Время и снова время - Бен Элтон

Маккласки выхватила револьвер и направила его на Стэнтона:

– Конечно, я могла бы начать оправдываться, но ты все равно не поверишь. Потому что ты прав. Все совершенно очевидно. В смысле, каковы шансы найти подготовленного человека, которому безразлично – жить или умереть?

– Весьма призрачные.

– Мы прикинули так и этак, Хью. Надо было спасать мир.

– А если б оказалось, что Ньютон ошибся? Я просто лишаюсь семьи?

– Сопутствующие потери, Хью. Ты же знаешь, как оно бывает.

– О да, профессор. Я знаю, как оно бывает.

Глаза Стэнтона сузились в щелки, взгляд прожег Маккласки.

– Твою же мать! – Маккласки страдальчески сморщилась. – Блин, блин, блин! Просто кошмар. Только начали получать удовольствие – и на тебе… все испорчено. И уже, наверное, не поправишь…

Она смотрела умоляюще. Но револьвер в ее руке не дрогнул.

– Вы убили мою жену и детей, профессор.

– Да, но теперь-то, Хью, они вроде как и не существовали… Значит, все нормально, да? Продолжаем?

– Не похоже, что все нормально. Когда вы держите меня на мушке.

На секунду Маккласки задумалась.

– Ладно, – сказала она. – Ты никогда меня не простишь, и я, поверь, тебя понимаю. Но ты должен сделать дело, самое важное дело в истории. Сосредоточься на этом. Вот что я предлагаю. Через пять-шесть часов будет первая остановка в Бухаресте. До тех пор мы сидим вместе, а потом ты выходишь. Я бы сама вышла, но, честно говоря, отсюда проще держать тебя на прицеле. К счастью, из купе есть выход прямо на перрон. Как здесь все продумано, а? Ты выполняешь свою миссию, а я просто исчезаю. Ты больше не увидишь меня, Хью. Обещаю, что не буду слишком сильно размахивать крылышками. Хороший обед и театр – все, о чем я прошу, и потом мне осталось-то лет пять, не больше. А перед тобой будет целый мир. Мир, который ты спас. Не надо, чтобы мелкая месть все испортила.

– Что значит – испортила?

– Понимаешь, если ты не сойдешь с поезда, мне придется тебя убить. Это же ясно, правда? Иначе ты убьешь меня. Ежу понятно.

– А как же миссия, самая важная в истории? Убьете меня, и через десять недель начнется Великая война. Европейская катастрофа, которую мы должны остановить.

Глаза Маккласки набрякли слезами. Возможно, из-за дымившей сигареты, зажатой в зубах. Оружие она уже держала классической хваткой – обеими руками.

– Я понимаю, это нехорошо, Хью. И я переживаю, очень переживаю. Гибель миллионов юношей. Русские царевны, расстрелянные в жутком подвале… свои жалкие драгоценности они зашили в панталоны… Будут кошмарные диктаторы, войны, геноцид, голод… но… я всего лишь старая эгоистичная дура, и я ужасно хочу увидеть Дягилевский балет.

Стэнтон всегда гордился своим умением распознать человека, но, похоже, он совсем не знал эту женщину. Такую слабую, такую эгоистичную. Такую… устрашающе человечную.

– Я любил жену и детей, – сказал он.

– Я понимаю, Хью, понимаю.

Стэнтон встал. Палец Маккласки на собачке побелел.

– Пожалуйста, не заставляй меня это делать, Хью! Ведь я выстрелю. Правда выстрелю. Просто сойди в Бухаресте. Это легко, все будет хорошо, поверь. Я исчезну, обещаю.

– До свиданья, профессор.

Стэнтон шагнул вперед. Маккласки спустила курок. Боек ударил в пустой патронник. Маккласки удивленно глянула на револьвер. Еще раз нажала собачку.

– Зараза!

– Неужели вы думали, что я оставлю заряженный револьвер в сумке контуженной сумасшедшей?

Она хотела что-то сказать, но Стэнтон схватил ее за горло и стиснул пальцы:

– Надо же, вы всерьез вознамерились меня убить и угробить двадцатый век. Вот уж не думал, что вы на это решитесь.

В ответ Маккласки лишь захрипела.

Стэнтон вздернул ее на ноги и подтащил к наружной двери. Свободную руку просунул в открытое окно и, изогнувшись, отщелкнул запор. Дверь распахнулась. В глазах Маккласки плескался ужас.

– Что, страшно? – крикнул Хью, перекрывая стук колес. – Старая хулиганка испугалась? Она боится смерти! А я-то думал, вам все нипочем! Надо же быть таким слепцом!

Поезд мчался меж скалистых предгорий. Откос – крутой каменистый склон, кое-где поросший травой. Уцелеть невозможно. Ежу понятно, как говорит Маккласки.

Давясь ужасом, старуха что есть силы пнула Стэнтона.

Хью дернул ее к себе. Заглянул ей в глаза.

