Философские письма - Вольтер

Письмо девятнадцатое

О КОМЕДИИ

Не знаю, каким образом мудрый и остроумный г-н де Мюро169, письмами которого об англичанах и французах мы располагаем, ограничился, говоря о комедии, критикой одного лишь комедиографа по имени Шадуол170.

Автор этот был в свое время достаточно презираем; он не был поэтом людей порядочных: его пьесами, которыми в течение нескольких представлений наслаждался народ, пренебрегали все люди с хорошим вкусом; они напоминали пьесы, которые во Франции, как мне случалось видеть, привлекали толпу и возмущали читателей и о которых можно сказать:

Весь Париж их проклинает, весь Париж их избегает.

Г-н де Мюро должен бы, кажется, рассказать нам о выдающемся авторе, жившем в те времена, - это г-н Уичерли171, который долгое время был официальным возлюбленным самой знаменитой фаворитки Карла Второго. Человек этот, живший среди высшего света, в совершенстве знал его пороки и смешные стороны и набросал их самыми сильными мазками и самыми правдоподобными красками.

Он вывел мизантропа, списанного им с мизантропа Мольера. Все характеристики Уичерли сильнее и смелее, чем у нашего Мизантропа, но в то же время они менее тонки и благопристойны. Английский автор исправил единственный недостаток пьесы Мольера, а именно отсутствие интересной интриги. Английская пьеса интересна, и интрига в ней остроумна, но для наших нравов она, конечно, слишком смела. Там выведен капитан корабля, исполненный мужества и чистосердечия, а также презрения к человеческому роду; у него есть мудрый и искренний друг, которому он не доверяет, и любовница, нежно его любящая, которую он не удостаивает даже взгляда; напротив, он отдает все свое доверие ложному другу - самому недостойному из живущих на Земле людей, а свое сердце - самой кокетливой и вероломной из женщин; он совершенно уверен, что женщина эта - Пенелопа, а его ложный друг - сам Катон. Он отправляется сражаться с голландцами, оставив все свои деньги, драгоценности и все, чем он владеет в мире, этой "благородной" женщине и саму эту женщину поручает своему "верному" другу, на которого он так полагается. Между тем истинно порядочный человек, от которого он так решительно отвернулся, отправляется в путешествие вместе с ним, а любовница, которую он не удостаивал даже взгляда, переодевается пажом и сопровождает его, так что капитан не замечает ее настоящего пола в течение всей кампании. Подорвав свое судно в битве, капитан возвращается в Лондон без средств, без судна и без денег, со своим пажом и с другом, не понимая ни дружбы одного, ни любви другой. Он прямо направляется к "жемчужине среди женщин", рассчитывая найти у нее свою шкатулку и верность, однако он застает ее замужем за "честным" негодяем, которому он ее поручил, а от его отданных на хранение сокровищ остались лишь жалкие крохи. Герою нашему трудней всего на свете поверить, что честная женщина способна на подобные фокусы; но словно чтобы лучше его в том убедить, эта благородная дама влюбляется в маленького пажа и хочет взять его силой; однако поскольку необходимо, чтобы восторжествовала справедливость, и потому, что в театральной пьесе порок должен быть наказан, а добродетель - вознаграждена, в конце концов получается, что капитан подменяет пажа, спит со своей неверной возлюбленной, наставляет рога своему другу-предателю, пронзает его насквозь добрым ударом шпаги, возвращает себе шкатулку и женится на своем паже. Заметьте, что в пьесу эту еще втиснута некая графиня Пимбеш, старая сутяга, родственница капитана, - самое забавное существо и лучшая характерная роль, какая встречалась когда-либо в театре.

Уичерли позаимствовал у Мольера еще одну пьесу, не менее необычную и не менее смелую - подражание "Школе жен".

Главный персонаж этой пьесы - богатый шалопай, пугало лондонских мужей, который, дабы более преуспеть в своем деле, решает распустить слух, что во время его последней болезни хирурги сочли нужным сделать его евнухом. При столь великолепной репутации все мужья стали приводить к нему своих жен, и бедняге оставалось единственное препятствие - трудность выбора; он отдает особое предпочтение маленькой крестьяночке, совершенно невинной и очень темпераментной, делающей своего мужа рогоносцем с чистосердечием, которое вполне стоит коварства более опытных дам. Пьеса эта, если вам угодно, не является школой хороших нравов, но это поистине школа остроумия и истинного комизма.

Некий сэр Ванбру172 писал комедии еще более забавные, хотя и менее остроумные. Господин этот был светским человеком и сверх того еще поэтом и архитектором; считают, что он писал так же, как строил, - несколько грубовато. Именно он построил знаменитый замок Бленгейм, '"тяжеловесный и прочный памятник нашей злополучной битвы при Гохштедте. Если бы только его апартаменты были так же обширны, как толсты его стены, замок этот был бы весьма удобным.

