Мое дело. Наше дело. Общее дело - Валерий Геннадьевич Соболев

винит меня! Я даже не знал, что она работала в моем ресторане, а когда узнал, то мне уже пришлось выкидывать ее труп на обочину. И в этом виноват Ларри! Я терпеть не могу этой грязи… И если не больной ублюдок Ларри, то ни одна девушка не пострадала бы работая на меня. Сначала Мартин хочет покончить со мной, а потом и с Ларри, он хочет стать первым номером. Нам надо выиграть время и попытаться убедить всех наших друзей, что наша сторона намного выгоднее. Один мой ресторан чего стоит и только я знаю, как сделать из забегаловки приличное заведение! Со временем наши друзья поймут, что мараться этой грязью, героином… не стоит, ни за какие деньги. Со временем надо организовать приличное казино, которое будет кормить всех. И проблем с барыгами больше не будет – барыг больше не будет! Будем приторговывать только коксом и точка!

– Да босс. Я до конца с тобой! Я могу пустить слух о сестре Мартина, – сказал Эндрю.

– Нет. Надо встретиться с людьми лично. Никаких слухов, так станет только хуже. Пока что нам нужны деньги, сходишь к тому ювелиру и вынесешь его лавку, если понадобится убей, забери все что сможешь, золота там хватает. Надо бросить кость нашим голодным друзьям.

Эндрю выполнит приказ босса, несмотря на свое отношение к Марии, с которой у них была лишь одна короткая встреча, которая состоялась прям у дороги ювелирного, когда Мария вышла из солона и направилась домой; Эндрю слегка испугав ее подбежал к ней и подарил цветы. В его страдающей от одиночества душе посилилось теплое чувство влюбленности и надежда на семью. Но красавица Мария никогда не станет его женой, после того как он ограбит ювелирный салон ее отца; а поступить иначе Эндрю не может, ведь он член организации. Он дал клятву верности своему боссу Лени.

Глава девятнадцатая

Новый город стал чужим; он будто дал пощечину и навсегда отверг прежнею жизнь Дойла. Переживая за дочь, Дойл планировал внезапно переехать. Но ему самому по непонятной причине хотелось остаться в родном городе, словно недавно он вступил в игровой клуб, в котором надо набирать очки и завоёвывать уважение оппонентов.

Дойл вспоминал разговор с Виктором и не мог избавиться от тягостной мысли, что в скором времени его арестуют и вполне справедливо обвинят в убийстве трех человек. И если все же Дойла настигнет рука закона и против него выдвинут обвинения, то в таком случае судье будет глубоко плевать на то что убитые Дойлом люди по сути являлись врагами народа. Конечно те люди, чьи родные угодили в цепкие лапы Грязного Тома сделают из Дойла героя, а другая часть общества осудит его и будет требовать пожизненного срока, а может даже смертной казни. Мыслей о тюрьме становилось все больше. Люди всегда тянутся к справедливости в подобных случаях. Справедливо было бы посадить в тюрьму Дойла? Или может стоило вручить ему медаль? Думаю, по этому поводу можно услышать много разных мнений. Но если задаться вопросом: принес ли Дойл пользу обществу? Конечно когда Дойл шел на «дело» ни о каком обществе он не думал, все его мысли занимала безопасность его дочери.

Мария вернется от тети Сильвии совсем скоро, а затем Дойл вместе со своей дочкой навсегда покинут Новый город. Дойл накинул куртку и собрался навестить Питера, чтобы попрощаться с ним и заодно рассказать про Нику, которую он в последний раз видел в доме Грязного Тома. Наверняка Питера хватит жесточайший удар, когда он узнает, что девушка, которую он когда-то любил, а может быть и любит, и возможно только тешит себя добрыми иллюзиями о скорой встрече с ней, – находится по сути в плену у Филипа, а до того Дойл видел Нику в доме Грязного Тома, где наверняка с ней случились ужасные вещи. И как она там оказалась? Она и сама не знает…

Через 40 минут Дойл подъехал к дому Питера. Стуча по двери, он подумал, стоит ли Питеру знать всю правду?

На шум вышла уставшая на вид женщина, которая щурилась, пытаясь разглядеть Дойла получше.

– А, Дойл! Это ты, – сказала она дрожащим голоском и направилась обратно в дом. – Прошу. Проходи.

– Лузиана, как твои дела? Старушка. Я пришел к Питеру. Хочу поговорить с твоим сыном, – сказал Дойл.

Как только Лузиана услышала «Я пришел к Питеру», она зарыдала, испуганно прижалась к плечу Дойла и сказала:

– Питер избил вора и полиция его забрала.

– Боже! Питер избил? Расскажи мне.

– К нам во двор залез вор и попытался пробраться в дом. Питер проснулся посреди ночи и вышел во двор. Во дворе он увидел, как какой-то мужчина пытается уйти с моей шкатулкой в руках, в которой лежали золотые серьги моей покойной матери. Сын его догнал и начал бить. Он ничего ему не сломал, лишь отвесил пару поджопников… Но этот вор обставил все так, что это его шкатулка и что мой сын (Лузина снова зарыдала.) его избил и ограбил.

– Как давно его забрали?

– Пару дней назад. Один полицейский мне позвонил и сказал, что я должна готовиться к не телефонному разговору. Они говорили, что если я… то Питер… Что это значит?

– Они хотят денег, пытаются тебя запугать. Сволочи… Я поеду и помогу твоему сыну. В молодости я был правозащитником. Оставайся здесь.

Подъезжая к полицейскому участку, инстинкты Дойла заработали на полную мощность – ему резко захотелось развернуться и уехать обратно домой. Но Питер сейчас там внутри и ему нужна помощь. Что же с ним будет, а потом и с его матерью? Дойл и думать не хотел об этом…

Он подошёл к железной, бронированной двери полицейского участка и сказал, что пришел к своему родственнику, которого обвинили в избиении. Никаким родственником Питер ему не был. Дойл прошел внутрь и почувствовал себя в логове врага. Некоторые офицеры косо глядели на него и точно не считали за равного себе человека… И Дойла все больше пугала неотвязная мысль о том, что вот-вот в нем узнают преступника и убийцу Грязного Том, Мертвого и его подружки-наркоманки. Однако на здешнем фоне, Дойл чувствовал себя невинной овечкой; он и вправду был ни в чем не виноват, он лишь устроил самосуд, благодаря которому на улицах стало меньше наркотиков, а значит меньше мертвых молодых людей, которые в последнее время все чаще захлёбываются в собственной рвоте от передозировки. Но виновен Дойл все же был – он лишил значимой «кормушки» многих «черных