Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

Узнав про сборы, на берегу собралась толпа голых мужиков и женщин. Тимофей наварил каши, приправил ее тростниковым сахаром. Для соборного чаепития пришлось брать котлы с судов. Передовщик и партовщики тепло прощались со здешним народом. «Талакани-Талакани» – слышал Сысой и удивлялся, что его дружок смог заслужить здесь такую любовь. Чугач из его партии увозил с собой жену из здешних девок. Можно было понять, что это делалось добровольно, без выкупа, а женка Тимофея плыть на север отказалась.

Партии погрузились на суда, партовщики поплясали в честь отплытия. Шхуна и бриг одновременно выбрали якоря и подняли паруса. Погалсировав против ветра, шхуна первой вышла в открытое море и дождалась бриг. Выбравшись из залива, он уверенней схватил ветер прямыми парусами и пошел впереди ввиду высокого скалистого берега.

Сысой до сумерек стоял на мостике у штурвала. Шхуна держалась ввиду брига. Передовщик внимательно высматривал сушу, время от времени передавал штурвал Кыглаю и на отмятом куске кожи рисовал карту берега. Ему хотелось не пропустить вход в открытый им залив, между мысом Мендосино и Тринидадом, и чтобы штурман-прусак определил его координаты. Солнце легло на горизонт, Банземан поднялся на мостик, записал время заката в журнал. Вскоре после усталой, темной вечерней зари наступили сумерки, предтеча черной южной ночи. Сысой в очередной раз перевернул песочные часы и отбил склянки.

На вахту заступил американский прусак. Вскоре бриз стал меняться на ночной, штурман зычным голосом приказал разленившимся алеутам перекинуть гафельные паруса на другой борт. На корме брига зажгли фонари. Поменяв галс, он продолжал уверенно двигаться в темноте. Сысой постоял на мостике, вдыхая запахи берега, затем спустился в каюту. Уснул он поздно и спал крепко. Мореход разбудил его в оговоренное время. После ночной вахты он был бодр и весел, в русой бороде поблескивали капельки воды. Когда Сысой встал к штурвалу, сменив Банземана, уже золотился Береговой хребет.

– Мендосино... – сказал мореход и замычал, вспоминая слово, не вспомнил и указал рукой за корму.

– Прошли? – подсказал Сысой.

– Прошли-прошли! – радостно закивал прусак.

Корма брига «Пикок» все так же маячила впереди. Передовщик весь день вглядывался в очертания берега, надеясь увидеть вход в открытый им залив. До пройденного мыса с севера шли долго, но без попутного ветра. Сколько миль он не знал. Вечером, сдав вахту прусаку, мысленно посетовал, что место неизвестного прежде залива было отмечено только на карте Виншипов. Радовало, что они все равно явятся на Кадьяк за своим паем и покажут карты.

Прошла неделя. Шхуна следовала за бригом. Сысой проснулся утром, не услышав обычного плеска и журчания воды за бортом, почувствовал, что судно стоит, тихо покачиваясь на волнах прилива. Передовщик протер глаза и поднялся на палубу. Бриг и шхуна стояли в знакомом заливе, где прошлым летом Виншипы встречались с «Юноной». Здесь же, под звездным флагом, покачивался бриг «Меркурий». Сысой не знал, отчего капитан «Пикока» решил сделать остановку, а Банземан вынужденно следовал за ним. Передовщик поднялся на мостик к прусаку. Было ясное, солнечное утро, желтела и парила сырая палуба, с берега веяло терпкими запахами трав. С «Пикока» Сысоя окликнул Тимофей.

– Наши тут!

На воде мельтешили полтора десятка двухлючек, в которых сидели гребцы в кадьякских, круглых, плетенных из корней, и в длинных алеутских шляпах. На их обветренных лицах весело блестели белые крепкие зубы, которые у эскимосов не бывают плохими. К борту «Пикока» подошла большая байдара, с нее на бриг неторопливо поднялся старовояжный передовщик Афанасий Швецов, с которым, в прошлые годы, Тараканов промышлял в этих самых местах под прикрытием капитана Окейна на его бриге «Окейн». Это был первый совместный промысел компанейских служащих с американцами. Теперь, судя по всему, лучшие в мире охотники на калана, на лучших в мире кораблях с умелыми матросами совместно промышляли от Чугацкого залива до испанских колоний: эскимосское мастерство, русские терпение, неприхотливость и смекалка, помноженные на американскую предприимчивость давали хорошие прибыли.

