Друзья мои - книги (Заметки книголюба) - Владимир Лидин

Вплетенное в книгу стихотворение "Поэт", раскрывает отношение к поэзии С. А. Андреевского.

ПОЭТ

Из непроглядного тумана,Как шум далекий океана,Наш гимн звучит иным векам .О всем, что близко было нам.Как вы - я сын своей эпохи,Моих трудов сметутся крохиС трудами прочими в архив:Рассудит нас, кто будет жив.В тот хор невольных песнопенийЯ также лепту приношу;Хвалы от вас я не прошуИ не желаю поощрений,Но для грядущих поколенийЯ ваши стоны заношу.

(127) Об Андреевском следует добавить, что за отказ выступить обвинителем по делу В. И. Засулич он вынужден был выйти в отставку: был он в ту пору товарищем прокурора Петербургского окружного суда.

Глядя на томик Андреевского, столь любовно переплетенный Урусовым, я думаю о том, что это не библиофильская причуда, не изысканная страсть книжника - это целый слиток литературы, история отношений двух выдающихся деятелей, запечатленная в изобретательной выдумке одного из них, и как же не быть благодарным книжнику и собирателю Александру Ивановичу Урусову за то, что он обогатил не только свою библиотеку, но и тех, кто в интересах сегодняшнего дня ставит на службу читателям страницы прошлого.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ МЕЧТЫ

На моем столе лежит книга в переплете из черного коленкора. Она заключает в себе историю одной мечты и судьбу целого поколения.

В 1918 году из Сибири на родину, в Венгрию, пробирались трое бывших военнопленных. В ту пору было так далеко от Красноярска до Будапешта, что венгерская столица, казалось, находится на другом конце света. В России шла гражданская война, железные дороги были разрушены. Со случайными поездами, а иногда, может быть, многие километры и пешком группа венгров пробиралась по городам и весям необъятной страны, пока не оказалась в Симбирске. Здесь в поисках пристанища венгры познакомились с Надеждой Васильевной Коротневой (128) певицей-любительницей, впоследствии много лет дружившей с С. В. Рахманиновым.

В семье, где поселились венгры, хорошо понимали, что эти трое бывших военнопленных - люди с высшим образованием: один из них был врачом, другой преподавателем литературы - жертвы первой мировой войны. В самом деле, на своей личной судьбе венгры познали все несчастья, какие приносит война.

(129) Почти целый год прожили трое венгров в Симбирске, пока смогли двинуться дальше. Когда, наконец, началось организованное возвращение бывших военнопленных на родину, один из венгров на прощание подарил хозяйке книгу, которая лежит ныне на моем столе.

- Книга эта - история одной мечты,- сказал венгр,- и когда ваши дети вырастут, и вы расскажете им о нас и о трагической войне, которая забросила нас сюда, они поймут, почему эта книга представляет собой историю одной мечты.

Прошли годы, много лет, и теперь, перелистывая эту книгу, я размышлял не раз о судьбе целого поколения.

В 1915 году в далеком сибирском городе Красноярске в офицерские бараки для военнопленных была заключена большая группа венгров. Как бы свидетельствуя о том, что никакая война не может убить творческий дух человека, они общим трудом, работая, видимо, многие месяцы, создали поразительную рукописную книгу: перевод "Евгения Онегина" А. С. Пушкина на венгерский язык. Главу за главой чья-то старательная рука переписывала бисерным почерком бессмертный роман в стихах. Художники, а их среди военнопленных оказалось немало, снабдили текст рисунками.

На титульном листе книги акварелью изображены бараки, в которых военнопленные жили в Красноярске. Под акварелью и датой "Красноярск. 1916. Декабря 31" следует около пятидесяти подписей. Дата 31 декабря свидетельствует о том, что военнопленные встречали новогоднюю ночь. Надпись на следующей странице разъясняет глубокий смысл этой необычной книги.

Вот что сказано в этой надписи, под которой в виде концовки нарисованы ручные кандалы:

"Во время моего пребывания в плену переписка этого произведения доставляла мне очень много радости. Плен сковывал только мое тело в холодную зиму в Сибири, ибо душа моя свободна, как ветер, как порыв сердца,- и на быстрых крыльях летит по направлению к Венгрии! Ноябрь. 1916. Красноярск".

