Сестры из Сен-Круа - Костелоу Дайни

— Милая, милая бабушка! Как это все ужасно.

Рэйчел почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. До чего же непохоже было бабушкино детство на то, как она сама растила ее, Рэйчел, как любила, как делала все для того, чтобы она чувствовала себя желанным ребенком. Бабушка изо всех сил старалась заменить Рэйчел мать и отца. Поощряла все ее занятия — в школе и не только. В холодные зимние дни стояла у площадки и смотрела, как Рэйчел играет в хоккей, ходила на родительские собрания, на школьные спектакли и концерты и продолжала работать, когда ей уже давно пора было на покой — ради того, чтобы Рэйчел могла поступить в университет. Какой контраст с холодным домом, в котором пришлось жить самой бабушке!

— Но, бабушка, почему ты решила рассказать все это сейчас, через столько лет? Что тебе вдруг вспомнилось?

Бабушка пожала плечами.

— Сама не знаю, — сказала она. — Может быть, из-за твоей статьи.

— Из-за моей статьи? О Чарлтон Амброуз? Почему?

— Ну, я стала читать про деревню, про ее дела, и это заставило меня оглянуться назад, в прошлое. — Она печально улыбнулась. — В мои годы только в прошлое смотреть и остается, больше-то некуда особенно. В общем, твоя статья помогла мне решиться. Есть у меня кое-что, что я уже давно подумываю тебе отдать, и вот, кажется, пришло время. Хочу передать тебе это сама, а не оставлять после моей смерти, чтобы ты знала, что это и откуда. Если ты зайдешь ко мне спальню, в шкафу у кровати найдешь старую жестяную коробку из-под печенья. Не могла бы ты принести ее, пожалуйста?

Рэйчел пошла за коробкой, вспоминая на ходу Сесили и ее жестянку из-под печенья. Должно быть, все старушки хранят свои сокровища в жестяных коробках, с улыбкой подумала она. Она нашла жестянку, аккуратно перевязанную ленточкой, принесла ее в гостиную и поставила бабушке на колени. Бабушкины артритные пальцы какое-то время трудились над ленточкой, а затем она протянула жестянку Рэйчел.

— Развяжи ты, — сказала она.

— Туго завязано, — проговорила Рэйчел, с трудом распутывая узлы. — Когда ты ее открывала в последний раз?

— Не помню — лет пятьдесят назад, наверное.

— Пятьдесят! — изумилась Рэйчел. Она уже хотела предложить перерезать ленточку, но теперь решила побороться с узлами. Наконец они начали развязываться, и после долгих усилий лента упала. Теперь можно было открывать. Но перед этим Рэйчел взглянула на бабушку и тихо спросила:

— Что там, бабушка?

— Письма и дневник. Раньше я думала — вот меня не станет, а тебя уже не одно поколение отделяет от этих людей — ты тогда сможешь опубликовать это как книгу. Рассказать, как все было на самом деле. Но, пожалуй, все это больше пригодится тебе как раз сейчас, когда ты пытаешься спасти Эшгроув.

— Эшгроув? — Рэйчел была заинтригована.

— Не знаю… Посмотри сама. Может, я и ошибаюсь. Я там не все читала — ни одно письмо даже не открывала. Мне казалось, это слишком личное. А вот дневник читала — тут у меня не было ощущения, что я вторгаюсь в чужую тайну.

— Но я ведь тоже вторгнусь?

— Вполне возможно. Если почувствуешь что-то такое, можешь дальше не читать. Но я думаю, что там, скорее всего, найдется ответ на какие-то загадки Эшгроува, а ради того, чтобы его спасти, можно, пожалуй, и вторгнуться.

Рэйчел открыла старую жестянку и осторожно вынула ее содержимое. Там было несколько пачек писем и старая тетрадь в твердом переплете. Она открыла тетрадь и взглянула на первую страницу. На ней была выцветшая карандашная надпись: «Дневник Молли Дэй. Совершенно секретно».

Рэйчел снова закрыла тетрадь и перевела взгляд на письма. Каждый пакет был перевязан такой же ленточкой, как и сама жестянка. Верхнее письмо из первой пачки было адресовано мисс Молли Дэй, в монастырь во Франции, а из второй — рядовому Томасу Картеру.

— Молли Дэй — это твоя мама?

Бабушка кивнула.

— Но как же они попали к тебе, бабушка? — спросила Рэйчел. — Ты же говорила, что родители твоей мамы отреклись от нее?..

