Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен - Эдмон Гонкур

Вскоре вся улица узнала, что Жермини ходит на танцевальные вечера, не пропускает ни одного. Фруктовщица, которой проболталась Адель, отправила своего сына поразнюхать. Вернувшись, он подтвердил слухи и вдобавок рассказал, как там оскорбляют Жермини, что, впрочем, не мешает ей снова туда возвращаться. Тогда уже ни у кого не осталось сомнений насчет связи служанки мадемуазель де Варандейль с Жюпийоном, в которую иные милосердные люди до сих пор все-таки отказывались верить. Языки развязались, и через неделю несчастную женщину, отданную на растерзание всем сплетницам и сплетникам квартала, окрещенную самыми грязными именами, существующими в уличном жаргоне, уже встречало не почтительное уважение, а самое грубое и открытое издевательство.

До сих пор ее гордость, — а Жермини была очень горда, — услаждалась подчеркнутым вниманием, с которым относятся в квартале, населенном продажными женщинами, к порядочной служанке порядочной госпожи. Жермини привыкла к тому, что с ней обходятся вежливо, любезно, предупредительно. Ее выделяли среди других служанок. Благодаря неподкупной честности и безупречному поведению, благодаря доверию, которым она пользовалась у мадемуазель де Варандейль, владельцы лавок встречали ее не так, как других клиенток, перенося на нее ореол незапятнанного достоинства, окружавший ее хозяйку. Здороваясь с ней, они всегда снимали шляпу и говорили: «Мадемуазель Жермини». Ей старались поскорей отпустить товар, придвигали единственный стул, чтобы она не ждала стоя. Даже когда она торговалась, с ней сохраняли учтивость и не обзывали скупердяйкой. В присутствии Жермини никто не позволял себе рискованных шуток, с ней советовались о делах, приглашали ее на обеды, на семейные праздники.

Все изменилось с тех пор, как стали известны ее посещения «Черного шара» и связь с Жюпийоном. Улица мстила Жермини за то, что прежде выказывала ей уважение. Самые распутные служанки вели себя с ней как с равной. Одна из них, любовник которой сидел в тюрьме Маза, называла ее подругой. Мужчины держались развязно, их взгляды, тон, жесты, рукопожатия говорили ей «ты». Даже дети, прежде обученные шаркать ножкой перед Жермини, теперь, завидя ее, испуганно убегали, словно исполняя чей-то приказ. С ней обходились пренебрежительно, обслуживали ее спустя рукава. Она шагу не могла ступить, чтобы не почувствовать своего позора, не ощутить оплеухи презрения.

Это было страшным падением для Жермини. Она страдала так, словно люди разорвали ее честь в клочки и потом вываляли в грязной луже. Но чем мучительней она страдала, тем сильнее цеплялась за свою любовь, льнула к ней. Она не сердилась на Жюпийона, не упрекала его. Слезы, которые проливала ее гордость, только крепче связывали ее с ним. Жермини словно съежилась, замкнулась в сознании своего греха, и по той самой улице, где недавно шла надменной походкой, высоко подняв голову, она теперь торопливо пробегала, ссутулившись, глядя исподлобья, боясь быть узнанной, стараясь незаметно проскользнуть мимо лавок, откуда ей вслед лились помои злословья.

XVIII

Жюпийон вечно жаловался, что принужден работать не на себя, а на других, потому что мать не желает раскошелиться на каких-нибудь полтораста — двести франков. Такой пустячной суммы ему вполне хватило бы на то, чтобы снять две комнатки в первом этаже и открыть собственную перчаточную мастерскую. И тут же он начинал строить планы и мечтать: он не стал бы переезжать в другой район, — лучшего района, чем этот, для перчаточника не сыщешь, ведь здесь полно клиенток, которые покупают и мгновенно изнашивают пятифранковые лайковые перчатки. К торговле перчатками он вскоре присоединил бы торговлю парфюмерией и галстуками. Потом, когда прибыль возместит все затраты, открыл бы магазин на улице Ришелье.

Всякий раз, когда он заговаривал об этом, Жермини начинала задавать ему бессчетные вопросы. Она требовала, чтобы он перечислил ей все, что необходимо для устройства перчаточной мастерской, хотела знать названия инструментов, материалов, сколько они стоят, где продаются. Она так подробно, с таким интересом расспрашивала его о тонкостях и особенностях его ремесла, что в конце концов он терял терпение и говорил: «Тебе-то какое до этого дело? Не приставай ко мне, я и так сыт по горло работой».

Однажды в воскресенье они шли по направлению к Монмартру. Вместо того чтобы идти по улице Фрошо, Жермини свернула на улицу Пигаль.

— Ты не туда идешь, — сказал Жюпийон.

