Юмористические рассказы - Стивен Ликок

- Да, - прошептал я, - ужасна. Но бывает и так, что...

- Совершенно справедливо. Особенно в таком возрасте.

- Ты прав, в таком возрасте и после такой жизни.

- В здравом уме и твердой памяти до последней минуты, не так ли? - с горячим сочувствием спросил он.

- Да, - сказал я, ощутив под собой твердую почву. - Сохранив способность сидеть в постели и курить почти до самых последних дней.

- Как? - спросил он с изумлением. - Разве твоя бабушка...

Бабушка? Ах, вот оно что!

- Прости, пожалуйста, - сказал я, раздраженный собственной глупостью. Когда я сказал курить, я имел в виду ее способность выносить табачный дым. Знаешь, она так любила, чтобы кто-нибудь потихоньку дымил возле нее, чтобы кто-нибудь сидел рядом и читал вслух. Только это и успокаивало ее.

Отвечая ему, я слышал, как поезд, с дребезжанием и грохотом промчавшись по стрелкам мимо семафоров, замедлил ход.

Мой друг поспешно выглянул из окна.

Лицо его было взволнованно.

- О господи! - сказал он. - Это узловая станция. Я проехал. Мне надо было сойти на предыдущей остановке... Эй, проводник! - крикнул он, высунувшись в коридор. - Сколько мы здесь стоим?

- Только две минуты, сэр, - отозвался проводник. - Поезд малость опоздал и теперь должен нагнать свое.

Мой друг стоял теперь возле своего чемодана и, вытащив связку ключей, лихорадочно тыкал то одним, то другим в замок, пытаясь открыть его.

- Придется дать телеграмму, что ли... Просто не знаю, как и быть, бормотал он. - Черт бы побрал этот замок! Все мои деньги в чемодане.

Теперь я больше всего боялся, что он не успеет сойти и на этой станции.

- Возьми, - сказал я, вынимая из кармана несколько монет. - Перестань возиться с замком. Вот деньги.

- Спасибо! - сказал он, сгребая с моей ладони все, что там было (он так волновался, что захватил все). Только бы успеть!

Он выскочил из вагона. Я видел из окна, как он шел к залу ожидания. Мне показалось, что он не так уж торопится. Я стал ждать.

Проводники закричали:

- По вагонам! По вагонам!

Дали третий звонок, паровоз запыхтел, и через секунду поезд отошел от станции.

"Вот идиот! - подумал я. - Опоздал! А ведь его пятидесятидолларовый чемодан остался здесь".

Я все еще ждал, глядя в окно, и думал, кто же он такой, этот человек.

И вдруг я снова услышал голос проводника. По-видимому, он вел кого-то по коридору.

- Я осмотрел весь вагон, сэр, - говорил он.

- Я оставил его вот в том купе, где сидела моя жена. Он стоял на диване, у нее за спиной, - сердито произнес чей-то незнакомый голос, и хорошо одетый господин заглянул в мое купе.

Лицо его озарилось радостной улыбкой. Но эта улыбка относилась не ко мне. Она относилась к пятидесятидолларовому чемодану.

- Вот он! - крикнул господин и, схватив чемодан, унес его.

Совершенно убитый, я откинулся на спинку дивана.

Старинная компания! Женитьба Пита! Смерть моей бабушки! Боже великий! А мои деньги! Теперь все стало ясно. Тот, другой, тоже "поддерживал разговор", но он-то делал это с определенной целью.

Каким же я был ослом!

Ну нет, если когда-нибудь мне еще раз доведется завязать беседу со случайным дорожным спутником, я больше не стану проявлять столь исключительную находчивость.

У ФОТОГРАФА

- Я хотел бы сфотографироваться, - сказал я.

Фотограф как будто обрадовался. Это был понурого вида мужчина в сером костюме, с отсутствующим взглядом естествоиспытателя. Впрочем, нет необходимости описывать его внешность. Всякий знает, как выглядит фотограф.

- Посидите здесь и обождите, - сказал он.

Прошел час. Я прочел "Спутник женщины" за 1912 год, "Журнал для молодых девушек" за 1902 год и "Детский журнал" за 1888 год. Я начал понимать, что совершил недопустимый промах, нарушив уединение этого жреца науки и помешав ему в его ученых изысканиях - особенно при наличии такого лица, как мое.

По истечении часа фотограф открыл внутреннюю дверь.

- Войдите, - сурово сказал он.

Я вошел в ателье.

- Сядьте, - сказал фотограф.

Я сел. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь плотную хлопчатобумажную простыню, прикрывавшую матовое стекло крыши, падал на меня сверху.

Фотограф выкатил свой аппарат на середину комнаты, встал сзади и прильнул к нему лицом.

Пробыв в таком положении не больше секунды - ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы бросить на меня беглый взгляд, - он отошел от аппарата, взял палку с крючком на конце, отдернул простыню на потолке и распахнул оконные рамы; должно быть, этот человек безумно стосковался по свежему воздуху и свету.

