АКТЕОН - Иван Панаев

- А меня хоть бы когда-нибудь пригласила к себе…

- Правда, что не стоит и жалеть ее!

И все решили, чтоб Ольгу Михайловну и не принимать, и не приглашать, и не говорить с ней, и не подходить к ней…

- Твое имя страдает, голубчик! - кричала Прасковья Павловна сыну. - Что ж ты не примешь никаких мер? отчего же не призовешь ее и не объяснишься с нею. Я не хочу ей ни полслова говорить… Мне сказали верные люди, что она и без того всем кричит, будто я притесняю ее, убиваю… Я ее притесняю!

Прасковья Павловна упала на стул с криком и воплем.

- Ах она, злодейка! Моя репутация ничем не запятнана… Я вот сколько лет вдовой, да про меня никто дурного слова не скажет… Я и до старости лет дожила, имя свое сохранила… А она… Да что! Я не хочу и говорить про нее… ребенок болен, плачет, а она и не заглянет к нему… Экое каменное сердце! Да если б не я, он, моя крошечка, давно б умер!..

Однако, несмотря на крики, советы и даже обмороки своей матушки, Актеон почему-то не решался говорить с своей женою, хоть явно и при всяком случае старался показывать ей свое неудовольствие. Они, впрочем, виделись редко. Он проводил целые дни с Ильею Иванычем, который забавлял его, или с Семеном Никифорычем, который играл с ним в карты, пил и ездил на охоту. Она часто по целым неделям не выходила никуда из своей комнаты. Здоровье ее незаметно, но быстро разрушалось. Она уже постоянно кашляла и чувствовала боль в груди… Крики и брань Прасковьи Павловны, раздававшиеся по всему дому, так сильно действовали на ее нервы, что в эти минуты она бросалась к своей постели и прятала голову под подушки. Только старушка няня навещала ее и приводила к ней сына.

- Что ты не лечишься, моя кормилица? - говорила няня. - Посмотри на себя, ведь ты, как свечка, таешь… Не послать ли, матушка, за лекаркою Фоминишной в село

Кривухино? Я вашим лекарям-то не верю, - а она простыми травами лучше всяких лекарей ваших вылечивает от всех болезней.

Но Ольга Михайловна не хотела слышать ни о лекарках, ни о лекарях и уверяла няню, что чувствует себя совершенно здоровою.

Между тем как жена худела, муж толстел с каждым днем. Любо было смотреть на него за ужином (ужин он предпочитал обеду), когда, усевшись в кожаные дедовские кресла с высокой спинкой и с длинными ушами, он снимал салфетку с своего прибора и, сладко улыбаясь и предвкушая ожидавшие его наслаждения, торопливо засовывал ее за галстук. Против него обыкновенно садилась Прасковья Павловна, с правого боку - дочь бедных, но благородных родителей, а с левого Семен Никифорыч.

- А что, сегодня будет няня? - спрашивал Актеон, облизывая губы.

- Будет, дружочек, будет, - ответствовала маменька с нежностию. - Я сама ходила на кухню присмотреть, чтоб хорошенько приготовили ее. Ведь я знаю, мой ангел, чем тебе угодить…

Няня являлась на столе. Актеон накладывал себе полную тарелку няни и, опорожнив ее, приступал к жареному поросенку.

Удовлетворив свой аппетит и выкушав стакан мадеры, Петр Александрыч обыкновенно прислонялся к спинке кресел и отдыхал минут с пять, а иногда и более, смотря по надобности; потом он обращался к исполинам:

- А что на дворе, братцы?

И в одно время раздавалось несколько басистых голосов:

- Сиверко-с.

- Вызвездило.

- Замолаживает.

И опять наступала тишина… и Актеон приступал ко второму стакану мадеры.

При окончании одного из таких ужинов, не знаю после которого стакана мадеры,

Прасковья Павловна, поменявшись сначала взглядами с Семеном Никифорычем, обратилась к сыну:

- Вот я, дружочек, - начала она, - все хотела, да как-то позабыла сказать тебе… Ты знаешь, мое сердце, что у тебя чересполосное владение по Завидовскому имению с

Семеном Никифорычем? Еще покойник братец говаривал, - я как теперь помню (уж я, ты знаешь, милый мой, лгать не стану), - что он владеет совсем неправильно пятьюстами десятинами в Шмелевской даче… эта земля совсем отдельная, и по всему следует ей принадлежать Семену Никифорычу. Братец хотел и укрепить за ним эту землю…

- Точно-с, - возразил Антон, стоявший за стулом Петра Александрыча, - об этом несколько раз и при мне дяденька изволили проговаривать-с.

- Видишь ли, дружочек. И единственно только смерть помешала ему это сделать.

Ты, Петенька, даром что мой сын, я могу сказать, благороднейший человек, и к тому же не захочешь тревожить дяденькина праха; ты, - я в этом уверена, - не заспоришь об этой земле с Семеном Никифорычем, да и он вовсе не такой человек, чтоб действовать обманами; ты его знаешь… У вас есть с собой план?

Прасковья Павловна обратилась к Семену Никифорычу.

