Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева - Юрий Оклянский

Наряду с суровостью оценок Федин не упускает из виду путеводный маяк, к которому устремлен автор. Солидаризируется с его целями и подталкивает его в избранном направлении. «Мне хочется, — декларирует Федин, — чтобы большой Ваш замысел, очень важный для нашего времени, очень удачно выбранный, претворился бы в большое достижение… Вы можете сделать так, что роман займет очень видное место в текущей литературе, но можете сделать так, что он войдет в историю литературы. Вот чего я Вам и желаю».

Из учиненного ему творческого раздрая Симонов извлек предметные уроки. Итог подведен в следующих словах: «Роман этот, впоследствии сжатый мною с тридцати двух до девятнадцати печатных листов все-таки и сейчас оставляет желать лучшего. А в ту пору, когда я в первоначальном виде принес его в “Новый мир”, был вещью растянутой, рыхлой, а местами просто-напросто неумело написанной».

Отбросы ненужных излишеств и литературной трухи составили почти половину первоначального текста — 13 авт. листов!.. Вот отчего Симонов навсегда считал Федина своим учителем в прозе. Свои дневники военных лет, едва те одолели долгое и яростное объединенное сопротивление Главпура и цензуры, он послал умирающему писателю. И последнее письмо, написанное рукой Федина, адресовано Симонову. В этом письме умирающий учитель впервые назвал своего ученика на «ты».

…Федин умел не только едко карать, но и пророчески радоваться.

Осенью 1967 года, прочитав в верстке журнала «Новый мир» № 9 рассказы Василия Шукшина, член редколлегии Федин отправил ему свой письменный отзыв. Ответная реакция прямо-таки искрилась переливами чувств.

«Дорогой Константин Александрович! — почти тотчас же отозвался Шукшин. — Знаю, Вы за свою славную, наверно, не всегда легкую жизнь одобрили не одного, не двух. Но вот это Ваше бесконечно доброе — через Москву — прикосновение к чужой судьбе будет самым живительным. (Приму на себя смелость и ОБЯЗАТЕЛЬСТВО — обещать.)»

Далее Шукшин сообщал: «Получив Ваше письмо, глянул, по обыкновению, на обратный адрес и… вздрогнул: “от Федина”… Там лежал какой-то мне приговор. Вскрыл, стал читать… Прочитал первые строки, стало больно и стыдно, что рассказы мои не заслуживают столь высокой оценки мастера. Захотелось скорей прочитать письмо и потом помучиться, помычать и сесть и писать совсем иначе — хорошо и крепко. А потом перечитывал письмо, немножко болело, но крепло то же желание: писать лучше. “Бог с ним, думаю, переживу я это письмо, но отныне никогда не совру, ни одно слово не выскочит так”.

Спасибо Вам, Константин Александрович!

У Вас добрая, теплая, наработавшаяся рука.

Дай Вам Бог здоровья!..

30 сент. 67 г.

Вас. Шукшин».

Педагогическая жилка, стремление вмешаться и помочь было свойством натуры. В 60-е годы, в пик вроде бы его чиновного начальствования в качестве первого секретаря Союза писателей, оценки Федина решающим образом отразились на биографиях или судьбах книг таких самобытных литературоведов и прозаиков, как Мих. Бахтин, М. Щеглов, А. Лебеденко, Г. Коновалов…

Показательна история с изданием сборника нашего покойного университетского товарища Марка Щеглова. Книга гениального по задаткам критика безнадежно застряла в недрах издательства «Советский писатель» из-за двух «непроходимых статей» — о романе «Русский лес» Л. Леонова и о пьесах А. Корнейчука. Бушевали обиженные «герои» — лауреаты и советские классики, поддержанные некоторыми аппаратчиками из отдела культуры ЦК.

Сборник обстоятельной внутренней рецензией в виде письма в Секретариат СП СССР вывел из тупика Федин, решительно выступив в поддержку суждений критика. «Очень важны для литературной жизни, — писал он там, — критические работы о произведениях зрелых художников слова. Не в том дело, чтобы опытнейший мастер “осознал” допущенные ошибки (иной мастер сознает свои недостатки, слабости едва ли не глубже даровитого критика), но в том, чтобы вся литература могла учиться на убедительном разборе трудов мастера. Критика произведений, взятых из повседневного потока книг, пьес, фильмов, никогда не сравнится своею ценностью для литературы с серьезным рассмотрением незаурядных известных явлений прозы и драматургии». В результате обе важнейших статьи в книге остались и были опубликованы.

