После первой смерти - Роберт Кормер

  Миро знал, что она имела в виду:

 - То, что мы и должны делать, - ответил он на тщательном, выверенном английском, будто он шёл по натянутому речевому канату. - Это наша работа, наша обязанность.

  - Ты имеешь в виду, что ваша работа – это похищать детей, причинять людям вред, терроризировать их? - голос её не слушался, он крушился, как рассыпающееся на щепки трухлявое бревно.

  - Это – война, и всё это – её часть.

  - Что-то я не слышала ни о какой войне.

  Он выглядел таким юным и беззащитным, у него были такие невинные карие глаза и чувственный рот – такая противоположность тому, что в маске.

  После того, как из автобуса удалился Антибэ, у неё оставалось ощущение его взгляда. Кет прошла в заднюю часть салона и села на заднее сиденье, обдумывая свои дальнейшие действия. Ей надо было одержать верх над Миро, или, по крайней мере, попробовать с ним поговорить, чтобы немного сломать барьер, отгораживающий его от неё. Она видела, как он на неё смотрит. Это был взгляд, предполагающий превосходство – взгляд мужчины, и, более того, это был взгляд не на жертву, а на женщину – на молодую и привлекательную. Она осознавала всю правду и ужас ситуации: ей нужно было сделать так, чтобы ему было трудно её убить. И когда, вернувшись, он посмотрел на неё и проверил, в порядке ли дети, она заставила себя улыбнуться. Возможно, это было слабое подобие улыбки, но это был её трюк. Немного погодя он подошёл и сел рядом с ней на заднее сиденье. Он снял маску и положил её себе на колени.

  И теперь они говорили о какой-то войне, о том, чего она не ожидала, начиная эту беседу. «Но», - подумала она. - «По крайней мере, мы уже говорим, общаемся».

  - Война не прекращается ни на минуту, - продолжил Миро. Это была тема, которую он любил, которую они так много обсуждали в школе. - Наша обязанность – напомнить людям, что война не прекращается, что в неё вовлечен весь мир, и что никто от этой войны не свободен, пока не будет свободна наша родина, - ему хотелось, чтобы здесь присутствовал Арткин и слышал его, чтобы он видел, как хорошо он усвоил его уроки.

  - Где находится твоя родина? - спросила Кет.

  - Моя родина далеко отсюда, через океан.

  Кет обнаружила в его голосе тоску:

  - Как она называется?

  Миро колебался. Он так долго не упоминал имя его родины – так же, как и своё собственное имя, что ему стало интересно, как же это будет звучать на его родном языке. И также он колебался, потому что не знал, как много он может ей рассказать. Он хотел завоевать её доверие, но при этом не предать ни себя, ни других. Если он не произносил громко это слово даже при Арткине, как мог бы он это сделать при ней?

  - Ты не знаешь это место, - сказал Миро. - Но это – сказочный край.

  - Расскажи мне о нём, - сказала Кет.

  - Сам я никогда там не был. Я никогда не видел свою родину.

  - Ты никогда её не видел? - недоверчиво спросила Кет. - Как же ты можешь знать о том, как красива твоя родина, когда ты находишься здесь?

  - Я слышал это от стариков, живущих с нами в лагерях, и они рассказывали нам, насколько она красива. Они рассказывали, что если снять ботинки, то можно почувствовать богатство земли кожей своих ног. Там растут плодородные апельсиновые деревья, и летают голуби и жаворонки, и это – бальзам для глаза и духа, - он теперь повторял слова старика, и его голос лился, словно музыка. - Речная вода там нежна, а солнце шлёт земле благословение и на восходе одевает её в золото. Там небо синее, как вымытый дождём изумруд.

  Кет подумала: «Такой странный мальчик, и какая патетика».

  И затем она вспомнила, что в его кармане лежит пистолет, и один ребенок уже мертв.

  - Кети, Кети… - вдруг закричал кто-то из детей.

  Крик вернул её в реалии раскалённого на солнце автобуса и душного, горячего воздуха, наполнившего салон. Удушливый запах мочи поднимался из стоящего где-то поблизости пластикового ведра.

  Кет вслушалась, но крик не повторился.

  - Старики в лагерях, - сказала Кет. - В каких ещё лагерях?

  Миро был доволен её вопросом. Ей было интересно – он хорошо делал свою работу. Но как он мог ей что-то рассказывать о лагерях беженцев, о бесконечной веренице гадких, переполненных убогими людьми мест, через которые он и Эниэл прошли первые годы своей жизни, когда никто не знал и не желал знать об их жалком анонимном существовании? Они существовали благодаря милостыни незнакомых людей, и когда не было милостыни, то они воровали. Эниэл был мастером в этом деле. Иногда где-нибудь на рынке Миро кого-нибудь отвлекал, а в это время ловкие руки Эниэла могли что-нибудь схватить – что бы то ни было, всё, что попадалось под руку. Пригодиться могло всё, что угодно. Как-то раз Эниэл вывернул из старого брошенного грузовика аккумулятор, и они обменяли его на еду. Пища была подпорчена и вызывала у них отвращение, но и тот аккумулятор также был бесполезен. Как обо всём этом он мог рассказать девушке?

