Новый Мир ( № 5 2005) - Новый Мир Новый Мир

В детстве Андрей боялся в сумерках зайти за дачный домик, где пересекались сливовые и яблочные ветки. Первобытное отвращение к темноте, таящей угрозу, как и ярость к крысе и таракану — разносчикам чумы. Наслушавшись сказок, он с отвращением не мог заснуть, и над ним скользили загадочные твари. И вурдалак, и маньяк, и серенький волчок пугали не способностью умертвить, а загадкой. Где они ползут и когда нахлынут? Сама тьма пугала — незнакомка.

Недоумением тянет из каждой могилки. В земле темно, и вопрос в земле, который некому задать, но еще живой брат мертвеца шевелит губами: где я? Так спросит от имени пропавшего. Что со мной?..

Дали свет.

На постели, туго зажмурившись, он лежал.

“ОРЛЯТА УЧАТСЯ ЛЕТАТЬ…”

Привет, патриоты!

Говорит радио “Звонница”.

У микрофона Глеб Фурцев.

Воронье сбивается в стаи. Воронье донимает кремлевских орлов. Помоешники рушатся, опадают тряпками. Орлиный клюв разит метко. И все же — грай не смолкает. Воронье мельтешит, душит, извергает помет… А у орлов растет отважная смена. Орлята. “И души, и бестии”. Выспренне, как небожители, они себя нарекли. Их клеймили липким дерьмом, осыпали нечистыми перьями. Недавно одна газетка обвинила в погромах.

И вот я на месте.

Кто меня встретил? Костоломы? Как бы не так! Очаровательная девочка. Она улыбается белыми зубами: “Двоих родила!”

Спрашиваю: “Сколько же тебе?” Отвечает: “Двадцать. Не удивляйся, здоровье у меня отличное”. — “Кем станут твои дети?” — “Оба они мальчишки. Хочу вырастить настоящих защитников мамы. Пусть работают в милиции”.

Лидер организации встречает радушно. Лицо совсем юное. Одежда опрятная. Волевой подбородок.

Он говорит: “Президент медлит, а мы ждем. Люди мы простые... Заходи чаще!”

И, как в сказке, в ту же минуту с улицы входят ребята.

Один запалил папироску, пустил дымок и признался по-детски, виновато: “Пепельница больно красивая. А курить брошу. Ведь надо быть сильным...”

К сожалению, диктофон оказался неисправен, словно его клюнула ворона, и я не могу дать взятые интервью в эфир. Так что поверьте на слово. Поверим им, “И душам, и бестиям”.

Они обязательно станут сильными!

Сегодня их клеймят дерьмом, осыпают перьями, потому что завтра, отряхнувшись, взовьются они высоко-высоко, к башням Кремля.

На радость отцам-орлам.

На страх воронам!

Звучит песня: “Орлята учатся летать…”

ВЕСНОЙ — РЕВОЛЮЦИЯ

В конце декабря нагрянул двоюродный брат Игорь.

Договорились встретиться на рок-концерте в окраинном клубе-ангаре.

Было бетонно. Сцену украшал певец, белый балахоном. Он рычал песни про пулю и про мину, мел по струнам гитары и сотрясал складками одежд.

Игорь сидел на корточках с краю толпы и давил окурок о бетонный пол, с той зоркой тщательностью, как будто давит прыщ.

— Брателло! — вскочил и обнял, лизнув щеку сырым носиком. — Подрос, твою мать!

Сам Игорь не поменялся: подростковый, гибкий, низколобый, с серыми кумекающими глазками, забившимися в дырочки глазниц. Под гитарный перебор и партизанский песенный хрип выбрались из пещеры.

В маленьком кафе у метро сквозь затемненные окна смотрели: гаснет белый день, и прохожие порхают по морозу.

— Все воюешь?

— Концерт звездатый!

Андрей подумал: “Матерное слово было бы благозвучнее”.

— Все воюешь!

— Я слышу. И чё?

— Может, тоже сражаться хочу.

— Это навряд ли. — Брат скептично хрустнул фисташкой. — Агитатором можно. По поселкам поездить, народ у магазина собрать. Правда, здоровье нужно. Рано подъем, сапоги охотничьи…

— Скоро революция?

Осушил кружку, оставив морось у дна. Громыхнул по столу:

— Весной!

— Сил хватит?

— Сто пацанов. Сто штыков. Это под Выборгом. В деревнях работы нет ни хера. Мы мобилизацию объявим. Мужикам — кормежка, оденем, обуем, войну подарим. За лучшую долю. Фронтовой стопарик на брата и бочковый огурец.

— А не запьют?

— Ась?

— После стопарика не всякий остановится…

— Ты, бля, москвич. Чё кощунствуешь? Дед наш, ты как думал, в атаку ходил? Когда стреляют, треснул — и пошел. “Ну я пошел”, — знаешь слова? Матросов Саня. Пошел, и кранты. Выпить еще охота, злой как черт. И кровью захлебнулся!

Взяли по новой кружке.

