Колесо Сансары - Владимир Контровский

Инженер искренне считал, что в условиях непрерывно ускорявшегося технического прогресса и внедрения всё новых и новых изобретений ума человеческого в повседневную жизнь именно техника является тем новоявленным божеством, которому стоит возносить молитвы. А что до амурных дел, так это для курсисток и любительниц женских романов. Впрочем, причина такой прохладности Сергея к прекрасному полу объяснялась до смешного просто - не пришло ещё его время, и не появилась та, ради одной улыбки которой стоило позабыть все на свете уравнения остойчивости и постулаты теории кораблестроения.

Наташа и Андрей добрели до выхода из Летнего сада в сторону Инженерного замка, и оба одновременно внутренне вздохнули. Неумолимое время убегало и убегало, пора было возвращаться привычной дорогой по Садовой на Невский и дальше по центральному проспекту северной столицы к Староневскому.

Молодые люди только-только вышли из сада, кинув последний взгляд на пруды, как перед ними возникла словно из-под земли выросшая цыганка неопределённых лет. Ничего необычного в её облике не было: широкая цветастая юбка, монисто на шее поверх тёмной кофты и цветная же косынка на чёрных как смоль волосах. Вероятно, она давно уже углядела выходившую из Летнего сада парочку и профессионально оценила её с точки зрения возможности заработка. Влюблённые - а то, что молодой морской офицер и юная девица таковыми и являлись, определялось с первого беглого взгляда, особого таланта психолога и физиономиста здесь не требовалась, - это самая что ни на есть благодатная клиентура для гадальщиц и предсказательниц. Не нужно даже особо напрягаться: знай мели то, что юноша с девушкой хотят услышать, - всё очень просто.

И цыганка уже плела привычную паутину слов "дай-погадаю-судьбу-узнаю-что-на-сердце-что-под-сердцем", но, подняв глаза и всмотревшись в лица Наташи и Андрея, она внезапно осеклась на полуслове и сникла - словно птица, которой резко подрубили крылья.

Наташу обдало пронзительным холодом, хлынувшим из широко распахнувшихся глаз цыганки, холодом той чёрной пустоты, в которой плавают звёзды. Однако Андрей ещё ничего не замечал.

– Ну что же ты, право! - добродушно обратился он к гадалке. - Расскажи-ка нам, что нас ждёт, пожалую целковым, - и мичман вытянул из кармана рубль.

А в глазах цыганки заплясало тёмное пламя, её липкая скороговорка "яхонтовый-бриллиантовый-позолоти-ручку" оборвалась. Теперь уже и Андрей заметил что-то неладное в поведении дочери фараонова племени.

Исчезло шутовство, голос гадалки изменился - в нём появились металлические оттенки. Лицо же её, доселе светившееся лукавством, сделалось неподвижным и посерело.

– Тёмно, ой темно… - бессвязно забормотала она. - Не человеку заглядывать в такие бездны… Не пойдёте вы рядом сейчас, ибо уже прошли свою дорогу, и не здесь, а под солнцем иным… Не кончено искупление, и не скоро дочь родителей отыщет, хоть и старается она… И верьте только, и берегите… И не тронет вас ни меч, ни стрела, ибо назначено вам, и даже… И рождаться вам снова и снова, до конца Круга…

Оборвав свою странную речь на полуслове, цыганка вдруг резко крутнулась на каблуках - широкая юбка разлетелась веером - и бросилась прочь через мостовую, так и не протянув руки к деньгам, которые ей предлагал Андрей.

С Садовой, цокая подкованными копытами, вылетел лихач. В коляске сидело несколько расхристанных краснолицых мужчин и растрёпанных залапанных девиц. Весёлая компания горланила вразнобой нечто малоразборчивое, но громкое. Купечество гуляло во всю ширь русской души, так, как оно понимало настоящую гульбу: с морем шампанского, с песнями, с кафешантанными девками, с криками и с бешеной скачкой по гулким булыжным мостовым.

Всё дальнейшее произошло настолько стремительно, что глаз не ухватил деталей случившегося. Бежавшая через дорогу цыганка и высекавший подковами искры громадный всхрапывающий жеребец встретились на середине улицы. Кучер не смог сдержать стремительного разбега; конь сбил гадалку широкой грудью, подмял, прошёлся по бессильно упавшему телу всеми четырьмя копытами; и коляска замерла, упершись задними колёсами в смятую человеческую фигуру в цветастой юбке - передние перекатились через сбитую женщину.

Закричали люди. Кучер ошалело крутил головой (то, что он вдребезги пьян, было заметно даже издали), разинув рот и выпучив осоловевшие глаза. Кто-то из седоков замысловато выругался и полез за кошельком, сетуя на прерванное развлечение и надеясь по привычке уладить неприятность деньгами.

