Записки хроноскописта - Игорь Забелин

— Хинксом?

— Да. Вылетело имя из головы. Тоже, понимаешь, за письменным столом открытие произошло… Ну, не буду задерживать. Работай. А Сахарову — помоги.

— Поможем, если он найдет петроглиф, — сказал я.

…Самое удивительное, что Сахаров действительно нашел его. В июле, уже после того как Дягилев отправился на Чукотку, мы получили от Сахарова телеграмму с просьбой немедленно вылететь в Туву.

— Вот так! — сказал мне Березкин (он немножко важничал). — Вот что значит квалифицированный анализ действительности. Конечно, это не открытие коссов. Но…

Березкин еще перед Новым годом запланировал в своем институте полевые испытания хроноскопа и средствами для поездки располагал неограниченными. Правда, несмотря на все разумные доводы, несмотря на вполне объяснимую радость Березкина, предсказавшего петроглиф, ко мне иногда возвращалось ощущение, что собираемся мы стрелять из пушки по воробьям. Но Рогачев и тут помог: как-то раз он вновь позвонил мне и сказал, что у подножия Танну-Ола начаты крупные археологические раскопки и он уже распорядился, чтобы археологи предоставили нам для хроноскопии все, что нас заинтересует. Эти дополнительные обстоятельства и склонили окончательно чашу весов в пользу хаирханской пещеры.

Мы решили не лететь в Туву, а ехать на платформе, погрузив на нее машину с хроноскопом. И мы поехали-дорогой, по которой мне приходилось проезжать много раз… Много раз. Но первый был-из Москвы на восток, когда немцы подошли к столице и началась эвакуация детей и женщин, Второй раз-обратно в Москву, из сибирской деревни в университет… А потом, уже студентом географического факультета, — в Туву. А потом-из Тувы. Последнее-памятно. Был то первый послевоенный год-еще не кончился сорок пятый — и поезда на сибирской трассе брались штурмом. Поезд нам с моим спутником, уже немолодым геоморфологом, бывшим фронтовиком, взять штурмом не удалось-мы захватили в Ачинске лишь переходную площадку, которые в то время не прикрывались гофрированными стенками, как теперь. Где-то у Юрги началась пурга — сильнейшая, со встречным ветром. Нас заметало, мы коченели. И пытались согревать руки одной фляжкой на каждой станции я бегал за кипятком. И так-двести километров, до Новосибирска…

В Ачинске мы расстались с Транссибирской магистралью и свернули на Абакан. А потом-знаменитый Усинский тракт, который я проезжал дважды-второй раз зимой, на открытом грузовике, — и, наконец, Кызыл, тот самый Кызыл, который позволил мне после трехлетней голодовки прикрыть ребра…

…Тот же паром переправил нашу машину через Енисей. А у самого берега случилось непредвиденное: колесо машины при съезде соскользнуло с настила, и машину сильно ударило.

Березкин побледнел. А какой-то молодой человек-совсем мальчик на вид бросился к грузовику с явным намерением вынести его на руках… Руки проявили самоуправство, руки не согласились поднять грузовик, и тогда молодой человек подошел к нам.

— Я их тут всех распеку, — сказал он гневно. — Я им тут всем раздокажу… Петя Скворушкин, — представился он. — Сахаров прислал меня встретить вас.

Несмотря на сравнительно юный возраст, Петя Скворушкин оказался деловым человеком: он, не теряя ни минуты, договорился с шофером трехтонки, и тот аккуратно вытащил нас на берег.

Но о том, чтобы немедленно своим ходом идти к Хаирхану, уже не могло быть и речи. Березкин — а ему тут принадлежало последнее слово-сказал, что сначала осмотрит и, если потребуется, отремонтирует хроноскоп, что проще сделать в столице автономной области, чем в горах.

Итак, мы невольно задержались в Кызыле. В прошлый свой приезд сюда я жил в конце гостиничного коридора, за раскрытой дверцей шкафа с постельными принадлежностями, а теперь мы остановились за городом и разбили лагерь.

Березкин пребывал в мрачности, я тоже, а симпатичный Петя Скворушкин, студент философского факультета, почему-то посчитал, что в аварии виноват он, и теперь пытался рассеять и развеселить нас. Он потчевал нас всяческими рассказами, и от него мы узнали, что Сахаров-доцент философского факультета, истматчик, что среди спелеологов есть еще несколько философов. Это почему-то рассердило Березкина.

— С какой стати — философы? — спрашивал он. — Обычно математики или физики увлекаются альпинизмом, спелеологией… А тут-философы!

