Королевское зерцало - Вера Хенриксен

— Не думаю, что я скоро попаду в Киев, — сказал Олав. — Впрочем, кто знает. Ты говоришь, что в Киеве сорок церквей и восемь торгов. Наверное, жители Киева только и успевают, что молиться да торговать.

Эллисив улыбнулась.

— Ты еще красивее, когда улыбаешься, — заметил вдруг Олав.

Эллисив пропустила его слова мимо ушей. Но подумала, что, кажется, она первый раз улыбнулась с тех пор, как Харальд покинул Оркнейские острова…

— Почему же? Они спят, едят, рожают детей, как и все люди. У нас много золотых и серебряных дел мастеров, их изделия славятся повсюду. Только они умеют делать финифть по серебру. Видишь ту икону, — она кивнула на изображение Спасителя в углу, — ее сделал киевский мастер.

Но верно и то, что большинство горожан занимается торговлей. Без торговли не было бы и Киева, на торги привозят товары изо всех земель. Меха и мед — из дремучих северных лесов, оружие — из западных стран, дорогие одежды — из Царьграда, диковинные плоды с юга, украшения и всякие редкости — из дальних восточных земель, названий которых мы даже не знаем. Если бы ты только мог понюхать плоды и пряности, что продаются на тех торгах! Ты никогда даже не слыхал о таких.

В Киеве всегда можно купить рабов — обычно это пленники, захваченные во время походов. Рабов продают на особом торге.

По Днепру проходит главный торговый путь. Но иногда товары из восточных земель прибывают с караванами верблюдов. А с запада, через леса, их привозят на вьючных лошадях.

Каждую весну в Киев приплывает много купеческих судов. Большинство из них приходит из городов, стоящих выше по Днепру, и даже из Новгорода.

Таких судов ты не видел. Это ладьи-однодеревки, их делают из одного толстого выдолбленного дерева и набивают борта. Они ходят на веслах, но на них можно устанавливать и парус.

К началу лета корабли бывают готовы и нагружены товаром и рабами. Купцы плывут по Днепру вниз в Царьград.

Днепр был бы всем хорош, если бы не пороги.

Первый порог — самый опасный, в нем четыре гряды, русло в этом месте узкое, течение бурное, и на дне торчат острые камни. Людям приходится выходить из ладей прямо в воду. Они идут вдоль берега и осторожно ведут ладьи вниз, они тянут и направляют ладью, нащупывая ногами путь, чтобы не повредить днище судна об острые камни. У другого порога им опять приходится выходить в воду. По-нашему он называется Островной порог, а варяги называют его Хольмефосс — оба названия означают одно и то же. Третий порог варяги называют Гьялланде [24] за его грохот.

Последний порог самый коварный. Здесь ладьи с грузом приходится нести по берегу и по берегу же перегонять закованных в цепи рабов. По-нашему этот порог называется Неясыть, то есть ненасытный, — лучшего названия для этого порога не подберешь.

Он состоит из двенадцати гряд, вода мечется от берега к берегу, разбиваясь о скалы, острые, как меч.

В воздухе висит водяная пыль, среди камней закручиваются жадные водовороты. Гул воды, словно жуткий крик, заглушает все прочие звуки.

— Откуда ты все это знаешь? — перебил ее Олав. — Ты тоже плавала вниз по Днепру?

— Нет. Мне рассказывал твой отец. Он-то не раз проделывал этот путь.

— Я и не знал, что отец умел так рассказывать.

Олава как будто оскорбило, что он не знал отца с этой стороны. И Эллисив решила не рассказывать больше о Днепровских порогах.

— Княжеский двор в Киеве лежит на холме, над Днепром, — начала она. — Бескрайнее небо, степь — кажется, что плывешь на корабле. И ветер, проносящийся над степью, напоминает морской.

Нас, княжеских детей, было десять: шесть братьев и четыре сестры. Я из детей была четвертой, старше меня был брат и две сестры.

У нас было полно слуг и много наставников. Отца мы видели редко: князю Ярославу было не до нас. А мать почти всегда была с нами, она старалась выучить нас говорить на своем языке. Мне, единственной из сестер, это пригодилось.

Отец тоже не забывал про наше ученье — ученость он ставил превыше всего. Ему было известно, что в Византии знатные люди держат учителей и для сыновей, и для дочерей. И он хотел, чтобы мы непременно овладели греческой грамотой.

Кроме того, нас учили и славянской грамоте, слушали мы и древние сказы о своих предках. Учили Священное писание и догматы христианской веры. Отец требовал также, чтобы мы знали законы и умели считать.

Мальчиков учили владеть оружием, а девочек — как подобает держать себя королеве.

— И все дочери князя Ярослава стали королевами? — спросил Олав.

— Нет, только три.

— А четвертая?

— Ее отдали в монастырь.

— Ярослав не нашел для нее конунга?

— По-моему, он и не пытался. Наверное, хотел, чтобы кто-то за него молился.

— И она согласилась пойти в монастырь?

— Ее об этом не спрашивали.

— Тогда кто же знает, молилась она за Ярослава или проклинала его?

— Никто, — ответила Эллисив сухо: Олав коснулся запретной темы.

— Ты помнишь Олава Святого, он ведь был в Гардарики?

— Мне тогда было шесть лет, я почти все забыла. Помню только, что он был молчалив и что его вид пугал меня. Он постоянно был такой мрачный.

А вот его сына Магнуса, который приехал в Киев вместе с отцом, я знала хорошо. Мы были ровесники и часто вместе играли. Мы любили друг друга, как брат и сестра. Он прожил у нас шесть лет. После отъезда Магнуса я очень плакала и долго скучала по нему. Он был мне ближе моих родных братьев и сестер.

Твой отец приезжал в Киев, когда Магнус жил у нас. Это было летом, после битвы при Стикластадире.

Олав кивнул.

— Отцу тогда было пятнадцать лет. Я много раз слышал об этом.

Он вдруг о чем-то вспомнил.

— При Стикластадире отец попросил, чтобы ему привязали меч к руке, он боялся выронить его во время боя. Наверное, он и тебе об этом рассказывал. Одно странно. Говорят, что и у Станфордского моста он попросил о том же. Там ему привязали по мечу к каждой руке, чтобы он мог рубить сразу двумя мечами. Так он сражался только в двух битвах — в первой и в последней.

Эллисив тоже задумалась над этим.

— А может, и удивляться нечему, — сказала она, помолчав. — Просто, когда приходилось очень трудно, он старался совершить невозможное.

— Ты говоришь, что он приехал в Гардарики летом после Стикластадира. Выходит, он тогда был моложе, чем я сейчас. Как он относился к тому, что ему приходится жить в изгнании?

—Я знаю об этом только с его слов—он отказывался признать свое поражение. У него была одна цель—вернуться в Норвегию и стать там конунгом. Ему было очень горько, когда хёвдинги приехали из Норвегии, чтобы забрать Магнуса и провозгласить его конунгом.

— Сколько было тогда отцу?