Бог жесток - Сергей Владимиров

— Лучше не открывайте рот. От вас за версту несет перегаром.

Он заткнулся, потом произнес на полтона ниже:

— Ты не мент, случаем?

— Наполовину. Но закладывать никого не собираюсь.

Теперь у него появилась возможность припарковаться у обочины и окончательно прояснить отношения, однако он продолжал вести машину, лишь буркнув виновато:

— Получка была.

Дальше мы ехали в абсолютном молчании.

Наконец автобус остановился, извергая из своего металлического брюха многочисленную человеческую плоть, среди которой оказался и мой знакомец. Я выскочил из уазика, едва похмельный шеф успел затормозить, и, уже удаляясь, слышал его хриплый окрик:

— Мы в расчете, псих! На сиденье было машинное масло.

Коротко стриженный отправил сигарету в рот, поозирался по сторонам и вдруг направился ко мне, жестами показывая, что желает прикурить, но пока не узнавая. Запаниковав, я воткнул взгляд в асфальт, влажной дрожащей рукой протянул ему зажигалку. Кажется, он рассматривал меня с высоты своего немалого роста, правда, я не мог за это поручиться. Зажигалка возвращена, меня окутывает зловонными клубами дыма, и я испытываю безумное, невообразимое желание раствориться в этом сизом тумане. Затем следует сухое «Благодарю» и звук удаляющихся шагов, но я до сих пор не вижу ничего вокруг, во всей Вселенной нас только двое.

Неужели он не узнал меня? Я продолжал механически следовать за рослым кожаным мужчиной. Все произошло внезапно, и я в очередной раз проклял свою невнимательность и нелепость. Я налетел на женщину, несущую картонку с яйцами, ахнув, она уронила ее. Моя нога скользит в прозрачно-желтой смятке, коротко стриженный кидает взгляд назад, привлеченный случившейся свалкой, и вдруг срывается с места. У меня нет времени ни на извинения, ни на возмещение материального ущерба, бросаюсь за ним, уже не думая о маскировке.

Погоня напоминала вялотекущий боевик. За все ее время кожаный опрокинул всего лишь один лоток, мне всего лишь раз досталось клюкой от нищенки, просящей милостыню у магазина. По одну сторону мельтешили однотипные громады домов, усыпанные вывесками нового времени, по другую — гудело запруженное автомобилями шоссе, до ближайшего подземного перехода — метров двести.

Преодолев это расстояние, преступник нырнул внутрь, но тут же как ошпаренный выскочил наружу. Поравнявшись со спуском в переход, я успел заметить, что оттуда поднимались двое патрульных, волоча под руки пьяного.

Добежав до перекрестка, мужчина перемахнул через дорожное заграждение и выскочил на проезжую часть. От меня его скрыл огромный грузовик, но даже за ревом дизеля я услышал исступленный нечеловеческий вопль и глухой удар. Грузовик проехал, и тут выяснилось, что спешить мне больше некуда.

Движение парализовано, на проезжей части собралась толпа зевак, я протиснулся в центр, слыша возбужденные голоса со всех сторон.

— Машина выскочила из-за поворота… «Жигули»… Не остановилась… На полной скорости…

Кто-то сказал, что запомнил номер, и назвал его. Кто-то возразил, что номер был совсем другой, и не «жигулей», а «москвича». Но для меня это не имело уже никакого значения. Машина скрылась, и то, что произошло здесь, вовсе не обычное ДТП. Только что неизвестные хладнокровно расправились с человеком, подозреваемым в убийстве и похищении.

Лицо, запрокинутое назад, напоминает огромный окровавленный синяк, кожаные руки раскинуты, словно в стремлении загрести весь мир. Но тут ледяной озноб пробегает по моему телу, свинцовая тяжесть сдавливает сердце — на его руке нет татуировки МИЛА. Получается, это не он. Не он!

Я выбрался на ватных ногах из толпы и побрел прочь не разбирая дороги. «Почему же он побежал от меня? — мучительно размышлял я. — Есть ли разумное объяснение поступку, который стоил ему жизни? Страх… Слишком много людей чего-то боятся. Слишком у многих неспокойна совесть…»

Глава 13. ЛИБЕРАЛ

Следователь Голубев Валерий Игоревич производил впечатление человека опрятного и вежливого. Среднего роста, сложенный без изъянов, в темных отутюженных брюках и свободном свитере ручной вязки. На пальце поблескивало обручальное кольцо, стол украшала рамка с фотокарточкой, вероятно жены и ребенка. Несколько утопленные голубые глаза смотрели умно и доброжелательно, лоб шишковатый, лицо, слегка сужающееся книзу, имело приятный здоровый цвет, губы — чуть полные и чуть обветренные. Он носил очки без оправы и походил больше на усидчивого студента, нежели на человека, расследующего тяжкие преступления.

