Повести - Владимир Кунин

- Нет, - ответил старик. - Третий день.

- Что со мной?

- Уйма всяких неприятностей.

- Поправимых?.. - Волков задыхался от боли.

- Вполне, - сказал старик.

- Доктор!.. - отчаянно сказал Волков. - Вы же доктор? Да?

- Да.

- Доктор… - сказал Волков.- Вы мне дайте что-нибудь против боли… Или наркоз какой-нибудь… Мне бы хоть часок отдохнуть! Я посплю часок и опять буду терпеть… А сейчас у меня силы кончились… Вы меня усыпите как-нибудь ненадолго.

- Дайте Дмитрию Сергеевичу бромурал с нембуталом, - сказал старик через плечо, и кто-то из стоящих за его спиной закивал головой. - Пусть поспит, отдохнет.

- Спасибо, - сказал Волков. - Как вас зовут, доктор?

- Гервасий Васильевич, - ответил старик и, не уверенный в том, что Волков разобрал его имя, снова повторил: - Гервасий Васильевич.

Волков еще в четверг сказал партнеру:

- Слушай, ты, любимец публики!.. У тебя совесть есть?

Их номер только что кончился, и они, мокрые, задыхающиеся, стояли почти у самого занавеса и ждали униформистов, которые должны были принести реквизит с манежа.

Партнер стягивал через голову креп-сатиновую рубашку, и, несмотря на то что рубашка была сшита блестящей, скользкой стороной внутрь, она никак не снималась, и Волков не видел лица партнера, а видел только его мокрую согнутую узкую спину со слабо обозначенными мышцами.

- Я тебя спрашиваю, у тебя совесть есть? - повторил Волков.

Партнер наконец стянул с головы рубашку и удивленно посмотрел на Волкова. Он тяжело дышал, и смазанный красный грим рта придавал его лицу застывшее печальное выражение.

- Ты чего? - спросил партнер.

Волков расстегнул воротник и снова повторил:

- Совесть у тебя есть?..

Но в это время из-за занавеса двое униформистов вытащили за кулисы их реквизит, и один из них, услышав слова Волкова, негромко хохотнул:

- Хо-хо, там, где у людей совесть, у него знаешь что выросло? Я ему, можно сказать, как ангел-хранитель, жизнь берегу! Каждую репетицию лонжу держу, а он хоть бы «маленькую» поставил…

- Ладно, - сказал Волков униформисту. - Чеши отсюда.

- Ты чего, Дим? - растерянно спросил партнер. - Хорошо ведь отработали…

Волков тяжело посмотрел на партнера, и ему вдруг страшно захотелось ударить его в лицо. В тонкое, интеллигентное, красивое лицо. Ударить так, чтобы лицо исказилось, стало безобразным, заплывшим, чтобы сразу почувствовать к нему отвращение и уже потом бить, не жалея, сознательно распаляя в себе слепую ярость, концентрируя в этой ярости всю свою растерянность последних лет, всю жалость к себе и партнеру - к этому двадцатидвухлетнему хорошему парню…

- Стасик!.. - сказал Волков. - Долго я буду говорить, чтобы ты на два с половиной сальто-мортале ноги шире подавал?! Ведь угробимся когда-нибудь!..

Это случилось в воскресенье. На детском утреннике.

В финале номера Волков увидел летящего на него Стасика и успел подумать: «Опять ноги узко несет, сволочь!..» В ту же секунду Волков почувствовал сильный удар в левый локоть, поймал Стасика и, стараясь остановить инерцию его шестидесяти трех килограммов, после двух с половиной бешеных оборотов в воздухе услышал, как с хрустом разрывается левый локтевой сустав.

Цирк зааплодировал.

Волков осторожно поставил Стасика на красный ковер манежа и поклонился. Подождал немного и поклонился еще раз.

Обычно он кланялся три раза. Во время третьего поклона Волков незаметно снимал с лица небольшую смешную маску, в которой работал весь номер - от выхода на манеж до второго поклона. На оправе от очков намертво был укреплен нос из папье-маше и уже к носу были приклеены веселые дворницкие усы. Маска плотно сидела на лице, не мешала работать и легко снималась. «Разоблачение» в третьем поклоне всегда вызывало новую, удивленную волну аплодисментов…

Боль захлестнула сознание Волкова, левая рука повисла вдоль слабеющего тела, и к горлу подступила тошнота. Его всегда тошнило от сильной боли…

Волков осторожно повернулся и, не снимая маски, медленно пошел за кулисы.

За занавесом Волков лег на деревянный щитовой пол и прохрипел кому-то:

- Врача давай!.. - И выругался.

Прибежала испуганная девушка в белом халате, дежурный фельдшер. Стасик и еще двое парней из номера акробатов-прыгунов помогли Волкову дойти до гардеробной и сняли с него рубашку с широкими рукавами. Волков кряхтел от боли.

