Служение Отчизне - Николай Скоморохов

Десять месяцев войны не прошли для нас даром. Во всяком случае, сейчас при виде всей этой смертоносной армады, с которой нам предстояло сразиться, у нас уже не бегали мурашки по спине, не потели ладони рук, сжимавшие штурвалы истребителей. Боевая работа входила в привычку, и проявление выдержки, самообладания, стойкости, храбрости становилось обычной нормой поведения.

Окидываю взглядом строй группы. Все идут уверенно, твердо держатся своих мест.

— Атакуем! — коротко бросаю в эфир.

Тут же четверкой устремляюсь к «мессершмиттам», вторая четверка во главе с Мартыновым вихрем врывается в строй «юнкерсов».

Завязывается невообразимая круговерть. Наши самолеты расстроились среди крестоносных машин, трудно было уследить, кто, где и что делает. И тем не менее мы, разбросанные, делали одно дело, били в одну точку.

Мы увидели, как бомбардировщики один за другим открывали люки, поспешно сбрасывали тяжеловесный груз на свои же войска и тут же разворачивались на обратный курс. Их атаковывали краснозвездные истребители, а тех, в свою очередь, «мессеры». Я, ведя бой, старался быть в курсе всех событий и, если замечал, что кому-то грозит опасность, направлял туда кого-либо из своей четверки.

Бой длился уже 20 минут. Конца ему не видно. И пока что никаких потерь ни с той, ни с другой стороны. Но зато от гвардейцев Чуйкова удар отведен. А это в данном случае, как учил нас командир корпуса генерал-майор О. В. Толстиков, — главное, ибо превыше всего ценится на войне взаимная выручка.

Вот идет новая армада «юнкерсов». Мы группой набросились на нее. Кинул взгляд на часы — пошла тридцать пятая минута круговерти…

В баках «лавочкиных» стало подходить к концу горючее. Постепенно приходится пару за парой выводить из боя, отправлять на аэродром. Наконец остались мы вдвоем с Овчинниковым. У нас тоже топливо на исходе, однако несколько «юнкерсов» продолжают следовать в район Долгинького. Их плотным строем прикрывают «мессеры». Эх, сейчас бы чуток лишнего бензина! Рискуя оказаться без топлива, бросаемся в последнюю атаку, бьем из всего бортового оружия, видим, как один «юнкере» задымил, стал терять высоту.

Порядок!

И вдруг слышу голос Овчинникова:

— Еще несколько минут — и пойду на вынужденную…

Взглянул на свой бензомер — стрелка тоже тянется к нулю, но кое-что в запасе еще есть: у ведущего радиусы разворотов меньше и расход горючего тоже.

— Выходи из боя, — отвечаю Овчинникову.

Легко сказать — «выходи из боя». А как выполнить такой приказ, если для этого нужно оставить командира в бою одного?

Обычно тихий, исполнительный Вася Овчинников тут проявился вдруг совсем с другой стороны.

— Скоморох, не могу уйти, остаюсь, — доложил он.

Для полемики времени нет. Резко бросаю:

— Вася, уходи, приказываю!

Видимо, мой довод подействовал, он взял курс на аэродром.

Я связался с землей:

— Остался один, продержусь не более пяти-шести минут.

Слышу взволнованный голос О. В. Толстикова:

— Понял тебя, держись. — Наступила пауза, и снова: — Держись, очень и очень нужно…

Что это означало, я примерно представлял себе. Несколько дней назад мы с Мелентьевым побывали на НП 8-й гвардейской армии. И там смогли посмотреть, что за ад — наземный бой. Многие летчики просто не знали, что это такое. Жуть брала нас, когда один за другим вспыхивали встретившиеся в лобовой атаке наши и немецкие танки. А ужас бомбардировок? Своими глазами видел, как после них похоронные команды снимали окровавленные трупы с деревьев, а поле боя превращалось в кладбище искореженной техники.

«Держись, очень и очень нужно…»

Ясно было, что слишком туго пришлось пехотинцам, нельзя ни одного стервятника пропустить к нашему переднему краю.

Бросаюсь в новую атаку, но тут же вижу, что меня крепко взяли в клещи два «мессера». Попробовал ринуться влево-вправо — они огненными трассами преграждают путь. Пришлось прибегнуть к проверенному способу: круто переломил траекторию полета, взмыл ввысь. А там как раз выстраивались в колонну «юнкерсы» — врезался прямо в нее. Навскидку, как говорят охотники, поливаю огнем «юнкерсы», но от «мессеров» оторваться не удалось. Они, как привязанные, идут следом, вот-вот изрешетят мою машину. Я ближе прижимаюсь к «юнкерсам», стреляю по строю неприятеля и снова, как в бездну, бросаюсь вниз. А там поджидают еще два «мессершмитта».