— И чего добиваемся? — Андрей откачнулся на пластмассовом стуле.

— Не в курсах?

— Какой-нибудь отставки правительства?

— Чудной! Ты серьезно? — Игорь засмеялся ртом, полным зеленоватых зубов-фисташек. — Финский залив — отсюда размахнемся! Финляндия всегда нашенской была… Мы и напишем: типа отдавайте кусок своей Финляндии. Граница у них липовая, никто нападения не ждет. В одну ночь ворвемся, будем гнать и колотить, ихних жителей изгоним и наш народ под ружье поставим. Оружия загребем! Наших нищих начнем вселять в финские домины. Если русскую армию на нас натравят — в своих стрелять не станут, финнов загасят. Запад вмешается, тут уж всей России от бучи не уклониться, а войну империалистическую повернем в гражданскую. И в Кремль въедем. Тогда и начнется Другая Россия! Давай! За Другую! — выжидательно воздвиг кружку.

У Андрея легонько кружилась голова. Он чмокнул стеклом о стекло.

— Другая?

— Квартира — окова, баба — окова! Мы — нация молодая, территорий — туева туча. Вот и кочуй! Каждый персик дай моему перцу! А все зло от ловэ. Надо их отменить — опустить типа. Капиталы палить будем!

Андрей чихнул, точно отвесил себе пощечину. Полнозвучная.

Старательно утерся салфеткой.

Выговорил звонко и мучительно:

— Я против.

— Обоснуй, — сказал Игорь с неизвестным выражением лица из кружки, которую запрокинул, и она торчала, как ребристая морда.

— Веселая идея — пойти на Финляндию, я сам мог бы добровольцем стать. Потому как горячо у меня внутри. Охота скорее лопнуть и горячее излить! Но признал ты человека или нет? Аттракционы Нерона, комиссии инквизиции, мотыги Пол Пота — это фокусы животные! От человечьего отклонения. Это первобытная птица.

— Птица? — Игорь изобразил участие. — Какая такая?

— Земля цвела, вся земля цвела! И все предметы на круглой этой земле были как под огромной лупой. Никуда не укрыться несчастному, а с неба падала тень и налетала птица размером с троллейбус и уносила в клюве твою любимую. Щелкал клюв, и родная, что зацеловывал, скрывалась. Ножки трепыхались под стрекот крыл. И ты оставался один со слезами. Так вот, из яйца той же птахи все и вылезли проказники — Калигула, Савонарола, Ягода, разлучавшие влюбленных.

— Да на хера мне земля… Девяносто процентов людей — дебилы!

— Где-то я это уже слышал…

— От умных людей, не иначе.

— Игорь, ты не партизаном, а, например, композитором будь. Или каскадером. Или… Восторгайся ты дикостью. Только сразу поставь нас рядом с Африкой! Там ведь тоже природа и сердечность! Пляши, как дикарь: разуй уши и подвывай вождю… Бывали вожди вашего знаменитее! Вели полки, вдохновляли миллионы, своими именами пометили полземли. Позорно — быть вождем-то. Поучаешь, добиваешься, чертишь маршруты, загадываешь вперед, а очнись ты в этом самом “впереди” через сто лет после смерти — со стыда обратно провалишься. Кто ты такой? Время поменялось, твои наказы мертвы, и всяк, кому не лень, балуется твоим именем. И ничего не исправишь. А пока жив вождишка — он волк! Он тебя сожрет и не подавится! Ему язык прищемить надо.

— Чё, легавым сдать? — Светлые глаза Игоря вмиг потемнели. — Ты мне чё — заложить отца второго, бля, предложил?

Пиво заполнило Андрея хладнокровием:

— В Говенье, в селенье наши папаши родились…

— У?

— И… И учительницу там разорвали. Она ученье несла, вразумляла деток. Вытаскивала их за ушко из сырых хибар да в класс солнечный, к сухим страницам Букваря. Волки позорные ей отомстили. Знаешь: волчицы людских выблядков воспитывают, молоком кормят. Потом эти люди воют на луну и бегают на четвереньках. Волки — они тоже агитаторы! Темень любят, выть любят, вонь им лестна разодранных туш. Учительница залезла на стог сена и спички жгла, огнем махалась. Не знала она верного средства. Может, и знала. Но это средство хорошо против одного серого. С целой стаей разве сладишь? Стая с ног собьет, чуют, где жизнь — в сонной артерии, и туда — первый скачок, и об артерию — зубами щелк. Но если волк в одиночку встретился, его можно победить. Только пасть разует — изловчись и за язык… Схвати. Сожми. И дерни! И его парализует. Не выть ему больше, хотя бы самая чистая, тряпочкой протертая в небе луна и вокруг на сто километров рыдает полнолуние, окаменеет он на полчаса, как экспонат, обойди, потрепли по холке, все равно — молчок. “Серый, ты лох!” — скажи чего-нибудь обидное и поспешай, пускай луна светит! Игорюша, Игорек! Тебе жить… Осторожнее, ну?