  - Моя нация превратилась в изгоев, мою родину заняли другие. Но нам позволяли жить в лагерях, - Миро изо всех сил старался поддержать её интерес, чтобы только не рассказать ей о голоде, о воровстве, о милостыни. Он не хотел перед ней унижаться.

  - Ты сказал мы, кто были эти мы? Твоя семья, твои родители?

  - Только мой брат Эниэл и я. Он был на два года старше меня.

  - А что ваши родители?

  Он перевёл американское слово родители, в слова мать и отец на старом, родном ему языке, и в то же самое время он попытался испытать к ним какие-нибудь чувства, любовь – хоть что-нибудь ещё, но у него ничего не получилось.

  - Я никогда не видел своего отца, - сказал Миро. - И никогда не видел свою мать, - почему-то в этом он всегда чувствовал свою вину: не знать своих родителей и не иметь о них никаких воспоминаний. В чём он был виноват? Он об этом думал немногими часами этой бессонной ночи. «Не трать впустую своё время на прошлое», - как-то сказал ему Арткин. Прошлого уже нет, настоящего – достаточно, а вот будущее вернёт нам нашу родину. Он тогда сказал Арткину: «Мои отец и мать находятся где-то в прошлом, и если я их не помню их, то где они?» И Арткин ушёл от ответа. В конце концов, он и не мог знать всего.

  Теперь Миро говорил девушке:

  - Я о них ничего не помню.

  На её лице было странное выражение. Что это могло быть? Печаль? Нет. Её грустный взгляд вызвал бы у него презрение к ней. Он не хотел её печали. Её взгляд говорил что-то ещё, но он не знал, как это назвать. Взгляд в её глазах был странным, будто через мгновение она могла разорваться от смеха или разрыдаться. Он был смущен. Никто и никогда на него так ещё не смотрел – так близко и так пристально. И чтобы скрыть замешательство, он сказал ей:

  - Враги вторглись на нашу землю. И настали времена, когда мы не знали, кто друг, а кто враг. Везде были зарыты мины. Рогатый скот был вырезан или угнан за границу. Самолеты бросали бомбы, а пулемёты рыхлили землю. Дома были сожжены. Эниэл рассказывал, что отец с матерью подорвались на мине, зарытой в нашем саду. Кто-то ему это сказал. Но Эниэл говорил: «Нам не нужно об этом говорить. Они живут в нас, пока живём мы. Пока один из нас жив, они никогда не будут мертвы». И теперь Эниэл погиб.

  - Мне жаль, - сказала она. И он снова на неё посмотрел. По её виду он не понял, о чём она жалела. Она была лишь какой-то девчонкой, притом американской, которая ничего для него не значила за исключением того, что она была его жертвой, его первой смертью. И час назад она должна была умереть. От его руки. От его пули. Кем же она была, чтобы сказать: «Мне жаль?» Только кто-то из близких может сказать такое. Даже Арткин ему такого не сказал, он лишь отвернулся из уважения.

  Кет чувствовала, что она его теряет, она сказала что-то такое, что заставило его отвернуться. Какой-то момент он был настолько открыт, а затем он взглянул на неё и отвернулся. Его взгляд устремился куда-то в пустоту. Возможно, заговорив с ним о его родителях и погибшем брате, она причинила ему боль. Возможно, в конце концов, её инстинкт её не подводит, и она была на правильном пути: он был уязвимым и чувствительным. Ей теперь нельзя было его потерять. Инстинктивно она воспользовалась старым приёмом, зная, что это всегда будет иметь успех.

  - Ты замечательно говоришь по-английски, - сказала она, конечно, льстя ему, при этом осознавая, что в этой лести была правда. - У тебя, должно быть, особый талант к языкам.

  Миро покраснел от удовольствия. Но, как и от многого другого, от этого удовольствия ему снова стало больно. Её замечание снова заставило его подумать об Эниэле. Бедный Эниэл. Он умер раньше своего времени. Оружием он владел также хорошо, как и Миро языками. И руки Эниэла были руками мастера и, кроме того, оружием. Его удар был сильным и точным. Он знал слабые и уязвимые места на теле, куда надо бить. Его руки убивали также быстро, как и нож или пуля. Но всё остальное давалось Эниэлу с трудом, особенно язык. В языках не было равных Миро. «Ты, должно быть, профессор языкознания», - как-то сказал ему инструктор. В мирное время, возможно, он будет преподавать какой-нибудь язык.