— Знаю, — ответила она. — Пойдем по этой улице.

Она взяла его под руку, немного отвернувшись, чтобы он не видел выражения ее лица. На улице Фонтен-Сен-Жорж Жермини вдруг остановилась перед каким-то домом и показала на два окна в первом этаже.

— Посмотри, — сказала она, дрожа от радости.

Жюпийон взглянул и увидел между окнами вывеску с блестящими медными буквами:

ПЕРЧАТОЧНЫЙ МАГАЗИН

ЖЮПИЙОН

Первое окно было затянуто белыми занавесками. Сквозь стекла второго Жюпийон разглядел полки, уставленные картонками, а перед ними — небольшой рабочий стол, на котором красовались ножницы, горшок для обрезков и специальный нож для обработки кожи.

— Твой ключ у привратника, — сказала Жермини.

Они вошли в первую комнату, в магазин.

Ей хотелось показать ему все. Она открывала картонки и смеялась. Потом распахнула дверь в другую комнату:

— Видишь, здесь ты не будешь задыхаться, как в каморке твоей матери. Тебе нравится? Я знаю, здесь не очень красиво, зато чистенько… Конечно, я хотела бы, чтобы у тебя везде было красное дерево… Нравится тебе коврик перед кроватью? А где бумажка?.. Чуть было не забыла о ней. — Она сунула ему в руку квитанцию об уплате за наем помещения. — Уплачено за полгода. Так что сразу принимайся за работу. Я ухлопала на это все свои сбережения. Дай-ка я сяду… У тебя такой довольный вид… Я до того рада… Голова идет кругом… и ноги подкашиваются…

Совсем обессилев, она села на стул. Жюпийон наклонился и поцеловал ее.

— Да, как видишь, их больше нет, — сказала она, заметив, что он взглядом ищет ее серьги. — И колец нет. Посмотри, ничего нет. — Протянув к нему руки, она показала, что их уже не украшают убогие безделушки, на покупку которых она так долго копила деньги. — Иначе я не смогла бы купить кресло… Зато оно набито конским волосом…

Жюпийон смущенно стоял перед ней, пытаясь найти слова благодарности и не находя их.

— Какой у тебя смешной вид! Что с тобой? Неужели из-за этого? — Она обвела рукой комнату. — Глупости какие! Ведь я люблю тебя, правда? Так о чем же говорить?

Эти слова были произнесены просто, как произносятся все благородные слова, идущие из глубины сердца.

XIX

Жермини забеременела.

Сперва она сомневалась, не смела этому поверить. Потом, окончательно убедившись, ощутила огромную, необъятную радость. Эта радость была так велика и так сильна, что мгновенно подавила все тревоги, огорчения и беспокойства, которые обычно примешиваются к мыслям незамужних и ожидающих ребенка женщин, отравляя им будущее материнство, — божественную надежду, живущую и шевелящуюся в них. Ничто не могло омрачить счастья Жермини: ни мысль о том, что ее связь с Жюпийоном станет известной и вся улица начнет сплетничать и злословить, ни боязнь позора, которая прежде заставляла ее думать о самоубийстве, ни даже страх быть разоблаченной и изгнанной мадемуазель де Варандейль. Еще не родившийся ребенок заслонил от нее всё и вся, словно он уже прыгал в ее объятиях. Почти не таясь от людей, Жермини несла свое бесчестие с горделивым упоением женщины, готовящейся стать матерью.

Ее мучило только то, что она растратила все сбережения, забрала жалованье у хозяйки за несколько месяцев вперед и теперь сидела без денег. Жермини горько жалела о невозможности подобающим образом встретить свое дитя. Проходя по улице Сен-Лазар, она постоянно задерживалась у витрины бельевого магазина, где было выставлено приданое для новорожденных из богатых семейств. Она пожирала глазами прелестное, кокетливо отделанное белье, нагруднички из пике, длинные платьица с короткой талией, украшенные английской вышивкой, очаровательные наряды, придуманные для херувимов и кукол. Непреодолимое желание — одно из тех, что так мучают беременных женщин, — толкало разбить стекло и украсть эти вещи. Приказчики магазина, уже знавшие ее в лицо, показывали на нее друг другу и пересмеивались.

И все-таки, несмотря на невыразимую, восторженную радость, захлестывавшую все ее существо, Жермини порою начинала волноваться. Она не могла не думать о том, как примет ребенка отец. Несколько раз она хотела сообщить ему о своей беременности, но так, и не осмелилась. Наконец, уловив однажды на его лице выражение, которого давно ждала, чтобы все рассказать, — выражение, не лишенное какой-то нежности, — Жермини, краснея и словно моля о прощении, призналась в том, что было для нее таким счастьем.