Затем он снова подошел к аппарату и накинул на себя небольшое черное покрывало. На этот раз он стоял совершенно неподвижно. Я догадался, что он молится, и сидел не шевелясь.

Когда наконец фотограф подошел ко мне, вид у него был весьма мрачный. Он покачал головой.

- Лицо никуда не годится, - сказал он.

- Знаю, - спокойно ответил я, - я всю жизнь знал это.

Он вздохнул.

- Полагаю, что оно получится лучше, - сказал он, - если снять его в три четверти.

- Ну конечно! - вскричал я с восторгом, обрадованный гуманностью фотографа. - Ваше тоже получилось бы лучше в три четверти... Сколько есть лиц, которые кажутся нам грубыми, ограниченными, тупыми, - продолжал я, - но стоит повернуть их в три четверти, и выражение становится широким, открытым, почти беспредельно...

Но фотограф уже не слушал меня. Он подошел ко мне вплотную и, схватив мою голову обеими руками, начал поворачивать ее вправо. Я подумал, что он хочет поцеловать меня, и закрыл глаза.

Но я ошибся.

Он повернул мою голову до отказа и теперь стоял, глядя на меня в упор.

Потом снова вздохнул.

- Не нравится мне ваша голова, - сказал он.

После этого он подошел к аппарату и опять взглянул на меня.

- Приоткройте рот, - сказал он.

Я раздвинул губы.

- Теперь - закройте, - торопливо добавил он.

И снова стал смотреть на меня.

- Уши не на месте, - сказал он. - Опустите их немного. Благодарю вас. Теперь глаза. Закатите их дальше под веки. Будьте любезны положить руки на колени и чуть-чуть поднять лицо кверху. Вот-вот, так уже лучше. А теперь расправьте плечи - так! И согните шею - так! Подожмите живот - так! Выгните бедро по направлению к локтю - вот так! Лицо ваше мне все еще не очень нравится, оно великовато, но...

Я перевернулся на своем табурете.

- Хватит! - воскликнул я с волнением, но, как мне кажется, и с достоинством. - Это лицо принадлежит мне. Оно не ваше, оно мое. Я прожил с ним сорок лет и знаю его недостатки. Я знаю, что его не назовешь классическим. Знаю, что оно не очень красит меня. Но все-таки это мое лицо, единственное, которое у меня есть...

Я почувствовал, что голос мой дрогнул, но все же продолжал:

- И каково бы оно ни было, это лицо, я привык к нему и полюбил его. Этот рот - мой, а не ваш. Эти уши - мои, и если ваши пластинки чересчур узки для них...

Тут я замолчал и хотел было встать со стула.

Фотограф дернул за шнурок. Что-то щелкнуло. Я видел, как аппарат еще вибрирует от сотрясения.

- Кажется, мне удалось схватить черты лица как раз в момент оживления, - сказал фотограф, растягивая губы в довольной усмешке.

- Ах, вот как! - сказал я, пытаясь съязвить. - Черты лица? Вы, должно быть, не думали, что я могу вдохнуть в них жизнь, а? Ну, ладно, дайте мне взглянуть на снимок.

- О, пока еще не на что смотреть, - ответил он. - Сначала надо проявить негатив. Приходите в субботу, и я покажу вам пробную карточку.

Я пришел в субботу.

Фотограф пригласил меня в ателье. Мне показалось, что на этот раз он был еще спокойнее и серьезнее, чем в день нашего знакомства. Мне даже показалось, что в его манере себя держать появилось нечто горделивое.

Он развернул передо мной большую пробную фотографию, и в течение нескольких минут мы оба молча смотрели на нее.

- Это я? - спросил я наконец.

- Да, - спокойно ответил он, - это вы!

И мы снова стали рассматривать фотографию.

- Глаза... - нерешительно сказал я. - Глаза не очень похожи на мои.

- Конечно, нет, - ответил он. - Я подретушировал их. Они получились великолепно, не правда ли?

- Прекрасно, - согласился я, - но брови... Разве у меня такие брови?

- Нет, - сказал фотограф, бросив беглый взгляд на мое лицо. - Ваши брови я убрал. У нас теперь есть такой препарат, знаете, дельфид, с помощью которого мы делаем новые брови. А вот здесь, вы можете проследить, где именно, я уничтожил волосы у вас на лбу. Мне не нравится, когда волосы на черепе растут слишком низко.

- Ах так, вам это не нравится? - повторил я.

- Нет, - сказал он, - они там не нужны. Я люблю начисто убирать волосы с гладких поверхностей и делать новую линию лба.

- А как насчет рта? - спросил я с горечью, которая, к сожалению, ускользнула от фотографа. - По-вашему, это мой рот?

- Рот немного подправлен, - ответил он. - У вас он расположен слишком низко. Я не мог его использовать.

- А вот уши, - сказал я, - уши, как это ни странно, очень похожи на мои. Да, они точь-в-точь как у меня.