Березкин сам понимал, чго гневается без причины, что физики или математики не имеют никакого преимущества в исследовании пещер перед философами или, тем более, геоморфологами и географами, и я подал Пете знак, чтобы он не обращал внимания на воркотню.

Когда же Березкин выяснил, что хроноскоп от встряски не пострадал, мир и согласие окончательно восстановились в нашем увеличившемся отряде.

…От Кызыла до Хаирхана-почти день пути. Зеленая долина Енисея остается справа. Слева-степь, курганы. На курганах-орлы. Взмахивая крыльями, они становятся похожими на маленькие радары.

А потом впереди возникает Хаирхан-зубчатый, обнаженный..

— Вот и приехали, — говорит нам Петя. — Видите палатки?

Мы видим палатки и видим людей, бегущих нам навстречу.

…Чтобы не затягивать больше повествование о глиняных черепках, я опущу рассказ о событиях, свидетелем которых не был.

Скажу лишь, что Сахаров и его товарищи-спелеологи обнаружили петроглиф в том же первом зале хаирханской пещеры, где ранее нашли глиняные черепки, — для этого им пришлось счистить со стены слой копоти.

В пещеру вел сравнительно широкий и высокий ход; кусты и небольшие лиственницы скрывали его от невнимательных глаз, но все-таки пещера иногда посещалась местными жителями — в зале кое-где валялись обрывки конской сбруи, какие-то пестрые матерчатые ленты, виднелись следы недавних костров.

Сахаров сразу же подвел нас к стене, расположенной напротив входа. В пещере было сумеречно, но мы без труда разглядели высеченный на скале петроглиф Березкин, предсказавший его существование, выглядел именинником

— Ну конечно, — говорил он. — Эта пиктограмма значительно полнее той, на глиняных черепках.

Действительно, перед нами была целая серия рисунков, последовательно излагавшая ход событий. В левой части друг против друга стояли стрелки из лука-примитивно изображенные человечки с треугольными головами; тетива луков была натянута, и воинственные намерения стрелков не вызывали сомнений. Далее были изображены несколько убитых стрелами людей, и лишь потом уже знакомые нам сломанные стрелы На них пиктограмма не кончалась. В правой ее части художник поместил двух воинов с поднятыми над головой копьями; воины стояли в угрожающих позах, готовые метнуть копья в невидимого врага.

— Мне приходят в голову лишь простейшие решения, и они меня не устраивают, — сказал Сахаров. — Можно предположить, например, что петроглиф рассказывает о воин-оком подвиге неведомого нам племени. В жестокой схватке с врагом оно потеряло много убитых, лишилось своего основного оружия — стрел, но мужественно продолжало сражаться копьями… Логично, не правда ли? Но скучно и примитивно. Впрочем, слово за хроноскопом.

Березкин молча отправился к машине и вскоре вернулся с небольшим «электронным глазом», за которым тянулся длинный тонкий провод.

— Да, совсем забыл, — неожиданно сказал Сахаров. — На стене есть еще один рисунок… Правда, он как будто не имеет отношения к нашему петроглифу.

Сахаров пошарил лучом фонаря по стене и остановил его выше петроглифа.

— Олень, пораженный стрелами.

Действительно, на стене виднелось неполное изображение оленя с запрокинутыми ветвистыми рогами; неполное потому, что стена в этом месте осыпалась и уцелела лишь передняя часть рисунка. Две стрелы, пущенные с разных сторон, застряли в туловище животного.

— Не будем отвлекаться и займемся петроглифом, — сказал Березкин. — Идите к хроноскопу. Задание я уже сформулировал, и, как только «электронный глаз» передаст импульсы, на экране появится изображение.

По обыкновению, Березкин прежде всего поручил хроноскопу выяснить, как создавался петроглиф.

На экране возник старый, но еще, видимо, крепкий человек с зубилом в одной руке и округлым булыжником в другой и приступил к работе. Он подставлял зубило под острым углом к скале и ударял сверху камнем. В действиях его не было ничего особенно интересного для нас, но я обратил внимание, что мастер-старый. Раньше мы не придавали значения возрасту художника, наносившего пиктограмму на глиняный сосуд, но теперь я припомнил, что тот был молодым.

Когда Березкин вышел из пещеры, чтобы самому посмотреть изображение, я указал ему на возрастные различия.

Березкин постарался уточнить задание, но результат остался прежним: хроноскоп настойчиво утверждал, что петроглиф высекал старый человек. Если хроноскоп не ошибался, — а мы уже привыкли верить ему, — то, значит, разные люди стремились запечатлеть в хаирханской пещере одну и ту же мысль.