— Устраивайтесь. — Легким жестом он указал мне на стул напротив себя. — Сразу же скажу, после вашего звонка я навел некоторые справки о вас. Все-таки мне нужно знать, с кем предстоит работать.

— Если не секрет, у кого?

— Не секрет, — отвечал Валерий Игоревич. — Этого человека вы очень хорошо знаете. Я тоже стажировался у него, когда вы начали работать самостоятельно.

— Как дела Григория Владимировича? — догадался я.

— Он и жена — живы-здоровы, — душевно отозвался Голубев. — На пенсии. Старик купил садовый участок, хлопочет по хозяйству…

— Какую же характеристику он выдал мне? — поинтересовался я. — Следователь Макаров не приемлел лесть.

— Это уж точно. Зато он был настоящим профессионалом, его рекомендации много значат.

— Вот и странно, почему вы не указываете мне на дверь?

— Не вижу ни малейшего смысла, — говорил словоохотливый следователь. — Конечно, Григорий Владимирович был скуп на похвалы, но о вас отзывался вполне благосклонно.

— Не можете процитировать?

— Пожалуйста, — рассмеялся Голубев непринужденно. — «Галкин? Вспоминаю. Значит, опять во что-то ввязался. Это в его стиле. Не во всех вопросах компетентен, о корректности вовсе умолчу, но чего не отнять — фанатизма и настойчивости в расследовании дел».

— И вас такая рекомендация устроила?

— Вполне.

Беседа принимала слишком уж дружеский оборот. Был риск, что закончится она совместным распитием и горячими лобзаниями в ближайшей подворотне. К счастью, следователь перешел к сути дела, но все в той же либеральной манере.

— Насколько я понял из телефонного разговора, вы расследуете убийство сторожа по просьбе его внучки, которую подозревают в этом преступлении, и заинтересовались другой семейной драмой. В частности, исчезновением мальчика и несчастным случаем, произошедшим с его матерью. Вы проследили здесь какую-то связь? — На лице Голубева появилась осторожная заинтересованность.

— Сейчас я перейду к этому. Вот только могу ли рассчитывать в будущем на ваше содействие?

— Я это уже учел, — сказал Валерий Игоревич, взлохматив жесткий рыжий ежик. — Уверен, что мы сработаемся.

Я рассказал ему все с самого начала и по сей момент, с самыми незначительными мелочами и нюансами, не упоминая в своем повествовании лишь о поступке Марии Семиной. Слушал Валерий Игоревич с вежливой понимающей улыбкой, по-птичьи склонив голову набок. Дождавшись завершения моего рассказа и ничем не выразив чувств охватившего его интереса или скуки, он начал неторопливо прохаживаться по кабинету.

— Да… крайне смелое предположение. И не лишенное логики. Вот только… вырванное откуда-то из середины. Сашу похищают, потому что он что-то знал о смерти своей матери. Но то, что ее убили, писано вилами на воде. Все выглядело как несчастный случай. Найди мы прощальную записку, то рассматривали бы смерть Елены Стрелковой как самоубийство. Но не больше.

— Или кто-то обставил это так.

Голубев встретил мою реплику согласным наклоном головы.

— Именно об этом я и подумал, когда исчез Саша Стрелков, — признался он. — Пытался донести эту мысль до начальства, но там и слушать не захотели. Считают, что я все усложняю. Вот и приходится работать на свой страх и риск.

Но то, что вы нащупали связь Федора Пырина и Александра Солонкова — большая удача. Это заставляет по-новому взглянуть на дело. Однако… Есть ли убедительные доказательства, что отцом ребенка действительно является Александр Солонков? То, что мальчик по отчеству Александрович, значит совсем немного. И зачем он его похищает?

Ответ давно вертелся у меня на языке.

— Отцовская любовь, граничащая с безумием, — сказал я. — Когда родился мальчик, отца уже посадили. А как он мог, освободившись, доказать свое отцовство? И какие права он, бывший зэк, имел на сына, которого ни разу не видел? Однако инстинкт отцовства и неверие в справедливость оказались сильнее, и Александр Солонков даже не задумался о попытке обрести сына законным путем. Но вы почему-то забываете другую сторону этого дела. Александром могла двигать, напротив, ненависть. Ненависть к своей невесте, которая ему изменила, и к ее ребенку, который получился в результате связи с другим мужчиной. Вы намеренно избегаете произносить имя Олега Пастушкова? Совсем недавно он бахвалился, что прокурор и мэр — его люди.