— Скоморох, ты где? — вдруг услышал я до боли знакомый голос. Да это же Онуфриенко! Вот так встреча!

— Я — Скоморох, отбиваюсь от «мессеров».

— Вижу, иду на помощь.

У меня сразу прибавилось сил, решительности. Как же все-таки много значит в бою чувство локтя…

Повинуясь моей воле, истребитель снова резко взмыл ввысь намереваясь полоснуть огнем «юнкерсы». Мы почти разминулись с преследовавшей меня на пикировании парой. «Ну, теперь не возьмете, гады! Сейчас из вас только пух полетит!»

Но почему вдруг стало так тихо вокруг? Почему машина начала заваливаться набок? Ах, черт возьми, мотор обрезало: горючее кончилось. В последние секунды я совсем забыл о нем.

— Скоморох, что с тобой? — слышу Онуфриенко.

— Баки высохли, иду на вынужденную.

— Тяни к Северскому Донцу, прикрою…

Он отбивал наседавших на меня «мессеров», я, стараясь приземлиться на своей территории, снижался пологим планированием.

До самой земли шел под надежной охраной своего «крестного отца». Потом, занятый посадкой, потерял его из виду.

Мне казалось, что подо мной ровное поле, — решил шасси выпустить, чтобы не вывести самолет из строя. Но поле оказалось изрытым окопами. Пришлось лавировать, чтобы не угодить в них колесами, не сломать стойки шасси. Но в конце короткого пробега правое колесо все-таки попало в окоп, машина круто развернулась и застыла на месте.

Недаром инструкции требуют в случае вынужденной посадки приземляться на «живот», что на тех типах самолетов спасало жизнь многим летчикам.

Меня сразу же облепили пехотинцы — гвардейцы Чуйкова. Они наблюдали за боем и теперь не столько спрашивали, сколько благодарили за то, что мы не дали немцам отбомбиться. Я смог лично убедиться, насколько важно было держаться до последнего, не дать врагу осуществить его черный замысел. Теперь дело взял в свои руки Онуфриенко — никто сюда не прорвется. Спасибо ему, что вовремя подоспел, помог мне выпутаться из тяжелой ситуации.

Пехотинцы взялись по телефонным линиям сообщить обо мне в полк, но им это долго не удавалось. Часа через два я включил радиостанцию, стал прослушивать эфир. И уловил голос Толи Володина. Связался с ним, сказал, где нахожусь.

Через 15 минут Володин разыскал меня, стал в круг. Передал, что в полку меня считали сбитым. Договорились, что завтра сюда придет наш По-2.

На рассвете затарахтел По-2. На нем прилетел механик самолета старший сержант Афанасий Ларичев, привез три канистры горючего и баллон со сжатым воздухом. Вместе обследовали Ла-5. Не нашли на нем ни одной царапины от пуль.

— Вы что, заколдованный? — изумился Ларичев.

— Сам удивляюсь, — пожал я плечами, — снаряды меня обходят. А вот вынужденная — третья…

Но и в этих случаях мне очень везло: ведь пока что ни разу не пришлось садиться на оккупированной врагом территории.

Гвардейцы-пехотинцы помогли нам выкатить машину на проселочную дорогу. Мы ее заправили, и я, устроив в фюзеляже Ларичева, взлетел. Сверху взглянул на поле: там совершал разбег юркий По-2.

Удивительна эта простая, но надежная машина. Среди немцев ходила легенда о «бесшумном, сверхсекретном русском ночном бомбардировщике». Им и был наш У-2, позже переименованный в По-2. На нем прошли обучение тысячи летчиков, и я в том числе. А в войну этот «небесный тихоход» оказался просто незаменимым. Связной, почтовый, спасательный, санитарный, разведывательный, боевой — все это знаменитый скромный труженик По-2.

Вот и меня он тоже выручил.

После доклада о случившемся отдыхать не пришлось: тут же новый вылет, новый бой.

А на следующий день прилетел генерал Толстиков. Собрав совещание всего летного состава, он зачитал нам благодарность от генерала В. И. Чуйкова за обеспечение надежного прикрытия его армии, а затем передал просьбу ряда командующих сухопутными войсками о том, чтобы наши летчики находились не 25—30 минут над полем боя, а увеличили это время минут до 45 минут. Как это сделать наилучшим образом, надо обсудить.

Думалось, что вопрос разрешится крайне просто: располагать полк поближе к переднему краю, чтобы на полет к месту боя затрачивалось минимум времени. Самые примитивные расчеты показывали: если базироваться от линии фронта в 20 километрах, можно иметь 40—45 минут чистого боевого времени. Но это без учета высот и скоростей. А как начинали в расчеты вводить всевозможные коэффициенты, они становились далеко не радужными. Среди «коэффициентов» были и такие, которые начинали нас раздражать.