Надпись эту, написанную по-венгерски, мне только недавно перевели. История одной мечты - это, конечно, история мечты о свободе. Свободолюбивый поэт великой (130) страны стоял перед внутренним взором венгров; имя Пушкина было им так же дорого, как и имя Петефи передовым русским людям. Много рисунков и акварелей имеют непосредственное отношение к пушкинскому тексту, но есть в книге и рисунки, отображающие трагическую судьбу людей, заброшенных в неведомую им дотоле Сибирь. На одном рисунке - две одинокие могилы в сибирской тайге (вероятно, память о тех, кто не дождался освобождения), на другом русская церковь тоже где-то в Сибири.

Давно нет на свете той, которая подарила мне эту книгу. Нет на свете, наверно, и многих из ее создателей. Но, может быть, некоторые из тех, имена которых запечатлены в подписях под заглавным рисунком, стали известными художниками, музыкантами или учеными современной народной Венгрии... Мне кажется, что в пору, когда в наиболее сложных испытаниях проверена дружба, которая связывает русский и венгерский народы, этот памятник далеких лет обретает особый смысл и особое выражение.

Перелистывая рукописные страницы книги в черном, уже ветшающем переплете, я вижу перед собой новогоднюю ночь 1916 года, когда, может быть, читали вслух великое творение Пушкина те, кто был насильственно оторван от своей родины. Они понимали, что русский народ не повинен в их испытаниях. Иначе они не венчали бы Пушкиным новогоднюю встречу, которая всегда несет в себе надежду на лучшее, более счастливое будущее.

(131)

РУКИ ПЕРЕПЛЕТЧИКА

За несколько лет до войны Академия архитектуры в Москве решила реставрировать редкие и наиболее ценные издания своей библиотеки. Огромные волюмы Витрувия или Палладио, источенные червями или обветшавшие от времени, требовали тончайшего мастерства переплетчика, который должен был вернуть им начальный вид.

Такие золотые руки нашлись в Москве. Это был старый переплетчик Эльяшев, родом из Николаева, человек, тонко чувствовавший эпоху, бескорыстно влюбленный в свое дело, превосходный переплетчик и футлярщик. Среди книг моей библиотеки есть ряд книг, переплетенных Эльяшевым и вполне достойных выставки переплетного искусства. Его пригласили в библиотеку Академии архитектуры, и Эльяшев реставрировал там или, вернее, воссоздал ряд замечательных книг, так что даже самый опытный взгляд не обнаружил бы изъянов.

Я всегда с уважением смотрел на руки Эльяшева. Они обращались с книгой так, словно разговаривали с ней, а сам Эльяшев принадлежал к тому поколению передовых переплетчиков, которые уважали книгу и несомненно сыграли просветительную роль в темные времена перед Октябрьской революцией в России.

В 1941 году, во время эвакуации, Эльяшев был заброшен куда-то в далекие лесные пространства, я потерял его из виду в сложных событиях войны и считал, что старик не вынес, вероятно, тяжелых потрясений. Но однажды, года через два после окончания войны, я узнал, что Эльяшев жив и даже работает продавцом в книжном киоске издательства Академии наук на одной из станций московского метро. Я поехал на эту станцию и отыскал Эльяшева.

(132) - Как я рад что вы живы,- сказал я ему.- Я часто вспоминал ваши руки.

- Жив-то я жив,- ответил он,- но с руками мне пришлось проститься.

Он показал мне свои руки, на которых были ампутированы все пальцы, за исключением двух - большого и указательного на правой руке, которыми он и действовал.

- Как же это случилось... при каких обстоятельствах вы потеряли ваши руки? - спросил я озадаченно.

- Я отморозил их на лесозаготовках. Ноги у меня были тоже обморожены, но не в такой степени.

- Неужели вас послали на лесозаготовки? Ведь вам больше шестидесяти лет,сказал я, готовый предположить чье-то равнодушие к чужой старости.

- Нет, я пошел добровольно,- ответил он с твердостью.- Разве мог я остаться без дела, когда вся страна воюет? Нет, я не вправе был поступить иначе.

Я вспомнил о своих книгах, которые переплел Эльяшев, вспомнил редчайшие издания в библиотеке Академии архитектуры, которым этот старик дал вторую жизнь.

- Как же мне жалко ваши руки, Эльяшев,- сказал я, искренне скорбя за него.- Они у вас были как у скрипача.

- Конечно, руки мои пропали... но если я принес ими хоть сколько-нибудь пользы в войну, что сейчас говорить о них.

Он сказал это, нисколько не рисуясь, и я подумал о том, что, может быть, спиленное его шестидесятилетними руками дерево послужило топливом для двигателя или станка, на котором изготовляли оружие.

Неделю спустя Эльяшев неожиданно пришел ко мне.