Он бы многое мог ей сказать.

Как люто ее ненавидит. Как сильно надеется, что ад существует и ей уготованы вечные муки.

Но что толку? Он просто сбросил ее с поезда.

От удара о насыпь тело подпрыгнуло и кубарем покатилось с откоса, точно сломанная кукла.

Стэнтон сделал шаг назад, оставив дверь в купе открытой.

Он проверил сумку Маккласки – нет ли подозрительных анахронизмов. Забрал револьвер, выпавший из ее руки, лекарства и белье. Вроде бы из двадцать первого века больше ничего не было. В сумке только выпивка и курево. Пусть следователи делают любые выводы.

В третий и последний раз выглянув в коридор, Стэнтон прошел в свое купе.

Теперь он был совершенно один в иной вселенной.

18

Стэнтон обедал в вагоне-ресторане, когда по составу разнеслась весть: англичанка, путешествовавшая в одиночку, умудрилась выпасть из поезда. Пассажиры хвостовых вагонов увидели нечто похожее на вывалившуюся женщину и подняли тревогу. Расследование обнаружило отсутствие пассажирки первого класса и открытую наружную дверь в ее купе.

Стэнтон как раз заказал омара и суфле.

Черт с ней. Пусть сгниет в аду.

Если б все повторилось и он снова встретил ее умоляющий взгляд, он бы сначала вырвал ей глаза, а уж потом сбросил с поезда.

Сука. Убийца. Мерзкая тварь.

Он спешил домой. Чтобы помириться с Кэсси. У них было бы еще девять месяцев. Девять месяцев счастья и любви, прежде чем вместе со всем человечеством кануть в небытие, растворившись во времени и пространстве. Они бы стали звездами. Он, Кэсси, Тесса и Билл рядышком мерцали бы на небосклоне. Но из-за Маккласки его близкие вообще никогда не существовали, а он сослан в иную вселенную.

Почему не выбрали кого-нибудь другого? В полку было навалом крутых парней. Убийц опытнее его. МИ-6 по швам трещало от истомившихся героев, которые рвались в дело, но торчали за компьютерами, ибо не владели каким-нибудь африканским или азиатским языком. Почему не взять одного из них? Потому что у любого другого куча связей и моральных обязательств. А вот он уникально изолирован: ни родителей, ни братьев-сестер, ни детей от прежних браков. Одиночка по обстоятельствам, а затем по собственному выбору. Своя маленькая семья – все, что у него было. Его мир.

И с ними так легко расправиться. Двое деток жмутся к мамочке. Чего проще? Раз – и нету.

Любой другой кандидат, отобранный Маккласки и ее смертоносной компанией старичья, тотчас сложил бы одно с другим… Погодите-ка, – сказал бы он лживой ведьме, – вам понадобился человек без привязанностей, и за последние полгода один за другим погибли мои близкие, верные друзья и многочисленные родные. Тут что-то нечисто.

И на месте пристрелил бы подлую тварь. Прямо в ее кабинете. У камина. С бокалом бренди в руке.

А всю его жизнь можно было вдребезги разнести одним автомобильным наездом. Наверное, от радости Маккласки плясала, когда выбрала его. Он подходил по всем статьям.

«Прости меня, Кэсси, – мысленно сказал Стэнтон, оттолкнув нетронутое суфле. – Простите, Тесса и Билл. Этим гадам был нужен я. А расплатились вы».

До Парижа он почти все время просидел в купе. В бар не ходил, а в ресторане отсекал попытки других пассажиров завязать разговор с одиноким попутчиком, рослым красавцем. Конечно, смерть Маккласки создала излишние проблемы. В Люлебургазе экспресс сделал незапланированную остановку, в поезд села полиция. Допросили всех пассажиров первого класса, включая Стэнтона. Никаких его связей с Маккласки не выявили. Хью был предусмотрителен: они покупали билеты и садились в поезд порознь, никто не видел, как он заходил в ее купе. Старая леди путешествовала одна. В ее сумке полицейские обнаружили початую бутылку бренди и сделали вывод: несчастный случай произошел в тот момент, когда нетрезвая пассажирка попыталась открыть окно.

И все же инцидент был из разряда «чуть не». Еще одна непредвиденная случайность, которая запросто могла провалить всю затею. Стэнтон представил, каково ему было бы наблюдать за надвигавшейся катастрофой Великой войны, сидя в турецкой тюрьме в ожидании суда за убийство.

Необходимость схорониться стала еще насущнее. Надо было найти такое место, где ни он никому, ни ему никто не причинит вреда, где можно отсидеться двадцать семь дней, оставшихся до начала миссии. Сгоряча он решил вернуться на берег Лох-Мари, что у черта на куличках в Северной Шотландии. Именно там его застало приглашение Маккласки. Значит, «Восточным экспрессом» до Парижа, паромом до Англии, спальным вагоном до Инвернесса и двуколкой до Мари.