Миколка-паровоз (сборник) - Михаил Лыньков

Партизаны стреляли так, чтобы страху нагнать на команду и пассажиров и чтобы деда Астапа с Миколкой не задела какая шальная пуля. Генералишка старенький, заслышав стрельбу, вскочил было да и опять в свое кресло шлепнулся, так и прилип к нему.

А солдаты суетились, пулеметы разворачивали в сторону правого берега. Вот-вот завяжется перестрелка парохода с тем берегом, да тут снова загремел дружный залп. Начал обстрел левый берег. Солдаты — врассыпную, кто куда. Офицер пистолетом размахивает, бегает от борта к борту, орет…

А пассажиры спросонья ничего понять не могут, мечутся по пароходу. Толкучка на палубе. Бьются в истерике толстые барыни и худощавые паненки-барышни. А какой-то перепуганный барин выскочил на верхнюю палубу да как сиганет в Днепр. За ним — еще и еще. Шлепают ладонями по воде, пузыри пускают.

Пробрался немецкий офицер на корму, к пулемету припал и застрочил, сам не зная куда. Однако и пол-ленты не успел израсходовать, как навалился на него дед Астап да так саданул по черепу, что тот и обмяк сразу.

А пароход, ткнувшись туда-сюда носом, повернул к правому берегу. И подняли руки кверху пассажиры и команда, застыли вдоль борта.

А с берегов несется навстречу пароходу стоголосое партизанское «ура!». И машут оттуда деду Астапу и Миколке, поздравляют с победой.

Мало-помалу дотянулся пароход до берега. Привязали его канатами к деревьям, на палубу доски перекинули. Стали перегонять пленников. И поднялось тут такое, что смех и сказать: визг, крик, гам… Вчера еще такие гордые да храбрые, бросались паны на колени перед дедом Астапом, перед Миколкой даже, молили о пощаде.

Широко расставив ноги, встречал пленников Семка-матрос. И едва спрыгивал пассажир с дрожащей доски на песок, командовал — одним в одну сторону, другим в другую. На две группы разделил. Заплаканных барынь и барышень вместе с пожилыми барами и стариками отогнал к ивовым зарослям:

— А ну, мадамы да старые сиятельства, айда налево!

Помоложе, тех под стражу брал. По взглядам читал, что собрались тут заклятые враги большевиков. Те, что вербовали силы для пополнения гетмановских банд, пробирались в Советскую Россию по своим контрреволюционным делам, предавали республику мировой буржуазии.

Догадывался Миколка: пощады им ждать нечего, и провожал их суровым взглядом, когда повели партизаны эту группу в лес, к оврагу.

Любопытно было ему, что станет со старым генералом. А генерала пришлось на руках переносить по доскам на берег. Посмотрел на него Семка-матрос — затряслись у бедняги коленки. Брезгливо поморщился Семка и сплюнул даже.

— Вот вам и обломок империи! До чего трусоват, однако…

Тогда и Миколка брезгливо сплюнул. Вспомнил он генераловы проклятия в адрес «шупоштатов-большевиков» да печаль по «бачушке-шарю» и хотел было сказать что-то грозное, но передумал, только презрительно махнул рукой.

— Как нам с генералом-то быть? — спросили партизаны Семку-матроса.

— А пошлите-ка вы его к тем мадамам! Черт с ним, пускай на все четыре стороны катится…

И обратился Семка-матрос с речью к пленникам:

— Эй вы, которые мадамы и старые сиятельства да разные другие обломки царской империи! Айда отсюда, чтоб и духу вашего не было, да на глаза нам не попадаться! Попадетесь еще раз — пеняйте на себя. Народ мы не ахти какой деликатный: адью, мусью, на штык да и в воду…

Говорит, а сам Миколке подмигивает: мол, видал, как я по-французски крою-наяриваю!..

А «мадамы», «сиятельства» и все «другие обломки империи» и не ждут, чтобы их очень-то уговаривали, — припустили с места в карьер да задали такого стрекача, что только пятки засверкали в прибрежных кустах. Генералишка и тот прыти набрался, «мадамов» вместе с их собачонками обогнал, трусцой в лес подался и на ходу знай приговаривает:

— Поже, поже, шпаши мою душу! Только хворост трещал под тем «обломком

царской империи».

А «шупоштаты» поднялись на пароход и стали приводить судно в порядок. Шутя окрестил пароход Семка-матрос броненосцем партизанским. И всем пришлось по душе то название. А поскольку Миколка, можно сказать, сыграл далеко не последнюю роль в захвате парохода, многие называли трофейное судно еще и Миколкиным броненосцем.

Так появился на реке Днепр партизанский броненосец.

КАРАУЛ! ПОЛКОВНИКА УКРАЛИ!

