Рождение музыканта - Алексей Новиков

Ветру в каждой деревне хлопоты, метели в каждом овраге задержка. А вести через леса и долы бегут: от жилья к жилью без остановки, от сердца к сердцу напрямки.

– Москву, мужики, вернули! Хоть и погорелая, а все Москва!

– Москву вернули, а басурман где?

– На Смоленск задним ходом подается.

– Ой, не выпустить бы теперь!

– Не может того быть, чтобы живой ушел!

– Бают, мужики, сам Кутузов в Ельню будет!

– Не видал Кутузов твоей Ельни! Ему Бонапарта давай, а тут что? Последние шерамыжники, и те откатились.

Они, точно, из Ельни ушли. Днем Ельня была ничья, по ночам караул держали волки. Впрочем, ушли враги недалеко. Стали за Ельней в Ляхове, в Язвицах, в Долгомостье. Вся дорога до Смоленска была забита свежими войсками Наполеона, прибывшими с запада. Выполняя приказ, здесь расположился корпус генерала Бараге д'Иллье, а в Ляхове – бригада барона Ожеро. Генералы ждали прихода Наполеона из Калуги. Но вместо долгожданного императора явился незваный генерал-мороз.

Прошелся мороз по деревням, хлопнул рукавицей о рукавицу – застучали у воителей зубы. Облеклись поверх кацавеек в рогожи: вот она, русская шуба! Что-то плохо греет.

А мороз лишь пугнул и ушел с развальцем вслед за первой метелью. Не торопясь, расстилалась снегами зима, не торопясь, обряжала чужестранных воителей в белый саван. Заметала кое-как концы – упокойникам не по мерке шить, сойдет!

По кутузовскому приказу на Ельню шли передовые партизанские партии. Зима им порошей путь выстилала, каждому дереву новый полушубок выдала: не кого-нибудь – народ-воинство встречать!

Вышли на ельнинскую дорогу славные партизаны Дениса Давыдова. Зима каждую тропу, каждую колдобину запушила: не цокайте, кони, подковой, врага не спугните! – и распустила в звонком воздухе белые снежные кружева.

А лес будто песней шелестит или то с дороги голос?

Не шуми ты, зима с морозами, вы не дуйте, ветры холодные,Дайте молодцам во чистом поле с лютым ворогом переведаться…

– Никак наши?

– Они!

– Али дождались?

– Оттерпелись, царица небесная!..

Ребята горохом сыпались с печей на улицу.

– Мамка, на конях! Тятька, глянь, с саблями!..

– Угомону на вас нет!..

Люди крестились и плакали, бежали необутые к околице, кланялись родной русской силе. Еще не видала зима, чтобы таяли от людской радости снега. Не видали Бонапартовы генералы, как, не дойдя до Ельни, остановился в Пронине партизанский отряд Дениса Давыдова.

– Ну, рассказывайте, где неприятель?

– За Ельней, кормилец, с Ляхова примечен.

– Много ль?

– Кто его знает? Снуют взад-вперед… Мертвыми бы их сподручней счесть!

– А мы, – отвечает Денис Васильевич, – их и живыми и мертвыми пересчитаем! – И смеется командир в черную бороду лопатой. Борода у него мужику впору и кафтан на нем мужицкий. Правда, барина в бороду не спрячешь, барина и по ногтю узнаешь! А этот – ничего, видать, подходящий.

Тайные партизанские дозоры пошли в Ляхово, а в Пронино потянулись новые ходоки.

– Нас, ваше благородие, тоже прими! – сказал партизанскому командиру новоспасский Аким.

Спустя минуту он стоял перед командиром и чертил по столу корявым пальцем:

– Вот здесь, слышь, на брюхе ползти придется, а дале и на конях можно…

Денис Давыдов рассматривал карту. Аким косился на него с тревогой: как бы командир чего не спутал. На карте как в лесу, а в лесу – все перед тобой как на ладошке. И снова начинал скрести ногтем по столу.

– Можно змея живьем взять! Очень даже можно!

– Ну, будь проводником!..

Когда к Пронину подтянулись партизанские отряды» Сеславина и Фигнера, Денис Васильевич наскоро набросал записку генералу Орлову-Денисову:

«…Я открыл в селе Ляхове неприятеля. Сеславин, Фигнер и я соединились…»

Вахмистр Колядка проскакал с этой запиской под самым носом у генерала Ожеро, и вся округа пришла в тайное движение. Зима блюла до времени тишину.

Но вот в тишину эту ворвался глухой рокот барабанов, и бригада генерала Ожеро бросилась к оружию. Конники Дениса Давыдова уже летели вихрем к ближней высотке, и вскоре оттуда ударила по Ляхову первая партизанская пушка.

Партизаны со всех сторон окружили Ляхово. Село пылало в разных концах. Когда на воздух взлетели зарядные ящики, положение представилось генералу Ожеро безнадежным. В отсветах пожара над неприятельскими линиями затрепетал белый флаг.

Партизанам сдались генерал, шестьдесят офицеров и более двух тысяч солдат.

– Барон Ожеро был уверен, – рассказывал, вернувшись из Ляхова, Фигнер, – что его окружают пятнадцать тысяч человек!

– Да откуда он взял, чорт, пятнадцать тысяч? – удивился Денис Давыдов.

Фигнер улыбнулся:

– Я назвал ему все полки и фамилии всех командиров; впрочем, мне было бы трудно удовлетворить любопытство господина барона, если бы он захотел увидеть их в натуре!

Командиры сели писать главнокомандующему рапорт, Фигнер поскакал с ним к Кутузову.

На дневке, по дороге к Ельне, главнокомандующий слушал доклад дежурного генерала:

– От капитана Сеславина, ваша светлость!

Кутузов приготовился слушать, приложив ладонь к уху.

– «Марши наши быстры, – громко читал рапорт генерал Коновницын, – а следствия оных неприятелю гибельны. Шесть батарейных орудий его приведены в совершенную негодность. При орудиях взяты: полковник, четыре офицера и рядовых пятьдесят восемь…»

– Отменно! – сказал главнокомандующий.

Дежурный генерал, улыбаясь, вертел в руках новый распечатанный пакет.

– Штабс-капитан Фигнер доносит об уничтожении его партией крупной неприятельской магазеи, а к рапорту имеется препровождение. – И генерал Коновницын зачитал официальным тоном: – «При сем препровождаю отбитых у неприятеля… сто волов…»

– Хо-хо-хо! – весь заколыхался от смеха Кутузов. – Рапорт идет, а за рапортом препровождение… мычит! Ну, уморил! Куда ж твои канцеляристы с этаким препровождением денутся? – И, едва отдышавшись, фельдмаршал закончил: – А Фигнера благодарить: ждем, мол, дальнейших препровождений! – и снова заколыхался от смеха.

Вошедший в избу адъютант доложил, что прибывший штабс-капитан Фигнер просит аудиенции по самоважнейшему делу.

– Легок на помине! – молвил Кутузов. – Пусть войдет!..

Выслушав доклад о ляховском деле, он одобрительно покряхтел, обнял Фигнера и приказал отписать в Петербург:

«Победа сия тем более знаменита, что в первый раз в продолжение кампании неприятельский корпус положил оружие перед нами…»

– Так перехитрили, говоришь, господина Ожеро? – обратился фельдмаршал к Фигнеру. – Вот и нам бы эдак Бонапарта перехитрить! – Кутузов посмотрел в слепое, промерзшее окно. – Хотел бы я знать, где он, собачий сын, ночует?..