— Я нашла их после смерти бабушки, во время Второй мировой войны. Кроме меня, больше никого из нашей семьи не осталось, и я пошла разбирать вещи. Дедушка умер за много лет до того, и фермы уже давно не было, но бабушка жила в том же доме, и из него пришлось срочно все убирать, когда она умерла. Коробка хранилась на чердаке. Должно быть, бабушка нашла ее после маминой смерти и спрятала. Это было последнее, что связывало ее с дочерью. — Бабушка грустно усмехнулась. — Я чуть было не выбросила ее, не открывая. Там, на чердаке, скопилось столько всякого хлама! Но что-то меня дернуло заглянуть внутрь. Когда я поняла, что это, то тут же закрыла коробку и унесла домой. Только через несколько дней смогла заставить себя открыть ее снова.

— Но почему? — Рэйчел сгорала от любопытства. — Разве тебе не хотелось узнать больше о своих родителях? Я так понимаю, рядовой Том Картер был твоим отцом?

— Я сама не знала, хочу или нет, — призналась бабушка. — К тому времени у меня была уже своя жизнь. Я сменила фамилию, когда пошла работать, порвала все связи с прошлым и была совсем не уверена, что мне хочется оглядываться назад. — Она вздохнула. — Я знала, что с моими родителями вышла какая-то скверная история, но не знала, какая именно. Мне было двадцать шесть лет, я только что вышла замуж и наконец-то отвоевала себе какое-то место в жизни. Все эти двадцать шесть лет я билась как рыба об лед и теперь боялась, как бы эти голоса из прошлого не разрушили мое благополучие. Я не стала рассказывать о них Джону. Боялась, как бы там не обнаружилось что-то такое, что уронило бы меня в его глазах. С его стороны и так было очень смело жениться на незаконнорожденной — даже в 1941 году это был поступок.

— Но если ты не решилась рассказать дедушке об этой коробке, то что же ты с ней сделала?

— Тоже спрятала. Когда Джон ушел в море, а я осталась одна в Лондоне, то наконец снова достала ее и вот тогда и прочитала дневник.

Рэйчел снова взяла тетрадь и стала ее рассматривать. Почерк внутри был полудетский — карандашные каракули.

— Сейчас не читай, — быстро сказала бабушка. — Это нужно читать не торопясь.

Рэйчел убрала дневник обратно в коробку.

— А письма? Ты так ни одного и не читала?

— Нет. Это не мои письма, у меня нет права их читать.

— А у меня?

Рэйчел вглядывалась в бабушкино лицо, пытаясь разгадать, что она на самом деле думает об этих письмах. Она понимала, что, если бы такой выбор встал перед ней самой, она наверняка не устояла бы перед неукротимым любопытством и прочла.

— Сама решай. Это твое наследство, часть твоей семейной истории. Для меня это все было еще слишком близко, хотя я никогда не видела своего отца, да и маму почти не помнила. Но теперь, через восемьдесят лет… для тебя это уже история. Можешь читать смело — что бы там ни было, теперь это уже никому не повредит.

Рэйчел сказала:

— Я подумаю.

Она сложила все обратно в коробку и, аккуратно перевязав ленточкой, отставила ее в сторону.

— Священник из Чарлтон Амброуз вчера дал мне почитать одну книгу, — сказала Рэйчел, — историю прихода, написанную другим пастором, по имени Генри Смолли. Кажется, он довольно долго служил в этом приходе. Ты его помнишь?

Бабушка на мгновение задумалась и сказала:

— Ну, конечно, там был какой-то пастор, может быть, его звали Смолли. Насколько помню, до смерти мамы я не часто бывала в церкви. Потом-то мне приходилось каждую неделю ходить туда с бабушкой. Помню, что священник казался мне очень грустным, но он всегда был добр ко мне, да и ко всем детям, наверное. Своих у него, кажется, не было. Прости, Рэйчел, но я правда не помню, как его звали.

— Наверное, он самый, — сказала Рэйчел. — Он писал эту книгу примерно в 1930 году, значит, видимо, еще жил тогда в деревне. Это, собственно, и не важно, просто любопытно стало, вот и все.

Из Котсуолд-Корт Рэйчел отправилась прямиком домой, налила себе полный бокал и свернулась калачиком на диване. Жестянка из-под печенья стояла на столе, все еще перевязанная ленточкой, и ждала. Только Рэйчел протянула к ней руку, как рядом на столе зажужжал телефон: текстовое сообщение. Она включила экран. «Надеюсь, вы передали привет бабушке».