Числом учеников тоже ведь измеряется значимость таланта в литературе. Недаром столько благодарных слов сказано о Федине его бывшими питомцами по Литературному институту.

Я не состоял в творческом семинаре Федина и не учился в Литературном институте. Но жизнь, наверное, как некая коллекция, интересней всего неповторимостью случаев. В июне 1953 года, когда я кончал филологический факультет Московского университета, мой отец мотал второй срок в таежной ссылке вблизи Таймыра. И несмотря на «красный диплом», госкомиссия по заведенным порядкам намеревалась услать сына «врага народа» к Макару, телят не гоняющему. Школьным учителем на Чукотку. Я же мечтал о журналистике. Спасли перемены после смерти Сталина и ареста Берии. В конце концов меня направили в город Йошкар-Ола для использования в местной печати. Там, в Марийской республике, протрудился четыре года, занимаясь наряду с культурой проблемами лесозаготовок и вывозки навоза на поля.

Однако и при таком местонахождении, «далеко от Москвы», литературным репетитором Константин Александрович оказался и для меня. В томе писем его 12-томного Собрания сочинений (М., 1982–1986) помещено несколько писем Федина ко мне и его отзывов о моих книгах. Копии во много раз большего числа других я передал Н.К. Фединой, его дочери.

Корреспондента из Йошкар-Олы позже взяла собкором по Волге редакция «Литературной газеты». Первые взаимные обмены почтой с Фединым — осени 1957-го и весны 1959 года — не выходят за рамки деловой переписки писателя с журналистом. Они «привязаны» к общественно-культурным событиям той поры в Куйбышеве (Самаре) и Саратове, откуда печатались собкоровские материалы. В культурной жизни родных волжских мест Федин принимал активное участие.

Помню первые впечатления.

В конце ноября 1957 года в Куйбышеве проходила конференция литературоведов Поволжья, посвященная приближающемуся 90-летию со дня рождения А.М. Горького. Среди многочисленных приглашений, разосланных устроителями, было и адресованное Федину. Такие Горьковские чтения, причем иногда с более солидными научными силами, проводились в те месяцы по всей стране. И, честно говоря, мало кто верил, что Федин сможет принять приглашение. Но Федин приехал.

Вместе с другими гостями он появился в президиуме конференции, в глубине сцены, уставленной несколькими рядами стульев. Рослый, седой, с откинутыми назад волосами, с крупным высоким лбом, тонким подбородком и большими светло-синими глазами. Во всем его облике, в том, как ладно облегал серый костюм его поджарую, при легкой сутулости, фигуру, было что-то изящное, молодцеватое и, снова хочется сказать, — артистичное. Федину было тогда 65 лет.

В этот вечер состоялось открытие. С воспоминаниями об А.М. Горьком выступила вдова Екатерина Павловна Пешкова. Федин, когда дошел его черед, попросил разрешения прочитать отрывки из книги «Горький среди нас». Книга эта в огромной мемуаристике остается лучшим, что написано о Горьком.

Существует литературная поговорка, что никто не может прочитать вещь хуже, чем сам автор. У К.А. был звучный, чуть рокочущий баритон, и многое в Федине говорило мне такое, казалось бы, второстепенное для писателя умение — читать, или, вернее, публично произносить свои произведения.

Он читал густым, хорошо поставленным голосом, негромко, раздумчиво. Это было не просто чтение, это была жизнь в минувшем, повторные встречи и разговоры со своим литературным учителем, в которых лишь легкие нотки декламации напоминали о сидящих в зале. И то, что рядом сидела Екатерина Павловна Пешкова, свидетель и участник событий, с обручальным кольцом на руке, о которых словно бы рассказывал другой их участник, придавало особую проникновенность обрисованным событиям. На глазах слушателей история как бы переплеталась с сегодняшним днем.

В те самые месяцы у Федина вышла новая книга. В 1957 году он впервые собрал под одной обложкой свои статьи о литературе и искусстве, часто рассеянные по малодоступным и забытым изданиям, добавил и то, что прежде не публиковалось. Получился объемистый том под названием «Писатель. Искусство. Время». В областном клубе журналистов был организован выездной киоск. Среди других литературных новинок, разложенных на стеклянном лотке, продавался и только что вышедший однотомник. После окончания официальной части Федин ставил на нем автографы.

Книга оказалась событием. Большую статью о ней с подробным разбором опубликовал крупный филолог, академик В.В. Виноградов.