Два дня и две ночи кряду помещики во всей округе удивлялись: не заглядывали в их поместья лесные партизаны, не тревожили. Не до того было в те дни людям Семки-матроса. Ремонтировали они пароход. И не просто ремонтировали, а превращали его в настоящее боевое судно. Отвели в укромную заводь, чтобы никто не увидел с Днепра, принялись красить, топливом загружать, вдоль бортов мешки с песком укладывать. Понятно, за теми мешками никакая пуля тебя не достанет. Разместили пулеметы, боевые посты устроили.

А дед Астап все вокруг пушки скорострельной топтался. И не просто любопытства ради, а с толком: постигал премудрости механизма, учился поражать цель без промаха.

Самая ж главная забота была с амуницией. Миколкин план требовал, чтобы партизаны на пароходе были одеты в немецкую форму. Иначе и затевать ничего не надо! И хотя деду Астапу не очень нравился «этот спектакль», как он выражался, но пришлось переодеваться в немца и ему. Ничего не попишешь: дело есть дело. Мундир для деда отыскали не сразу. По росту подойдет — деду знаки различия не нравятся; другой дадут — фасон не по вкусу. Натянет дед Астап на себя мундир, в зеркало глянет и состроит такую физиономию, что жаль старика. В конце концов плюнул дед, согласился и каску напялить. А тут — белая борода торчит! Ну какой же это кайзеровский солдат с бородой, как у того Льва Толстого! Попробовал дед ее за воротник спрятать, глянул в зеркало — огорчился и только сплюнул.

Партизаны смеются, а это еще пуще злит деда. Вдобавок кто-то с советом полез:

— Взял бы ты, дед, головешку да подсмалил бы немножко бороду, — глядишь, молодец молодцом стал бы!

Взъелся дед Астап не на шутку и накинулся на непрошеного советчика:

— Хоть и молод ты годами, а вот разумом большой дурак! Борода, она войне не помеха… Солдатам, может, и ни к чему, так зато генерал всегда при бороде! Хочу быть генералом!

— Давай, дед, становись партизанским генералом!..

Кто ж переспорит деда Астапа! Вот и расхаживает он по капитанскому мостику, бороду оглаживает, каску со лба на затылок сдвигает. Для пущей важности и чтобы впрямь смахивал дед на генерала, нацепили ему на грудь две немецкие медали.

Увидел это Миколка, смех едва сдержал — вспомнил дедовы «побрякушки» за турецкую войну и хотел даже пошутить над ним: «Дались тебе, дед, эти медали!» Да только ведь все это делалось, чтоб лучше удалась боевая операция, какие тут могут быть шутки.

К тому же, превратившись в «генерала», дед Астап вел совсем не генеральский образ жизни. Поскольку был он знатоком разной техники, пришлось ему не с одной лишь пушкой повозиться, а еще и лазить вместе с Семкой-матросом в машинное отделение, чтоб осмотреть топку, ходовые механизмы.

И настал день, когда партизанский броненосец выбрался на стрежень и поплыл меж невысоких берегов. Никому и в голову не приходило, что под видом немецкой команды ведут по реке пароход партизаны. На мачте развевался немецкий флаг, на котором распластал свои крылья вильгельмовский орел. У команды — немецкие карабины, на корме и на носу — немецкие пулеметы, близ капитанского мостика — немецкая скорострельная пушка. И расхаживает возле пушки важный дед-генерал.

Вел пароход моложавый офицер, в котором окрестные крестьяне узнали бы Семку-матроса, если б не мундир немецкий. Помощником у этого капитана был проворный парнишка-юнга в щеголеватом мундирчике, аккуратно подогнанном на Миколкин рост лучшими партизанскими портными. Когда капитан спускался с мостика, над палубами разносился строгий звонкий голос:

— Лево руля! Эй, рулевой, не зевать!

Отдаст команду Миколка, и пароход плавно поворачивает нос, держа указанный помощником капитана курс. Да еще как послушно ведет себя корабль! Волны так и вздымаются за кормой, так и расходятся надвое к далеким берегам, плещут на песчаные отмели, в прибрежные камыши.

И гудит пароход, налегая грудью на глубокие воды. И не смолкают на палубах песни. Команда немецкая, а песни привычные, знакомые Днепру, наши. Чаще всего «Дубинушку» выводил стройный хор. Правда, едва покажется впереди пристань или деревенька, песня оборвется. Ни звука на пароходе. Оберегали партизаны свой боевой секрет.

Набирал пароход скорость. Нужно было как можно скорее попасть в город. Знал Семка-матрос, что беда обрушилась на большевистское подполье. Пришла весть: попал Миколкин отец в лапы немецких карателей. Да не один, а вместе с товарищами. Какой-то изменник предал их немцам. Подозрение пало на одного эсера, работавшего в депо техником.