Чумные псы - Ричард Адамс

Шустрик умолк, не желая продолжать, так как не знал, понимает Раф его слова или нет. Он смиренно ждал, тыкаясь носом в мокрый лохматый бок друга.

– В самом деле? – откликнулся наконец Раф.

– С разных сторон! Две собаки с разных сторон. Одна бежит, а другая поджидает. Как-то я погнался на улице за кошкой. Так вот, она свернула за угол и напоролась прямо на другую собаку.

– Да ну? – с мрачной иронией спросил Раф и нетерпеливо поскреб лапой камни.

Шустрик смутился.

– Кошка юркнула в сточный желоб, а я улетел вместе с осенними листьями. Та, другая, собака осталась у ноги своего хозяина… Это было еще до грузовика… ох, моя головушка!

Когда Шустрик пришел в себя, он по-прежнему находился в том же пустынном и диком месте, Раф вылизывал ему морду.

– Не кусай меня, Раф! Не надо! Я видел овцу… Она была похожа на кошку. Она свернула за угол, а там ее поджидал ты.

– Я понял. Тогда продолжим.

Вновь они вышли на охоту. Сперва они поднялись вверх по склону, затем нашли на узкой тропе свежее овечье дерьмо и пошли по тропе друг за другом.

– Их тут две на тропе, – вдруг сказал Раф. – Совсем недалеко. – Он снова понюхал воздух и молча сошел с тропы. – Я буду ждать за этой скалой.

Дальше объясняться было нечего. Шустрик знал теперь, как действовать, и Раф тоже. Ибо Раф тоже видел ту кошку, которая свернула за угол, потому что они с Шустриком были теперь единым существом. Шустрик понимал, что в самой их природе было заложено умение слиться воедино, как два облака, и разделиться, как они, по прихоти ветра, снова смешаться, как смешивается вода, повинуясь уклону земли, – умение ощутить единый импульс, подобно тому как это делают сотни голубей, одновременно поворачивающие на лету; способность нападать дружно, как это делают разъяренные чужим запахом пчелы, полностью отказавшись от своей индивидуальности. Шустрик и Раф были животными, которым нужна была пища и которые обладали соответствующими способностями к удовлетворению этой потребности, включая способность находиться в двух местах одновременно. Вот такое животное Шустрик и оставил притаившимся за скалой, и такое животное теперь безмолвно скользило по траве, обходя овец сверху, затем повернуло по тропе обратно – сладкий, крепкий запах влажного овечьего дыхания, массивные тени в тумане…

Разразившись яростным лаем, Шустрик бросился вниз по тропе. Овцы немедленно пустились наутек. Одна кинулась вбок, вниз по склону холма, а другая – обратно по тропе. Даже кинувшись преследовать ее, Шустрик не упустил строгого предупреждения, которое пронзило его нос, лапы и уши, произнесенное окружавшими его призрачными товарищами по охоте: «Первая овца убежала вниз по склону холма, потому что ты слишком быстро выскочил на нее и излишне перепугал. Не торопись, держи вторую на тропе».

Шустрик остановился, рыча и отрывисто лая. Он уловил цокот копыт и плеск их по мелкой луже, звук сыплющихся камней и затем услышал, как Раф вонзил свои зубы в горло овцы, словно в его, Шустрика, собственное тело. Возня и звуки борьбы в скалах, толчки и брыканье… Шустрик побежал на эти раздающиеся во мраке звуки. Там, впереди, была кровь, дымящаяся кровь, какое-то глухое фырканье на земле, клокочущее дыхание и тяжелое бьющееся тело, груда кровавой шерсти, трескучие, задыхающиеся звуки. Где же? Вот она, вот! Раф под ней, кровь, дерьмо и запах овцы, бьющейся в страхе и агонии. Шустрик вцепился зубами ей в голову, видел ее оскаленные зубы и круглые глаза, затем отыскал открытую рану на горле и стал рвать ее зубами. И вдруг сильная струя крови ударила ему в морду. Выпустив изо рта мясо и овечью шерсть, он отпрянул, затем пришел в себя и вновь бросился на овцу, ощутив на этот раз слабые, а затем и вовсе затихшие толчки крови. Грузный Раф, черный и лохматый, весь в крови, с трудом выполз из-под овцы. Шустрик стал вылизывать его и вместе со вкусом овечьей крови ощутил вкус крови собачьей. На левом боку у Рафа оказалась глубокая царапина, и одна передняя лапа сильно кровоточила. Он ринулся вперед, толкнув Шустрика всем своим телом.

