Следы в Крутом переулке - Винокуров Валерий

А вот в чем ему признался Пашка Курань. Пашка ждал-ждал в тайнике, не вытерпел и побежал искать отца. Ему и в голову не пришло бежать к Петрушину. Где найти отца? Конечно, в доме тети Паши. Он и заявился туда. Отца не застал. Но увидел, что в комнате за кухней лежит мертвая, как ему показалось, тетя Паша.

Бежать! Бежать из города вообще — решает он. Но где взять деньги на билет, на жизнь? И он ищет эти деньги.

В признаниях Бизяева прокурор еще раньше уловил: свет то горел, то не горел.

Пашка ищет деньги. Кое-что находит у тети Паши. И пока ищет в ее комнате, закрывает подушкой ее лицо, считает же, что мертвая она. Теткиных денег ему мало. Он ищет у девчат. Ищет в комнате у Софьи. Но уйти ему помешали. Он слышит: кто-то зашел на веранду. Спрятался он довольно надежно, в Софьиной комнате.

Он не знал, что пришла мать. А она пробыла в доме всего несколько минут. Зашла — дверь-то оказалась открытой. Шагнула в кухню — и увидела тетю Пашу с подушкой на голове. На лице. В ужасе Галина сбежала.

Ее муж, дядька Прохор, зайдя в дом за ней следом, решил, что убийство совершила Галина. А она, напротив, если бы была возможность предотвратить такое убийство, предупредила бы тетю Пашу об опасности. Но дело-то в том, что опасности никакой не существовало. Тетю Пашу никто не собирался убивать. У нее никакого богатства не было. Это уже знали все.

Однако у Галины логический ум женщины, привыкшей оперировать накладными. В данном случае и поступки людей для нее — словно те же накладные на товары. И она начинает их тасовать в своем мозгу, чтобы решить, кто убил тетю Пашу: сам Сличко или ее сын?

Клубок страха и ненависти жил у нее в душе. Уехать со Сличко — безумный шаг для нее. Она понимала это давно и не собиралась уезжать с ним.

Итак, она сбежала. Малыха видел, как она неслась по Крутому переулку, но не узнал ее.

Она так бежала потому, что испугалась за сына. Он в доме побывал — она не сомневалась, потому что унесла с собой забытую им в комнате тети Паши шапку. Пока он деньги там искал, шапку снял. Перчатки-то, сукин сын, не снимал. Кстати, в магазине он тоже поработал в перчатках. Отец наверняка надоумил. Так вот, не унеси она Пашкину шапку, насколько это упростило бы задачу прокурора.

Она бежит и вдруг на глазах Малыхи растворяется. Но ведь чудес не бывает. И прокурор верно решил: единственная женщина, которая может на этом месте исчезнуть, — Галина, ибо она добежала как раз до своего старого дома, в котором сама уже не живет. Дом ее — на углу Микитовской и Крутого. Добежала она до него и исчезла за забором.

Но Малыха об этом не знает, поэтому она для него просто растворилась.

Что же ее привело в старый дом? Здесь после убийства может скрываться сын. Но его там нет. И она бежит к оврагу, в тайник, где утром она слушала его исповедь. Но и там его нет. Что делать? Вернуться к дому тети Паши? В Крутом она увидела Елышева. Возвращаться нельзя.

А ее сын между тем остается в доме тети Паши. Визиты в тот вечер в этот дом следовали один за другим. Балбес никак не мог вырваться.

И тут приходит отец. Он видит подушку на лице тети Паши, снимает ее. У него и мысли не возникает, что он сам оставил старую женщину в бессознательном состоянии. Значит, убийство, решает он. Раз убийство — все должно остаться на своих местах. Подушку он возвращает — не в изголовье, а на лицо тетки Павлины.

Видит беспорядок — кто-то что-то искал. Он сразу подозревает сына. Идет в комнаты — там тоже следы. В Софьиной комнате он, наконец, находит сына. Вероятно, еще до этого сын открыл окно, чтобы сбежать. Происходит объяснение. Сын божится, что только положил подушку на голову и больше ничего — боялся мертвой: искал деньги, а рядом она лежит, вот и закрыл лицо подушкой. Но отец не верит, отец не берет вину на себя.

— Вот здесь и вмешалась твоя шинель, — сказал я Елышеву.

— Да, — согласился он, — и чего меня носило по Микитовке?

