Гостиница - Владимир Васильев

Мэр оглянулся по сторонам. Никого рядом не было. Оставалось признать, что это его собственное отражение. Однако он давным-давно уже не молод и вообще никогда не носил столь вызывающе романтическую прическу. Политический стиль – скромность, элегантность, аккуратность.

Однако, делу – время… Мэр разулся, поставил туфли на солнце, чтобы подсохли, снял носки, хотел было простирнуть, но не решился – так чиста была вода – и повесил их на ветки кустарника сушиться. Потом неторопливо и аккуратно снял с себя и сложил на берегу галстук, рубаху, костюм, внимательно и придирчиво оглядев их – нигде никаких следов крови и грязи… Чудеса!.. Немного успокоился, когда, раздевшись догола (ему даже в голову не пришло, что здесь можно кого-то стесняться), он обнаружил несколько синяков и небольших кровоподтеков на тщательно осмотренном теле, которое при этом показалось ему не совсем знакомым. Но другого поблизости не было, и пришлось довольствоваться тем, что имелось в наличии.

Слабые следы автокатастрофы откровенно разочаровали Мэра. Он представлял ситуацию гораздо более трагически. И отчасти даже почти смирился с возможностью собственных похорон… Но эти детские ушибы!.. Черт подери! Да что он здесь, вообще, делает, когда в Городе творятся такие дела?!.. А откуда он знает, какие дела там творятся?.. Знать не знает, но чувствует, что когда после автокатастрофы при загадочных обстоятельствах исчезает Мэр, ничего хорошего там твориться не может. У него был импульс срочно одеться и бежать обратно, но если бы он знал, где находится это «обратно»!..

А свежесть озерца влекла к себе. К тому же он уже разделся, и вряд ли что изменится оттого, что он побултыхается в воде несколько минут…

Мэр лег на шелковистую прибрежную травку, которая приятной и немного щекочущей прохладой коснулась его тела, и потянулся лицом к воде, пытаясь напиться. Он старался не вглядываться в зеркало воды, демонстрировавшее ему давно забытый юношеский облик, а смотрел в глубину, где били роднички и неторопливо плавали серебристые рыбешки.

Глубина манила и волновала… Он вытянул трубочкой губы и легко коснулся поверхности воды. От этого ошеломляюще прохладного и сладостного прикосновения по его распластанному телу словно бы проскочил электрический разряд нежности и наслаждения, как от первого прикосновения к девичьим губам, которое еще и не поцелуй, но уже скачок в иной эмоциональный мир… И Мэр представил себе полураскрытые уста своей прекрасной секретарши…

Он только сейчас понял тайный умысел своей жены, выбравшей ему в помощники такое сексуальное диво, – эта близость в официальной обстановке, не позволявшей переступить дозволенную грань, заставляла его постоянно быть «в форме», не позволяла расслабляться (расслабиться можно было дома) и, тем более, не подпускала старческие настроения, которые до того у него нет-нет, да и возникали – эти коварные желания тишины, покоя, духовной гармонии. Может быть, само по себе это и не плохо, но непозволительная роскошь для политика, у которого постоянно должны быть «ушки на макушке» и «на прицеле – пушки»…

Мэр в очередной раз восхитился мудростью своей жены. Тут же мелькнула тревожная мысль: «Неужели этот сон был хоть чуть-чуть похож на правду?.. Неужели с ней могло произойти такое?..»

Однако первое прикосновение к воде пробудило неукротимую жажду, которая, видимо, дремала в глубинах его организма, пока он шел по тундре и по лесу. Мэр с жадностью сделал первый глоток – он ожег его свежестью и сладостью первого утоления. Закрыв от наслаждения глаза, он почувствовал, как Ее губы входят в его жаждущие уста, отдаются им с готовностью и любовью. Увидел Ее лицо, прижатое к его лицу и, коснувшись руками, которыми до того опирался о берег, поверхности воды, ощутил электризующую свежесть и чистоту Ее кожи…

«Что это со мной?» – мелькнула и погасла растерянная мысль, а руки уходили все глубже и глубже, наполняя тело блаженством, а душу безумием.

И тогда он, не помня себя, хотя немного с удивлением и наблюдая за собой со стороны, оторвался от воды, вскочил, напряженный, как пружина, и, глубоко вдохнув, нырнул в прозрачную манящую глубину.

И она приняла его, сначала ошпаривающим прикосновением прохлады к пылающему телу, а потом всезаглушающей нежностью и искрящейся от солнечных бликов голубовато-зеленоватой глубиной…

Он плыл медленно, осторожно, привыкая к этому загадочному миру, боясь потревожить его резким движением, но объятия глубины становились все более тесными и, когда дыхание было уже на исходе, вынырнул и заставил вскипеть слегка волнующуюся поверхность воды, вопя от восторга, носясь то от берега к берегу, то по периметру озера, забывшись от упоения собственной силой и неистощимой энергией, от нежных и ошеломительных объятий упругой плоти озера… Или реки?.. Он был уже у ее истоков и почувствовал, как нежное и гибкое тело извивается у него в руках и ускользает, и отдается, доводя его до умопомрачения…

Вдруг силы его иссякли, словно, догорев, погасло пламя, и томный дымок – все, что от него осталось, – извиваясь, поднимается вверх. Он расслабился и повис в воде, каждой клеточкой истомленного тела ощущая ее нежность. Упругие струи подхватили его и медленно-медленно повлекли к истоку реки… Он не сопротивлялся…

«Замереть, раствориться, – проплывало в остатках сознания, – отдаться течению…»

Он чувствовал, как льнет к нему ее благодарное и благодатное тело, словно стремясь слиться с ним в едином бесконечном потоке. И это ощущение дарило такое блаженство, что не было ни сил, ни желания сопротивляться.

Неожиданно его рука коснулась чего-то твердого и острого. От боли он дернулся и открыл глаза. Рука ниже локтя задела за острый обломок одного из каменных исполинов, охранявших исток реки. Он ухватился за его шершавую поверхность и, подтянувшись, благо течение было несильное, вскарабкался на плоскую площадку, чуть выступающую над водой. Откинулся спиной на откос, оставив ноги в воде. Приятное ощущение веса собственного тела стало медленно возвращать его к реальности. Посмотрел на свое тело, не очень узнавая его, – вроде бы свое и, в то же время, не совсем свое – слишком молодое и сильное. Оно нравилось ему. Он хотел обладать этим телом.

«Река… поток, – расслабленно думал он, – единение, слияние… Это, конечно, прекрасно. Кто спорит?.. Но когда это несколько мгновений слияния и единения… Будет ли оно столь же блаженным, став постоянным?.. Может быть, тогда блаженством станет разъединение… одиночество?..»

Приятно ощутить тяжесть любимой головки на руке и, кажется, что ощущал бы ее вечно, однако, когда рука начинает затекать…

«И что потом, в конце?.. Океан?.. Полнейшее растворение во Всеобщности?.. Не знаю, может, кому-то это и по душе, но сдается мне, не мужское это дело… Йоги бесполы, а это не по мне. Другое дело – вершина. Главное, быть не выше других – это суета, но достичь максимума собственной высоты – это принцип…» И вдруг вспомнилось замечание из Книги Мессий Ричарда Баха: «Не говори, что у тебя есть потолок, а то уткнешься в него…»