Банземан кивком указал на бак, спрашивая, становиться ли на якорь? Сысой распорядился подойти к бригу. Мореход аккуратно подвел шхуну к его борту. Сысой перепрыгнул на палубу «Пикока». Афанасий Швецов, приветствуя его, раскинул руки. Лицо старовояжного передовщика было обожжено солнцем, глубже залегла сеть морщин, поредела сивая грива волос, белая борода рассыпалась по груди. Швецовские партовщики следом за ним поднимались на «Пикок» и, едва ступив на палубу, начинали плясать в честь встречи. Скрестив руки на груди, на них с важностью смотрел молодой креол или колош с чистым, не уродованным лицом, одетый как американец. На палубе «Николы» алеуты тоже плясали в честь встречи.

– Кто это? – спросил Афанасия Сысой, кивнув на стриженного тлинкита.

– Кенаец, племянник жены Бырымы! – бросив удивленный взгляд на передовщика, ответил старовояжный служащий и спохватился: – Ты ведь на Кадьяке служил?! Он доверенный приказчик по торгу и мене, легко говорит с американцами и англичанами, хорошо толмачит.

Американский бриг «Пикок» и, купленная Сысоем шхуна «Никола», прибыли на Кадьяк в конце августа. Для здешних мест стояла неплохая погода без сырости и буса с красными прожилками солнца среди низких туч. После Серроса – острова, на котором промышлял Сысой со своей чуницей, после Гавайи и Калифорнии, Кадьяк казался унылым и серым. Корабли вошли в Павловскую бухту, салютовали флагу, с батареи прогремел ответный залп. Шхуна осторожно приблизилась к причалу с изрядно прогнившими бревнами, бриг сбросил паруса и встал на якорь, с его борта стали спускать шлюпку. Партовщики, поплясав на палубе в честь прибытия, шумно сбрасывали на воду байдарки и по нависшему концу с кранбалки ловко съезжали в свои легкие лодчонки.

На берегу и на причале собирался народ. Ворота крепости были раскрыты, из-под шатровой крыши на стене махал руками и что-то кричал караульный. Банземан с отросшей бородой умело приткнулся к причалу. Партовщики пришвартовали судно и бросили с борта трап. Толпа почтительно расступилась, к сходням степенно подошел Александр Андреевич Баранов в сюртуке, при шпаге, в сплюснутой шляпе, петушиным гребнем насаженной поперек головы, на его шее поблескивала медаль. Сысоевы алеуты, еще раз поплясав, вытаскивали свои байдарки на сушу и болтали с чиниакскими кадьяками. Увидев правителя, Сысой тайком перекрестился, распушил бороду и шагнул на сходни.

– Рад видеть живым и здоровым, Лександра Андреич! – Настороженно щурясь, встал перед Барановым. – По милости Божьей, промышляли удачно, но двух партовщиков потерял. По чьей вине – сам рассудишь.

– А я-то думаю, что за гость пожаловал без флага и пушек?! – весело хохотнул Баранов. – Кабы не «Пикок» приказал бы потопить при входе. – Правитель торопливо обнял передовщика, Сысой почувствовал, что под его сюртуком нет кольчуги, и подумал, «на Кадьяке мир». – Что на шхуне? Где «Окейн»? – мимоходом спросил Баранов и Сысой понял, что он не знает о его ссоре с Виншипами.

– Купил, чтобы не спорить с бостонцами, а еще привез тебе поклон и подарки от короля с острова Гавайи. Он наслышан о тебе от гостей.

– Вот как?! – Правитель удивленно взглянул на Сысоя. – Ладно, после расскажешь.

К причалу подошла шлюпка с «Пикока». Первым высадился Тимофей, за ним капитан Кимболл. Тараканов, с выбритым уже лицом, чинно раскланялся и стал докладывать о промысле, Кимболл молчал с усмешкой на плутоватом лице и водил глазами по сторонам.

Со шхуны стали выгружать добытые меха, любопытная толпа служащих и кадьяков сгрудилась возле вынесенных на причал мешков со шкурами, разочарованно загудела. По цвету и размерам южный калан сильно уступал здешнему, но на Кадьяке и Алеутах давно уже не добывали столько рухляди.

Приказчики пересчитали шкуры, привезенные Сысоем, разложили их по сортности, внесли записи в книги и опечатали мешки, добровольцы из служащих и кадьяков помогли перенести мех в пакгауз. Таракановскую рухлядь решили делить прямо на «Пикоке». Баранов с приказчиками и Тимофеем отправился шлюпкой на бриг, их дела были не быстрыми.