– Рви! Рви ее! – повторял он, не в силах унять возбуждение.

Вспоров брюхо овцы, собаки вытаскивали внутренности на камни, вгрызались в грудную клетку, дрались из-за печени, рвали на куски мокрое сердце. Затем Раф вцепился в окорок, покуда не отгрыз его совсем, сожрал все мясо и шкуру, после чего улегся, сжимая в зубах окровавленную берцовую кость. По всему телу у них разлилось тепло и спокойствие – спокойствие в этой ночной тьме, которой другие боялись и в которой цепенели от страха их жертвы.

– Мы им покажем, чей это холм! – бормотал Шустрик, оставляя на камнях свои метки.

Раф, свернувшийся калачиком на окровавленных камнях, словно в корзинке, приоткрыл один глаз и спросил:

– Кому это мы покажем?

– Если сюда притащатся те овчарки, Раф, мы разорвем их на куски, правда же? Разорвем! В крошку разотрем, как печенье! «Что это такое? – спросят. – Боже мой! Да это кусочек собаки, которая вела себя так грубо!» Раф, я очень грубый, острозубый, толстогубый, ха-ха-ха!

Раф, с превеликим трудом осознающий, что с ними и впрямь произошла великая перемена, встал и принялся расхаживать туда-сюда, принюхиваясь, время от времени вскидывая голову, чтобы понюхать ветер.

Туман в Озерном Крае имеет свойство спускаться столь же быстро, сколь быстро грачи заполоняют все небо за один какой-нибудь погожий вечер, так что подчас любитель прогулок по этим холмам не успевает взглянуть на компас, чтобы определить направление. Туман начинает клубиться вокруг заблудившегося в этих ледяных горах человека, и в конце концов даже горные озера он принимает по ошибке за некие движущиеся, плывущие в сплошной пелене ориентиры на этом глухом бездорожье, где лощины ведут в бездну. А с другой стороны, однажды спустившись, туман этот может неожиданно подняться, открывая взору местность с тою же быстротой, с которой рвут почтовый конверт, полный дурных новостей.

Сначала Шустрик увидел звезды – яркий Денеб в зените, мрачно мерцающий в дальнем далеке Арктур. Они пришли сюда в тумане, а теперь, казалось, в одно мгновение это матовое, звуконепроницаемое одеяло исчезло, уступая напору ветра, пахнущего морскими водорослями и соленым песком. Пораженный быстротой этой перемены, Раф инстинктивно заполз в укрытие, словно понимая, что при полной луне ему опасно показываться подле места, где они совершили убийство.

А находились Раф с Шустриком чуть ниже Леверской кручи, которую они теперь и увидели, – крутой с обеих сторон водораздел, такой высокий, что овцы редко перебирались из одной лощины в другую, а если и случалось такое, то овец таких бывало не больше полудюжины, пастухи различали чужих овец по меткам и обменивались ими при встречах на Вольном Утесе. Раф с Шустриком как раз перевалили гребень и находились со стороны Даннердейла. С юга нависал мрачный восточный склон утеса Могучего, рассеченная лощиной бездна, где погибли многие и многие скалолазы, включая знаменитых кашмирских ветеранов. На северо-западе возвышалась плоская вершина Серого Монаха, а прямо под ней лежала горная долина, известная у пастухов Ситуэйта как Бездорожье, – горная местность, являющаяся водосбором Ситуэйтского озера. Легкий ветерок рябил гладь горного озера, которое местами поблескивало, начиная от мелкого болотистого устья впадающей речки до глубокой воды возле выпуклой кривой плотины. Увиденное с расстояния около мили, это место показалось теперь спокойным даже опасливому Рафу: то ли Сцилла и Харибда спали, то ли эти легендарные сталкивающиеся скалы все еще не очнулись от своей полуденной дремы. На милю в округе псы не видели никакого движения, не считая бегущей воды в ручьях, да еще двух давешних овчарок, хорошо видимых с высоты этого голого уступа, устланного остатками кровавого пиршества, которое учинили ночью Раф с Шустриком. Невдомек было этим овчаркам, что теперь им следует опасаться кровавой и хитроумной силы, которая угрожает им, бегающим без опаски на открытом месте, нисколько не скрываясь. Все воодушевление Шустрика вспыхнуло и погасло, словно спичка. Он сел, скребя лапой свою залепленную пластырем голову и поглядывая вниз на вересковую пустошь.