Враг масонов № 1. Масоно-интеллигентские мифы о Николае I - Борис Башилов

«Картина, кажется ясна — человек ум которого «привык с пренебрежением относиться к простым житейским явлениям» не может быть выдающимся государственным деятелем, поскольку государственному деятелю все время приходится иметь дело именно с «конкретными эмпирическими фактами быта». Ключевский это, конечно, отлично понимает и поэтому в следующей фразе, желая смягчить свой приговор уму Сперанского заявляет: «Философия XVIII века немало народила таких умов; старая русская духовная академия всегда производила их довольно. Но у Сперанского был не только философский, но и здоровый, крепкий ум, каких всегда бывает мало, а в тот философский век бывало меньше, чем когда— либо». Итак, философский ум привыкший с пренебрежением относиться к жизни, ум которых философия XVIII века народила немало оказывается в то же время и… умом здоровым и крепким «каких всегда бывает мало, а в тот, философский век бывало меньше, чем когда-либо».(?!) «Продолжительным и упорным трудом Сперанский заготовил себе обширный запас разнообразных знаний и идей». Как же применил этот обширный запас знаний и идей «здоровый и крепкий ум» Сперанский?

Оказывается в этом запасе «было много роскоши, удовлетворявшей изысканным требованиям умственного комфорта; было, может быть, даже много лишнего и слишком мало того, что было нужно для низменных нужд человека, для понимания действительности; в этом он походил на Александра, и на этом они сошлись друг с другом». «Это был один из тех сильных, но заработавшихся умов, которые, без устали все абстрагируя и анализируя, кончают тем, что перестают понимать конкретное». Итак «не только философский, но и здоровый, крепкий ум, каких всегда бывает мало» до того все анализировал, и абстрагировал, что кончил тем, что перестал «понимать конкретное».

К реорганизации государственного аппарата России Сперанский подошел так же как и Петр I. «Когда он приступил к перестройке русского государственного порядка, — пишет Ключевский, — он взглянул на наше отечество, как на грифельную доску, на которой можно чертить какие угодно математически правильные политические построения. Вот почему выработанный им план отличается необыкновенной стройностью, точностью, последовательным проведением принятых начал. Но этот план оказался таким высоким, что ни государь, ни автор никак не могли приблизить его к уровню действительных потребностей и средств русской жизни».

Изложив план Сперанского, Ключевский утверждает: «Можно сказать, что все наши публицисты XVIII и XIX вв. не сказали столько умных и глубоких мыслей о существующем порядке, сколько сказано в одном этом документе». Но сделав очередной комплимент по адресу Сперанского, дальше заявляет: «Государственный порядок слагается из двух элементов: из учреждений и отношений, ими регулируемых и направляемых.

Законодательство создает учреждения цель которых известным образом установить и направить общественные отношения». Александр же и Сперанский «хотели создать государственный порядок прежде отношений: в этом их ошибка, точнее сказать, в этом выразилось направление, какое получила русская мысль во второй половине XVII века, на задаваемые текущей жизнью вопросы давались готовые ответы, взятые со стороны.

Изложенный план Сперанского построен из элементов политического порядка, складывавшегося на Западе. Таким образом, поставив себе вторую цель раньше первой, составитель проекта не дошел ни до той, ни до другой: если бы он выработал план общественных отношений, из них вырос бы сам собой новый политический порядок; так как он хотел установить новый политический порядок прежде отношений, то мы не имеем ни этого порядка, ни соответствующих отношений». Конечный приговор Ключевского о плане государственных преобразований Сперанского на основании которого Сперанского объявляют одним из величайших государственных деятелей России таков: «Как схема политического порядка, он годится для всех времен и народов; как практически разработанный порядок он не применим нигде».

То есть практическая ценность плана равна нулю.

Сперанского провозглашают величайшим государственным деятелем вовсе не за то, что он был, действительно, таким деятелем, а за то, что масоны-декабристы были духовными детьми масона Сперанского.