— Сын увидел твою шинель. Теперь уже ничто, никакая сила не могла удержать его в доме. Он выпрыгивает в окно. Отец за пим. Этот топот как раз и услышал Малыха. Пашка оказался проворнее. Он рассказал, что успел отскочить в сторону перед самым оврагом, не ступил на тот клочок земли, который затем, когда отец на него ступил, рухнул в овраг. Малыха ведь и глухой шум слышал, от падения Сличко. Так что тетя Паша стала жертвой черствости, с одной стороны, и глупости — с другой. Может быть, и спасли бы ее врачи, если бы вызвал их кто-нибудь.

Я перевел дух. Говорить о той ночи было нелегко, даже мучительно. Мне порой казалось, что я переживаю за всех этих парней не меньше, если не больше, чем они сами.

— Люба же попала в тупик. Посуди сам. К Бизяевым дороги не было. Она понимала все. Знала, что Володя против воли матери не пойдет, хотя сам он еще мучился сомнениями. Более того. Она начала подозревать Володю. Нет, не в убийстве тети Паши, о смерти которой она узнала от Малыхи. Но она услышала, что там был Бизяев. Для чего он ходил? Девчонка решила, что он хочет отомстить ее отцу за смерть своего отца. И если в ту ночь не удалось, Володя не остановится. Да и совесть ее мучила. Она же помогала отцу: устраивала его свидания с Галиной, придумала, где спрятать своего сводного брата, совершившего преступление. Брата — вот что для нее главное было. Из-за того она и фамилию отца носила, хотя все сестры взяли материну фамилию. В крови у нее было чувство родственного единства, поэтому и родителей Володи хорошо понимала и вовсе не осуждала за то, что не принимали они ее в семью. Тут еще дозвониться не может ни до Софьи, ни до Веры. Кругом в ее жизни тупики. Вот и приняла свое страшное решение… А знаешь, что сказал в конце концов прокурор? Нет, не гадай, все равно не угадаешь. Он сказал так. Если бы тех парией, то есть вас троих, и девушек ваших не раздирали внутренние драмы, мы бы выбрали самую правдоподобную версию и на том бы закончили. Но всех вас раздирали драмы. Они-то и помогли распутать клубок. А я сказал Привалову: может быть, это и лучше, что пришлось распутывать, может быть, им всем с раскрытыми душами легче теперь жить будет. Ты-то сам как думаешь?

Елышев кивнул.

И вдруг затрещал телефон.

18

Голос Привалова я, конечно, узнал сразу. Он звучал глуховато, как и обычно, по сегодня не так, как в последние дни. Не так спокойно, рассудительно, а напротив — возбужденно, озадаченно. Примерно так говорил со мной Привалов неделю назад, когда просил меня включиться в поиски тех, кто оставил следы в Крутом переулке. Неужели новое дело — мелькнула у меня мысль. Я почему-то не сразу вспомнил о том, что он мне говорил утром: что ему необходим день-другой для завершения этого дела.

— Извините, — буркнул я в трубку, — у меня сегодня выходной день.

Я знал, что именно так, а не расспросами, заставлю Привалова тотчас же выложить, зачем я ему понадобился, какая новость вынудила его мне позвонить.

— Я вовсе не собираюсь втягивать вас в новую историю, — прогудел Привалов, словно подслушал мои мысли. — По, во-первых, я не выполнил обещания рассказать вам, для чего впутал вас в это дело. А во-вторых, и это более важно, мне совершенно необходимо повидать того сверхсрочника, старшину. Видите ли, новые обстоятельства. Известный вам Павел Курань, с которым, как вы знаете, вожусь не один день, полчаса назад сказал нечто такое, что может спутать показания наших парней. Многое теперь зависит от старшины.

Значит, новый поворот? Что же мог сказать сын Галины?

— Елышев у меня, — спокойно сказал я. И взглядом успокоил своего гостя.

— Вы не будете возражать, если я сейчас приеду? Я не займу много времени. Всего один вопрос задам ему. И отвечу на один ваш.

— Минуту, — сказал я и, не прикрывая трубку рукой, обратился к Елышеву: — Ты не возражаешь, если заедет прокурор?

Старшина бросил на меня вопросительно-настороженный взгляд.

— Ладно, приезжайте, — сказал я в трубку.

— Вашему великодушию нет границ, — не выдержав, наконец, съязвил прокурор.