Шолохов - Андрей Воронцов

— Как вы с ней, проклятой, сладили?! — удивлялась маманя. — Эти гули нас из сапог в лапти обули!

Шолоховский курень тем временем приходил в упадок. Похмельный Александр Михайлович уныло бродил с утра по базу. И сам курень, и свинарник, и птичник, и конюшня, и амбар разрушались, требовали ремонта, но отец лишь тоскливо смотрел на разорение. Не лежали у него руки к работе. Михаил же по младости лет никогда не работал толком ни в поле, ни дома и поэтому мало что умел. К тому же он вскоре снова устроился на работу — статистиком в Каргинский исполком. Анастасия Даниловна одна с утра до позднего вечера горбатилась на огороде да таскала огромные вязанки с хворостом на растопку.

По выходным Михаил наладился ездить в Ясеновку, в бывшее имение Поповых, где по-прежнему в господском доме, частично занятом под школу, жили дочери Дмитрия Евграфовича — Анастасия и Ольга. Анастасией старшую дочь отец назвал в честь оставшейся у него сладкой занозой в сердце Анастасии Даниловны, несмотря на молчаливое неодобрение покойной ныне помещицы Анны Захаровны. С сестрами Мишка познакомился, приехав к бабушке в Ясеновку. Анастасия и Ольга были поражены, что он — сын той самой Насти, ставшей уже у Поповых семейным преданием, пересказываемым, правда, шепотом. Они сразу же подружились. Михаилу приглянулась красивая, тонкая, гибкая, как Мария Дроздова, начитанная, острая на язык Анастасия. Он обдуманно пригласил сестер (Мишка дразнил их Лариными) на очередной спектакль в Каргинскую, где выступал он уже в зените славы. Ход, без всяких сомнений, оказался удачным. Насмешница Настя, окунувшись в атмосферу успеха, окружавшую Михаила на представлениях, стала отвечать ему взаимностью. Сначала дальше поцелуев дело не шло, но к весне Мишка, обученный жалмерками разжигать женскую чувственность, добился большего.

Раннее утро в заросшем травой окопчике на окраине Ясеновки, солнце, встающее из-за кургана, первые петухи, подол Настиной юбки, мокрый от росы, ее уже совсем не насмешливая, а мягкая, таинственная улыбка… Закрутилась у них любовь… Было в ней еще что-то помимо тех чувств, что испытывает обычно в близости парень к девушке: ведь доходили, конечно, и до Михаила пересуды о первой любви его матери. А теперь он полюбил дочь человека, доставившего Анастасии Даниловне столько страданий. Правда, отличие Насти от каргинских девок Михаил почувствовал очень быстро. Однажды, глядя на Мишкины латаные подштанники, она очень вежливо спросила, не пора ли ему поменять нижнее белье. Мишка, которого Марья и каргинские жалмерки приучили к довольно уверенному обращению с женщинами, тут густо покраснел. Белье его и впрямь было того… особенно если сравнить его с безукоризненным Настиным — а ведь жили теперь Поповы не богаче Шолоховых… Но оставалось, видно, еще кое-что от старой роскоши, а Мишке где взять? Мануфактура ведь — на вес золота… Теперь Михаил понял, почему так смущало во время ареста «забурунного» Дмитрия Карамазова его нечистое белье — он был той же породы, что и Анастасия. Он сказал об этом ей, она засмеялась, погладила его по щеке и сказала: «Вот за этот ум я вас и люблю». Полное отрезвление пришло, когда быстрый на решения Мишка предложил Насте руку и сердце.

— Не хочу учиться, а хочу жениться? — спросила она, сощурив свои насмешливые глаза, явно намекая на успешную Мишкину роль в фонвизинской инсценировке.

— Я серьезно, Настя. Выходите за меня!

Анастасия и после близости с ним не перешла на «ты» — ну и он, смолоду деликатный, ей «выкал».

Настя улыбнулась.