Меньшевичка Шварц не согласна с оценкой проф. Раева, считающего, что Сперанский был не настоящим либералом. «Обширный материал, привлеченный Раевым, — пишет она, — опровергает эту оценку. Можно обмануть людей, но нельзя обмануть классы». Ненависть к Сперанскому со стороны национальной части русского общества «убедительно говорит о том, кем был и кем мог бы в иных исторических условиях стать Сперанский». А по замыслу декабристов масон Сперанский, как известно, должен был быть первым президентом Русской республики.

XXXV

Ужели человек прямой не может

Спокойно жить чтоб простотой его

Не пользовались плуты и пройдохи.

«Учреждения Александра I завершали абсолютистское построение правительственного механизма. До тех пор, самое несовершенство управительных учреждений не дозволяло им освободиться от контроля.

Верховная власть сохраняла характер, направляющий и контролирующий.

При Александре I бюрократия была организована со всеми усовершенствованиями. Создано строгое разделение властей. Учреждены независимый суд, особый орган законодательства — Государственный Совет, в исполнительной власти созданы министерства, стройным механизмом передаточных органов действующие по всей стране. Способность бюрократического механизма к действию была доведена до конца строжайшей системой централизации. Но где при этих учреждениях оказывалась нация и верховная власть? Нация была подчинена правящему механизму. Верховная власть, по наружности, была поставлена в сосредоточии всех управительных властей. В действительности она была окружена высшими управительными властями и отрезана ими не только от нации, но и от остального управительного механизма». «Не имея, таким образом, никаких сдержек, развитие бюрократической централизации с тех пор пошло неуклонно вперед, все более и более распространяя действие центральных учреждений в самые глубины провинциальной жизни. Шаг за шагом «чиновник» овладевал страной, в столицах, в губерниях, в уездах.» «С такой управительной системой прошло царствование Александра I и Николая I. Во время Крымской кампании она страшно скомпрометировала себя и вызвала всеобщий реформаторский порыв. Достойно внимания, что при этом величайшее дело царствования Александра II — освобождение крестьян совершено было именно «вне ведомственным» порядком, на началах истинно самодержавно-национальных. Но эта реформа, в способах вершения своего, была единственная при которой Россия вырвалась из бюрократического порядка» (Л. Тихомиров. Монархическая государственность).

Бюрократия, как постоянная опора правительственной деятельности, да еще деятельности стремящейся к широким реформам — вещь весьма неважная. Император Николай узнал эту горькую истину весьма скоро.

«Государь, — писал Фок 17 июля 1826 года, Бенкендорфу, — в особенности заявил себя против всяких двусмысленных извилистых действий; это факт, хорошо известный, между тем встречаются люди, пытающиеся противиться развитию полезных мер, которые должны содействовать к улучшению порядка управления и к устройству его на прочных основаниях. Самое большое зло, представляющееся правительству, — это — эгоизм должностных лиц и жажда всюду первенствовать. Они не могли бы, конечно, достигнуть этой цели, если бы не имели своих приверженцев, которые стараются составить себе карьеру, в ущерб общественному делу. Начальники не смеют задевать их, не желая ослабить свою партию, и потому, замечая зло, все-таки терпят его из личных видов».

«Нам довольно трудно понять это отношение исполнительных органов к высочайшей воле в государстве, управляемом самодержавно, — отмечает В. Ключевский. — Отношение это состояло в том, что исполнительные органы отменяли высочайшие повеления. Например, закон 1827 г., обеспечивавший крестьян обязательными поземельными наделами вошел в первое издание Свода законов 1833 г.; когда в 1842 г. вышло второе издание Свода, этого закона в нем не Оказалось, хотя он не был отменен высочайшей волей». Таких примеров можно найти не мало. «Таким образом, — резюмирует В. Ключевский, — высочайшая воля издавала законы, а исполнительные учреждения втихомолку прибирали эти правила к рукам, крали их. Благодаря этому все изданные узаконения оставались без прямого практического приложения; но они оказывали могущественное косвенное действие. Они усиливали в крепостном населении раздражение, нетерпеливое ожидание свободы» (Курс Рус. ист. ч. V). В. Ключевский, конечно, отлично понимал кто был заинтересован в усилении «в крепостном населении раздражения», недовольного выполнением царских указов, но прямо на виновников политического саботажа не указывал, а ограничивался одной констатацией саботажа.