Андрей с Наташей и сами не заметили, как оказались рядом с остановившейся коляской - первыми из всех прохожих. Цыганка лежала под колесом лицом вверх, какая-то нелепая, словно сломанная кукла. Глаза её уже остекленели, а из уголка губ на шею и грудь сбегала тонкая кровяная струйка. Наташа зажала рот ладошкой, давя невольный вскрик.

К месту происшествия спешил, придерживая левой рукой шашку, ражий городовой, и на лице его ясно читалось предвкушение мзды.

До дома Наташи молодые люди добрались в молчании, и даже их прощальный поцелуй отдавал горечью. Между мичманом и девушкой поселилась тень тайны, и от тайны этой веяло холодом, которого юность не понимала и не принимала.

На прорыв двинулись все лучшие силы Тихоокеанской эскадры - шесть броненосцев и четыре крейсера (кроме "Баяна", незадолго до этого повреждённого при подрыве на мине). У Того было восемь тяжёлых кораблей (четыре броненосца и четыре броненосных крейсера) и значительное количество лёгких крейсеров и миноносцев. Однако по непонятному замыслу японского адмирала в бою участвовал лишь первый броненосный отряд из шести единиц (броненосцы "Микаса", "Асахи", "Фудзи", "Сикисима" и броненосные крейсера "Кассуга" и "Ниссин"). Остальные корабли блокадного флота во время боя держались вне сферы огневого контакта и на ход и исход сражения никак не влияли. У Витгефта имелись реальные шансы на успех - противник обладал большим эскадренным ходом, однако в дуэли шесть против шести у русских было преимущество в тяжёлой артиллерии.

…Эскадра вытягивалась на внешний рейд и выстраивалась там мучительно медленно, словно человек, всячески оттягивающий предстоящую ему донельзя неприятную процедуру. Начав движение в пять часов утра, русские корабли вышли в открытое море только около девяти.

Адмирал Витгефт сидел в кресле на мостике "Цесаревича" и сумрачно разглядывал кильватерный строй своей эскадры. Он молчал, и вообще атмосфера на флагманском корабле царила такая, словно все дружно собрались на собственные похороны.

Противник появился на горизонте в половине двенадцатого, когда Порт-Артур остался уже далеко позади. Броненосцы адмирала Того двигались на пересечку курса русской эскадры и открыли огонь с предельной дистанции в двадцать минут первого. Первые тяжёлые снаряды пророкотали над волнами и подняли первые водяные столбы. Когда дистанция сократилась, русские линейные корабли ответили, и вскоре вся боевая линия непрерывно полыхала вспышками орудийных залпов.

Первый период боя оказался суматошным и беспорядочным. На "Цесаревиче" несколько раз меняли курс, обходя некие плавающие предметы, принятые за мины. Того, пытавшийся охватить голову русской эскадры для концентрации огня по флагману, принял эволюции русских за хитрый маневр, предназначенный для прорыва под кормой его броненосного отряда, засуетился, перемудрил сам себя и в результате развернул строй своих кораблей и начал расходиться с Тихоокеанской эскадрой контркурсами. И разошёлся.

Оказавшиеся под интенсивным обстрелом концевые русские крейсера не стали состязаться с противником в артиллерийской мощи, а просто отвернули и выскочили из-под огня. Длившийся около двух часов бой оборвался.

Ни один из кораблей Витгефта не получил сколько-нибудь значительных повреждений, а путь во Владивосток был открыт. Правда, пользуясь преимуществом в скорости хода, японцы, насилуя машины своих кораблей, через два часа настигли противника, но бой всё-таки шёл на равных. Обе стороны засыпали друг друга снарядами, сосредоточив огонь на флагманских кораблях (в ходе боя "Цесаревич" получил девятнадцать попаданий, тогда как в "Микаса" русским удалось влепить двадцать два крупных снаряда). Но…

До сих пор остаётся загадкой, почему Витгефт со штабом находился на открытом верхнем мостике "Цесаревича" вместо того, чтобы укрыться за бронёй боевой рубки - ведь такое диктовала простая логика. Приписываемое ему выражение: "Не всё ли равно, где умирать…" кажется несколько странным. Ну не будет идущий в сечу латник снимать доспехи и оставаться в одной полотняной рубахе - это же просто нелепо! И тем не менее…

Здесь, на мостике, его и настиг двенадцатидюймовый фугасный снаряд, искрошивший и самого адмирала, и его штабных. Почти в то же время русский снаряд врезался в палубный настил "Микаса" перед входом в боевую рубку и завертелся, словно пытаясь прогрызть палубу. Адмирал Того, замерший у просвета боевой рубки, остановившимися глазами следил за ворочавшимся в нескольких шагах от него трёхсоткилограммовым чудовищем, готовым вот-вот обернуться вихрем всеуничтожающего пламени. Но снаряд повертелся и затих - не взорвавшись. Случайность, каких немало происходит и на войне, и вообще в жизни…