- Пл…план у меня в кармане, - сказал Семен Никифорыч с сверкающими глазами.

- И прекрасно! Вот вы сами и растолкуете Петеньке, как и почему этой землей следует владеть вам.

Семен Никифорыч развернул перед Петром Александрычем трехсаженный план и, водя по нем указательным пальцем, начал объяснять, заикаясь, свои права.

Актеон долго слушал, ничего не понимая, и смотрел на план, ничего не видя.

- Да что ж, - сказал он, - пожалуй, возьмите себе эту землю…

- Ну, вот и прекрасно!.. - воскликнула Прасковья Павловна. - У тебя там, голубчик, в Завидовке столько земли, что уж половина так брошена, не обработывается, рук недостает… Поскорей бы и купчую сделать…

- Пожалуй, - сказал Петр Александрыч.

- Т…т…т…ак вы у…у…уступаете мне эту землю? - спросил Семен Никифорыч, вытаращив глаза и еще не совсем веря своему счастию.

- Неужели ж, - отвечала Прасковья Павловна, несколько обидясь, - могли вы сомневаться в благородстве моего сына?

- Не…не…нет. Не…не… знаю, как и благодарить вас… Пе…Пе…Петр Александрыч…

- Поздравляю вас, Семен Никифорыч, с приобретением, - сказала Прасковья

Павловна.

- Поздравлять надо шампанским, - заметил Петр Александрыч. - А кстати, я уж давно не пил шампанского… вкус в нем потерял. Выпьем-ка, Семен Никифорыч, бутылочку.

- Э…это наше гу…гусарское вино, - произнес Семен Никифорыч, - к…как не выпить?

На другой день Актеон сообщил своему управляющему о том, что он уступил пятьсот десятин земли Шмелевской дачи Семену Никифорычу.

- Помилуйте-с, - сказал Назар Яковлич, нахмурив брови, - да как это можно-с? У нас в Завидовке на сто душ останется всего двести десятин… Крестьянам-то умирать с голода придется. Нет уж, воля ваша! После этого какие же вы хотите доходы от меня требовать?

- Так что ж? не отступиться ли мне от своего слова! - отвечал Актеон. - Я вчера уж и бутылку шампанского роспил по этому случаю с Семеном Никифорычем…

- Ах, Петр Александрыч! Одна деревенька оставалась незаложенная, да и ту.вы хотите разорить.

- Вздор какой!..

- Нет-с, не вздор; да и земля-то, уступленная вами, самая лучшая, хлебородная…

- Вы мне и без того никаких доходов не дали во все ваше управление, да еще, говорят, хотите требовать денег на прокорм крестьян…

- Так что же, сударь, - возразил управляющий недовольным голосом, - коли хлеб не родится, ведь это не моя воля, а божья…

- Отчего же другие помещики все-таки получают кой-какие доходы?

- Да уж я давно, Петр Александрыч, замечаю, что я вам не нужен. Что ж? я готов хоть сейчас отойти: я место себе всегда найду.

Прасковья Павловна подслушала этот разговор и вбежала в комнату с гневом.

- Что ж, друг мой, неужели ты после этих грубостей станешь держать его у себя?

Господи боже мой! разве он один только и умеет управлять имениями? Вот какое сокровище!..

- Не горячитесь, сударыня, - сказал управляющий, посмотрев прямо в глаза

Прасковье Павловне, - я, во-первых, обижать себя никому не позволю, потому что я чиновник, а во-вторых… Ну, а во-вторых-то… Я, так и быть, промолчу, а уж вы сами знаете.

Он поклонился Петру Александрычу и вышел из комнаты.

- Экий грубиян! - закричала Прасковья Павловна, притворяя дверь, в которую вышел управляющий. - Отпусти его поскорей, друг мой. Бог с ним! он только разорял крестьян… Я знаю за ним такие плутни, такие… ну, да я тебе все после расскажу. Семен

Никифорыч у нас свой человек в доме, душевно привязанный к тебе, да он с охотой возьмется управлять твоими имениями. Молчи только, дружочек, до времени… Я все это тебе устрою самым лучшим образом.

Через две недели Назар Яковлич выехал из села Долговки и все счеты и расчеты по своему управлению сдал, по приказанию Актеона, Семену Никифорычу. Назар Яковлич давно искал только предлога, чтоб отойти от Петра Александрыча. В продолжение своего четырехлетнего управления он нажил себе порядочный капиталец и захотел сам сделаться помещиком. Он вскоре купил за 200 верст от села Долговки 60 душ с усадьбой.

Состояние Актеона близилось к разрушению. С капитала, отданного им на бумагопрядильную фабрику, он еще не получил ни гроша. Дмитрий Васильич Бобынин написал к нему оскорбительное письмо за увольнение управляющего и настоятельно требовал или немедленной высылки денег, которые Петр Александрыч был должен ему, или немедленной уступки за этот долг деревни Бекеевки; в противном случае угрожал, что начнет действовать по законам. А деревня Бекеевка была хоть и небольшая, но лучшая и выгоднейшая деревня Петра Александрыча! Чтоб развязаться с Дмитрием Васильичем, он должен был согласиться на уступку ему Бекеевки.