— Девушки, Миша, могут выходить замуж в шестнадцать лет, а вот юношам лучше этого не делать, ибо едва ли они способны кормить семью. К тому же я вовсе не шутила, вспомнив слова Митрофанушки. Вам учиться надо, а вы не закончили даже гимназии.

Вот когда Михаил узнал психологическую разницу между простолюдинами и дворянами: у дворян был на первом месте рассудок, а не чувство.

Впрочем, и с простолюдинами обстояло не так все просто. Первое в своей жизни предложение он сделал не гордячке Насте, а еще в прошлом году худенькой, молчаливой, загадочной, но этим и выгодно отличавшейся от надоевших разбитных жалмерок Кате Чукариной, дочери председателя Каргинского исполкома.

Чукарин, хоть и ходил на шолоховские спектакли, хлопал своими огромными лопатообразными ручищами едва ли не громче всех, замуж свою дочь за «бесштанного затейника» Миню не отдал. Вот тебе и «свобода, равенство, братство»!

И отправился Миша учиться — в Ростов, на трехмесячные курсы налоговых инспекторов; большего не позволяло «происхождение».

Продовольственные налоговые инспекторы заменили в то время продкомиссаров. Полномочия у них были весьма широкие. Они входили в станичные «тройки», которым, в свою очередь, подчинялись «тройки» хуторские. Должность эта задумывалась при введении нэпа как гражданская, вроде финансового инспектора («фина») в городе. Но единый продналог, заменивший продразверстку, оказался ненамного легче для крестьян и казаков, поэтому они скрывали истинный размер посевов, а инспекторов порой так же успешно отправляли на тот свет, как и их предшественников продкомиссаров. Тогда, 25 июля 22-го года, все продовольственные работники были объявлены военнослужащими. Их требования к хуторским Советам приравнивались к требованиям воинских начальников. Инспекторам, в том числе и Михаилу, выдали военную форму — гимнастерку, галифе, сапоги, шинель и оружие — наган.

Когда Михаил вернулся в конце апреля 22-го в Каргинскую, отец, даром что под хмельком, сказал ему с купеческой рассудительностью:

— Ты, Миня, стал через меня для этой власти меченый. А она, эта власть, по всему видать, надолго. Тебе, может быть, всю жизнь при ней жить. Мне что, я свою отжил, могу сидеть в хате и, — Александр Михайлович щелкнул ногтем по бутыли с мутноватым самогоном, — свое горе вот этим заливать. А тебе это не годится. И если уж выбился ты хоть в небольшие начальники, надо стараться изо всех сил, чтобы тебе поверили. Службу ты себе нашел, прямо скажем, дрянную: будешь высматривать, что бы отобрать у казаков из заработанного тяжким трудом. Но я, Миня, не знаю, есть ли где теперь приличные службы. Теперь так: чтобы самому жить, надо отобрать у другого. Но ты не для себя будешь отбирать, тебя на эту должность поставило государство. Запомни: одного пожалеешь, другого, третьего, а тебя начальство не пожалеет. Пришлют на твое место нового инспектора, а он уже будет мести подчистую. И людям не поможешь, и себе все пути закроешь. Смотри, не прогадай!

Михаил и сам примерно так же думал. Поэтому, приехав в середине мая в станицу Букановскую, куда он получил назначение, он развернул энергичную деятельность. В двухдневный срок созвал съезд работников хуторских Советов и статистиков, на котором он почти один и выступал, рассказывая собравшимся, что им надо делать, а чего не надо. Техника сбора сведений для начисления налога напоминала взыскание недоимок у общины при крепостном праве: земледельцы вызывались в хуторской Совет, но не поодиночке, а «десяткой» — компактной группой в десять человек, живущих по соседству (пять зажиточных и пять бедных). Их предупреждали, что они связаны круговой порукой, то есть должны были подтвердить показания друг друга и несли ответственность за неверные сведения.