Кость предплечья вышла из сустава, и локоть выглядел так непривычно, что Стасик в ужасе охнул.

- Ну что там?.. - еле проговорил Волков.

- Дима, прости меня… Дима!.. - тоненьким голосом выкрикнул Стасик.

- Ну что там такое?.. - повторил Волков, посмотрел на свою руку и сам увидел, что там такое.

- Ох ты черт!.. - сказал Волков. - Вот гадость-то…

В гардеробную вбежал директор цирка. Он увидел лежащего на реквизитном ящике Волкова, бросил быстрый взгляд на его руку и, сморщившись, жалобно запричитал:

- Ну сколько раз я просил не делать финальный трюк! Ну зачем вам это было нужно?.. Это же не стационарный, это же передвижной цирк. Ну нет у нас условий… Нету! Что это вам - Москва, Ленинград, что ли?!! Боже мой!.. Ну вызовите кто-нибудь «Скорую помощь»!

Прибежал Третьяков - руководитель труппы акробатов-прыгунов. Отстранил девушку в белом халате, деловито осмотрел руку Волкова и быстро сказал:

- Невезуха, Димка… Прямо такая невезуха, что дальше ехать некуда. Вправлять надо…

- Сейчас «Скорую» вызовут, - сказал директор.

- Какую там «Скорую»! - махнул рукой Третьяков. - Сейчас вправлять надо. А то потом запухнет и не разберешь, что где.

Он отыскал глазами девушку-фельдшера и распорядился:

- Тащи шприц, новокаин и пару ампул хлорэтила. Быстро давай! Стасик! Поищи какое-нибудь шмотье мягкое… Так. Клади его под голову… Порядок. Димка, повернись чуть-чуть на бок. Можешь?..

Прибежала девушка-фельдшер и протянула Третьякову шприц и новокаин.

- Чего ты мне шприц суешь?! - возмутился Третьяков. - Обезболивай ему локоть! Сумеешь?

- Сумею, - кивнула девушка.

- Потерпи, Димка, - мягко сказал Третьяков. - Сейчас все будет в ажуре…

Девушка уже набирала новокаин в шприц.

- По сколько? - спросила она Третьякова и шмыгнула носом.

- Давай три укола по двадцать кубиков, и порядок, - ответил Третьяков и повернулся к Волкову: - Помнишь, в пятьдесят седьмом в Саратове на репетиции у меня плечо выскочило? Тоже три укола по двадцать кубиков, хлорэтилчиком подморозили, я и не слышал, как мне его на место поставили…

Девушка сделала первый укол. Волков скрипнул зубами и мгновенно вспотел.

Третьяков погладил Волкова по голове и сказал Стасику:

- А ты дуй в буфет и притащи коньяку! Сейчас наш Димуля примет двести

- и как рукой все снимет!..

- Никакого коньяку! - неожиданно жестко произнесла девушка. - Еще новости!.. Алкоголь нейтрализует обезболивающие средства…

Третьяков смутился.

- Я думал как лучше, - пробормотал он. Затем огляделся, словно ища поддержку, и увидел своих прыгунов. - А ну валяйте отсюда! - рявкнул он грозно. - Ишь собрались, как на поминки! Давайте, давайте! И так воздуху никакого…

Через десять минут кость была вправлена в сустав, и обессиленный Волков глубоко вздохнул.

- А теперь тугую повязочку - и будьте здоровы, живите богато! - радостно сказал Третьяков, и было непонятно, к кому он сейчас обращается, к Волкову или к девушке.

Волков слабо улыбнулся, а девушка, стыдясь своей растерянности и слез, огрызнулась:

- Будто без вас не знаем!

И, уже забинтовывая руку Волкова, с достоинством сказала всем стоящим вокруг:

- В таких случаях фиксация конечности - первое дело.

В больницу Волков отказался ехать. Он еще полежал в гардеробной, покурил с Третьяковым и выслушал не одну историю о травмах, падениях и переломах. Каждый, кто заскакивал проведать Волкова, считал своим долгом рассказать о каком-нибудь случае из собственного опыта или уже известную, ветхозаветную байку про то, как какой-то воздушный гимнаст сорвался с трапеции, ляпнулся с высоты в семнадцать метров, встал, раскланялся и ушел с манежа под гром аплодисментов. А на следующий день работал как зверь! Еще даже лучше…

Каждая такая история кончалась счастливо и героически. О переломах и травмах говорили подчеркнуто пренебрежительно, громко смеялись, наперебой чиркали спичками и зажигалками, когда Волков хотел прикурить, и только изредка тревожно поглядывали на Волкова - не плохо ли ему? И, понимая, что плохо, еще громче хохотали, вспоминали совсем уже невероятные случаи, презрительно ругали передвижные цирки и проклинали тот час, когда отдел формирования программ загнал их в эту «передвижку», в этот паршивый среднеазиатский городок…