В эпитафии Ванбру выражено пожелание, чтобы земля не была ему пухом, ибо при жизни своей он ее так безжалостно отягощал. Господин этот во время своего путешествия во Францию перед войной 1701 года был брошен в Бастилию и оставался там некоторое время, совершенно не ведая, за что наше правительство почтило это этим отличием. В Бастилии он сочинил комедию, и что меня весьма удивляет, так это полное отсутствие в этой пьесе выпадов против страны, в которой он претерпел такое насилие.

Из всех англичан более всех содействовал росту славы комедийного театра покойный г-н Конгрив173. Он написал мало пьес, но все они в своем роде выдающиеся. В них строго соблюдаются сценические правила и многочисленные типы даны в высшей степени тонкой нюансировке; в этих комедиях совершенно нетерпимы шутки дурного тона; повсюду в них царит речь порядочных людей, соединенная с поступками плутов, что доказывает его отличное знание своего окружения - так называемого порядочного общества. Когда я его узнал, он был немощен и почти при смерти; у него был один недостаток - он мало уважал свое главное занятие, писательство, составившее ему имя и состояние. Он говорил мне о своих сочинениях как о безделках, которые его недостойны, и в первой же беседе со мной просил меня относиться к нему лишь как к дворянину, весьма просто живущему. Я отвечал ему, что, если бы он имел несчастье быть лишь дворянином, как любой другой, я никогда не нанес бы ему визита; я был очень шокирован этим столь неуместным тщеславием.

Его пьесы - самые остроумные и меткие; комедии Ванбру - самые веселые, а комедии Уичерли - самые сильные.

Следует заметить, что никто из этих остроумцев не отзывался плохо о Мольере. Только плохие английские авторы говорили дурно об этом великом человеке. Так, именно скверные итальянские музыканты презирают Люлли174, но Бонончини175 его уважает и отдает ему должное, точно так же как Меад176 высоко ценит Гельвеция' и Сильву178.

В Англии есть и другие хорошие комические поэты, такие, как сэр Стил179 и г-н Сиббер180, великолепный комедиограф и, кроме того, королевский поэт; титул этот кажется смешным, но он обычно дает тысячу экю ренты и значительные привилегии. Наш великий Корнель столько не имел.

Наконец, не просите меня, чтобы я входил здесь в мельчайшие подробности английских пьес, великим поклонником которых я являюсь, или чтобы я передал вам какую-либо остроту или шутку Уичерл[ей] и Конгрив[ов]: перевод не вызывает смеха. Если вы хотите познакомиться с английской комедией, единственное для этого средство - отправиться в Лондон, хорошенько изучить английский язык и каждый день смотреть в театре комедию. Я не получаю большого удовольствия от чтения Плавта181 и Аристофана182, а почему? Да потому, что я не грек и не римлянин. Тонкость острот, намек, злободневность - все это пропадает для иностранца.

Иначе обстоит дело в трагедии - там, где речь идет лишь о великих страстях и героических глупостях, освященных древними ошибками мифов или истории. Эдип, Электра183 принадлежат испанцам, англичанам и нам точно так же, как грекам. Но хорошая комедия - это живая картина смешных сторон нации, и, если вы не знаете глубоко эту нацию, вы не можете судить о картине.

Письмо двадцатое

О ВЕЛЬМОЖАХ, КУЛЬТИВИРУЮЩИХ ЛИТЕРАТУРУ

Во Франции существовали времена, когда изящные искусства находились под покровительством первых лиц государства. В особенности придворные вопреки рассеянному образу жизни, жалким вкусам и страсти к интригам растрачивали на это все богатства страны.

Ныне, как мне кажется, при дворе господствуют совсем иные вкусы, чем вкус к литературе, но, быть может, туда скоро вернется мода мыслить: ведь королю стоит только пожелать - и из этой нации можно сделать все что угодно. В Англии, как правило, мыслят, и литература там в большем почете, чем во Франции. Преимущество это - необходимое следствие формы тамошнего правления. В Лондоне около восьмиста лиц пользуются правом публичных выступлений в поддержку национальных интересов; в свою очередь, пять или шесть тысяч человек претендуют на ту же самую честь, все остальные считают себя их судьями и каждый имеет возможность опубликовать в печати свое мнение по поводу общественных дел. Таким образом, вся нация в целом поставлена перед необходимостью получать образование. Здесь то и дело слышишь об афинском или римском государственном строе, поэтому волей-неволей приходится читать авторов, трактующих этот предмет, и занятия эти, естественно, заставляют обращаться к изящной литературе. Обычно умонастроение людей совпадает с духом их занятий. Почему, как правило, наши должностные лица, адвокаты, врачи и многие представители духовенства обладают большим образованием, вкусом и умом, чем люди всех остальных профессий? Да потому, что их положение действительно требует просвещенного ума, точно так же как профессия торговца требует знания своей области коммерции. Недавно один очень важный английский вельможа184 навестил меня в Париже на обратном пути из Италии; он сочинил описание этой страны в стихах, ничуть не уступающее по изяществу всему тому, что написал граф Рочестер185 и наши Шолье186, Саррасен187 и Шапелль188.