получил последний контракт на поставку 200 тысяч ружей, вспомнила свою обманутую, несчастливую мать.

Ариадна была сама смерть, унылая проститутка, живой мертвец. Сашенька миновала арку и нырнула в соседний двор. Одно из правил Менделя: никогда не входи в здание через парадное и всегда проверяй, есть ли запасной выход. В России возле черного входа не стоят ни швейцары, ни сторожа.

Войдя во двор, Сашенька поспешила к черному входу, открыла дверь и взбежала по холодной темной лестнице. Она уже бывала тут, но тогда ее товарищ на встречу не пришел. Возможно, сейчас он здесь.

Она открыла дверь ключом и тут же захлопнула ее за собой. Квартира утопала в темноте, но тут было темно даже днем: настоящая пещера с восточными коврами, старыми керосинками, стегаными одеялами и матрацами. Она вдохнула знакомый запах нафталина, соленой рыбы, пожелтевших книг: здесь жил интеллигент. Сашенька прошла на кухню, потрогала, как учил Мендель, самовар — самовар был холодный. В спальне все стены были заставлены книжными шкафами, на полу — аккуратные стопки «Аполлона» и других литературных журналов.

Однако что-то настораживало. Сашенька затаила дыхание.

Проявляя свойственную настоящим большевикам бдительность, она осторожно передвигалась по квартире, нервы ее были натянуты как струна. Она вошла в гостиную. Чиркнула спичка, и керосиновая лампа осветила комнату.

— Мое почтение! Думал, вы уже никогда не придете, — услышала она знакомый голос. Тогда что же ее так напугало?

— Хватит играть в кошки-мышки! — От волнения у нее перехватило горло. Но теперь у нее был маузер, и это придавало ей уверенность. — Поднимите лампу повыше.

Собеседник осветил лицо.

— Купили себе очаровательных платьиц, Земфира?

Ротмистр Саган, в черном костюме, как с чужого плеча, и галстуке-бабочке, сидел на стуле. Его шуба валялась на полу.

— Что вы здесь делаете? — Сашенька словно со стороны слышала свой голос: неестественно высокий, едва не срывающийся на визг.

— Можете не ждать своего товарища, он не придет. Мы его арестовали. Завтра комиссия при департаменте приговорит его к двум годам ссылки в Сибирь. Ничего серьезного. Чтобы вы зря не тратили вечер, я пришел вместо него.

Она пожала плечами, изо всех сил стараясь казаться спокойной.

— И что? Эта явка теперь провалена, и если вы не собираетесь меня арестовывать, я, пожалуй, пойду домой — спать. Спокойной ночи. — Сашенька повернулась, но вспомнила приказ Менделя. Она должна познакомиться с ним поближе. Кроме того, ей было очень интересно, зачем он здесь. — Или уже поздно ложиться спать?

— Должно быть, так, — заметил Саган, откидывая волосы со лба и от этого становясь значительно моложе. — Вы сова?

— По утрам мне хочется спать, а ночью глаз не сомкну. Вся эта конспирация по мне. А вы, ротмистр? Если я сова, то вы летучая мышь.

— Я в постоянном напряжении. Совсем как вы и ваш дядя Мендель. Когда я прихожу домой, сон не идет ко мне. Просто ложусь в постель, ворочаюсь с боку на бок и не могу уснуть. Тогда я встаю и читаю стихи. Вот что с нами происходит. Мы так любим конспирацию, что она меняет нас, мы не можем думать ни о чем другом. Мы, конспираторы, Сашенька, как вампиры. Мы пьем кровь рабочих, а вы пьете кровь у кровопийц, которые высасывают кровь рабочих. Вполне по Дарвину.

Она громко засмеялась, присела на край металлической кровати, отметив, что керосиновая лампа заливает комнату желтовато-коричневым светом.

— «Мы, конспираторы»? Между нами нет ничего общего, вы — фараоны. У нас есть научно обоснованная программа, а вы только реагируете на наши действия. В конечном счете мы победим. С вами будет покончено. Вы сами роете могилу эксплуататорам.

Ротмистр Саган усмехнулся.

— Ну, лично я пока ничего такого не вижу. На сегодняшний день ваша хваленая партия — не больше чем кучка фанатиков: интеллигент Мендель Бармакид, рабочий Шляпников, мещанин по фамилии Скрябин, чья партийная кличка — Молотов, несколько рабочих кружков да немного смутьянов на фронте. Ленин за границей, остальные в Сибири. Остаетесь только вы, Сашенька. По всей России не найдется и тысячи опытных большевиков. Но вы неплохо проводите время, верно? Играя в революционерку.

— Вы сами себя обманываете, Саган, — горячо запротестовала Сашенька. — Очереди все длиннее, люди все злее и голоднее. Они хотят мира, а вы предлагаете, чтобы они умирали за Николая Кровавого — Николая Второго и последнего, за изменницу-немку Александру, за извращенца Распутина…

— О котором вам все известно со слов вашей матушки. Позвольте высказать несколько соображений. Ваши родители — прекрасный пример того, насколько глубоко Россия погрязла в продажности и взятках.

— Согласна.

— Существующая система полностью игнорирует интересы и права рабочих и крестьян.

— И это верно.

— И нам известно, что крестьянам необходим хлеб, но им необходимы еще и права, и представительство в органах власти, и защита от капиталистов. Крестьяне должны иметь землю, им крайне необходим мир.

Мечта вашего отца о блоке прогрессивных партий слишком скромна, да и слишком запоздала. Нам необходимы настоящие перемены.

— Если у нас на все схожие взгляды, почему же вы не большевик?

— Потому что я верю, что скоро произойдет революция.

— И я верю!

— Не верите! Исповедуя марксизм, вы должны считать, что социалистическая революция пока невозможна. Русский пролетариат еще не созрел. Вот где наши взгляды расходятся. Если исходить из ваших убеждений, никакой большевистской революции не будет.

Сашенька вздохнула.

— Наши взгляды очень похожи. Жаль, что в последнем они расходятся.

Повисло молчание, и тогда Саган сменил тему разговора.

— Вы слышали новые стихи Маяковского?

— Прочтете?

— Попытаюсь.

Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?!

Сашенька подхватила:

Я лучше в баре б…ям буду подавать ананасную воду!

— Вы отлично декламируете стихи, мадемуазель Цейтлина. Аплодирую вам!

— В нашей стране поэзия сильнее пушек.

— Вы правы. Нам стоит чаще прибегать к поэзии и реже — к виселице.

Сашенька пристально посмотрела на ротмистра, прекрасно отдавая себе отчет в том, что они оба ведут очень рискованную игру — Мендель называл это игрой высочайшего класса.

Ее рука, сжимавшая маузер, онемела. За несколько месяцев до того Мендель возил ее за город в березовый лес и учил стрелять: вскоре она стала чаще попадать в цель, нежели промахиваться. Когда партия прикажет убить Сагана, она убьет его.

— Что это у вас там, в кармане?

Сердце ухнуло вниз. Она услышала свой донельзя незнакомый голос: глубокий, спокойный.

— Арестуйте меня, если вам угодно. Тогда в участке одна из ваших медуз горгон меня обыщет.

— Между нами, Сашенька, существует большая разница в одном: я верю в то, что человеческая жизнь священна. Вы верите в террор. Почему вашим товарищам так нужно убивать? Неужели так устроен их ум? Кто они — преступники или сумасшедшие? Иной раз я теряюсь в догадках.